Глава 61. «Заговор раскрыт»

Цзин Ци вернулся в княжескую резиденцию, только когда стемнело. Лежа рядом с небольшим горным источником, он незаметно для себя заснул, а проснулся уже гораздо более расслабленным. Однако лишь вспомнив о необходимости возвращаться в поместье, он снова почувствовал печаль.

Столица была действительно… гнетущим местом [1].

[1] В дословном переводе Цзин Ци говорит, что столица – место, которое «ест людей».

Цзин Ци медленно ехал на лошади назад, размышляя, как выбраться из нынешнего положения.

Оставаться на стороне Хэлянь И было сущим безумием. Неважно, сколько лет он жил и сколько раз успокаивал сам себя – он все еще оставался собой, а Хэлянь И оставался Хэлянь И. При встрече Цзин Ци старался избегать его просто из-за страха и каждый раз испытывал невыразимые мучения; если же они не встречались, то он все равно постоянно думал о нем.

Когда-то давно в нем боролись неприязнь и симпатия, любовь и ненависть смешивались в его душе. Сейчас он отпустил это и больше не волновался о прошлом, хоть и вздыхал иногда, одновременно и желая отступить, и не имея возможности это сделать.

Цзин Ци думал о том, что, раз уж он собрался тайно сбежать, оставшись в целости и сохранности, требовался хаос, и чем беспорядочней все будет, тем лучше.

У Си следовал за ним, молча наблюдая. По какой-то причине он подумал, что удача благоволит лишь смелым, и сказал:

– Скажи мне… если прямо перед отъездом я тайно украду тебя в Наньцзян, пойдет ли Хэлянь И войной?

Цзин Ци закатил глаза.

– Это не сработает, сколько бы раз ты не спрашивал меня.

У Си рассмеялся и через мгновение мягко сказал:

– У меня есть способ забрать тебя с собой. Не беспокойся.

Цзин Ци улыбнулся, но промолчал, подумав про себя: «Даже я еще не придумал способ покинуть столицу. Что ты можешь предложить?»

– Если я вернусь, то в течение трех лет заставлю Великую Цин бояться Наньцзяна, – произнес У Си. – Я не понимал этого принципа, когда был маленьким, но сейчас он мне абсолютно ясен. Если тебе нужно что-то получить, нельзя голыми руками идти на врага; обязательно нужен козырь в рукаве. В таких обстоятельствах неважно, что именно я потребую, императору Великой Цин придется обдумать мое предложение.

Цзин Ци изумился, услышав это, и наклонил голову, смерив взглядом юношу, за чьим взрослением все это время наблюдал. Последние незрелые черты окончательно исчезли с его лица. Он все еще редко улыбался и говорил, однако сейчас в уголках его губ пряталась легкая улыбка, а взгляд был невыразимо мягким. Каждое его движение более не принадлежало тому наивному, диковатому ребенку, который когда-то учинил беспорядки в императорском дворце.

Грубый камень после множества закалок превратился в прекрасный нефрит.

Цзин Ци вдруг почувствовал невыразимое волнение. Его эмоции были одновременно похожи на глубокие переживания и нежную трогательность, похожи на… чувство гордости от того, что именно он был тем, кто отполировал этот нефрит.

Он не смог промолчать, спросив:

– Ты делаешь это…

– Конечно, я делаю это ради тебя, – оборвал его У Си. – Я тоже не хочу войны.

Цзин Ци рассмеялся. Неважно, кем стал этот ребенок, его прямота все еще оставалась с ним.

У Си вдруг подвел лошадь ближе к нему и взял его за руку.

– Я сделаю для тебя все что угодно. Ты не можешь любить кого-то еще, – серьезно сказал он. – Мне не нравятся и твои походы в бордели, и то, что тебя касается кто-то другой…

Он сделал паузу, а затем продолжил обиженным голосом:

– В Великой Цин я ничего не могу сделать. Если бы это был Наньцзян и кто-нибудь осмелился коснуться тебя, я бы отрезал ему руку. Если бы кто-то осмелился слишком долго смотреть на тебя, я бы вырвал ему глаза. Если бы кто-то возжелал тебя, я бы вырезал его сердце и закинул на верхушку дерева.

Улыбка застыла на лице Цзин Ци, и он вздохнул, не зная, как реагировать. Он пришпорил бока лошади, и та трусцой рванула вперед… Это маленькое ядовитое создание всегда казалось таким честным и добрым, как его сердце могло быть багряным, словно макушка журавля [2]?

[2] Имеется в виду, что красная макушка головы журавля такая яркая, что выглядит будто бы ядовитой.

Когда он вернулся в поместье, Пин Ань подошел к нему и прошептал:

– Дева Су от… отправила его назад.

Цзин Ци хотел что-то спросить, но, подняв голову, увидел покрасневшие глаза Пин Аня и понял, что «он», отправленный обратно, был мертв.

– Вынесите его и похороните, – глубоко вздохнул он. – Позаботься обо всем сам, я не хочу этого видеть. Дева Су весьма честна. Она хотела, чтобы я сам осмотрел подарок?

Отправив Цзи Сяна прочь, он знал, что теперь его жизнь будет зависеть лишь от его собственного выбора слов.

В конце концов все закончилось так…

Хуа Юэ хорошо все просчитала; она знала о своей госпоже только то, что та была лишь красивым фонарем на ветру [3], не имеющим собственного мнения и слепо плывущим по течению, пригодным лишь для любования. Даже надеяться не стоило, что она сможет принимать важные решения. Увидев, как Су Цинлуань переметнулась на сторону наследного принца, словно трава на гребне стены [4], Хуа Юэ поняла, что та больше не станет ничего предпринимать, а это никуда не годилось.

[3] 人灯 (réndēng) – «человек-фонарь»; образно о беспомощном, слабом человеке.

[4] 墙头草 (qiángtóucǎo) – образно о человеке без твердых убеждений, «куда ветер подует, туда и он».

Она решила, что раз Су Цинлуань сказала ей позвать Цзи Сяна, то хотела знать больше. Цзи Сян мог отказаться говорить, и тогда ей пришлось бы самой подтолкнуть его к этому. Она думала использовать вопрос о браке в качестве приманки и обманом заставить его рассказать все своей госпоже.

Однако само по себе это не сработало бы. Когда Су Цинлуань узнала бы обо всем, ее разум пришел бы лишь в еще большее смятение и безыдейность. Для решения этой проблемы требовался подходящий человек и подходящий способ. Этот человек должен был быть близко знаком с партией наследного принца и хотя бы не убивать случайных людей направо и налево ради сохранения тайны.

Обдумав это, Хуа Юэ вспомнила молодого господина Чжоу, часто составляющего компанию наследному принцу, и его шиди.

Цзи Сян рассказал ей много интересного о происходящем в княжеской резиденции; из всего упомянутого больше всего выделялись юный шаман и Лян Цзюсяо. Хуа Юэ знала, что у этого юноши были хорошие отношения не только с князем, но и с молодым господином Чжоу. Даже наследный принц иногда обменивался с ним парой фраз, чтобы послушать рассказы о Цзянху.

Важнее всего было то, что он хитростью забрал юную госпожу Цзян поиграть в поместье князя и был другом всей семье Цзян.

Был ли под небом кто-то более подходящий, чем он?

Она тайно узнала о местонахождении Лян Цзюсяо и попросила свою давнюю знакомую из труппы передать ему письмо.

Она считала свой план безупречным, но не ожидала, что… Су Цинлуань действительно захочет убить ее, чтобы заставить замолчать.

Хуа Юэ было всего пятнадцать, она была прелестной, трогательной юной девушкой и считала себя очень умной – и она действительно была умна, но слишком молода, чтобы понять все коварство человеческой души.

Из-за этой самой детской неосведомленности люди не воспринимали ее намерения всерьез, и плану было суждено сбыться только наполовину.

Лян Цзюсяо казалось, что его душу вырвали из тела. Он не помнил, как пришел в это место, не помнил и как ушел оттуда, даже не слышал, как Су Цинлуань приказала убить этих двоих.

Он лишь думал о наследном принце, что лично возил Цзян Сюэ из поместья Чжоу Цзышу в поместье князя, просто чтобы уговорить ее поиграть. Князь полюбил ее с первого взгляда и почти стал ее приемным отцом. Даже его шисюн в то время часто носил с собой конфеты и игрушки для нее. Они все любили эту хитрую маленькую девчушку. Как все это вообще возможно?

Господин Цзян был верным подданным! Верным подданным, ради которого наследный принц отступил, заставив господина Лу ломать голову над тем, как обезопасить его, обвинив лишь в незначительном проступке!

Лян Цзюсяо вдруг побежал, словно сумасшедший. Он должен был вернуться и найти своего шисюна, чтобы попросить у него объяснений!

Чжоу Цзышу сидел в кабинете. Увидев, что тот ворвался, даже не поздоровавшись, он не нашел это странным, лишь немного подняв голову и затем продолжив проверять книгу приходов и расходов в своих руках.

– Почему ты сегодня так рано? – обыденно спросил он. – Это редкость.

Лян Цзюсяо невидяще смотрел на него с минуту, вдруг забыв все слова, что хотел сказать. Пробормотав что-то в ответ, он сел рядом, взял чашку с чаем и поднес ее ко рту.

Чжоу Цзышу заметил это и нахмурился.

– Попроси кого-нибудь принести другой чайник. Этот уже остыл.

Лян Цзюсяо выдавил улыбку и ответил:

– Ничего, я же бежал и теперь очень хочу пить.

Чжоу Цзышу опустил книгу и с сомнением посмотрел на него.

– Почему твой разум в таком смятении?

Лян Цзюсяо отвел взгляд в сторону, не в силах смотреть на него, и вымученно засмеялся.

– Пустяки, я просто… просто заметил на улице полненькую маленькую девочку, держащую засахаренные фрукты на палочке, и вспомнил о…

Замолчав, он опустил голову, но украдкой проследил за выражением лица Чжоу Цзышу.

Чжоу Цзышу вздохнул:

– Цзюсяо, не надо.

На его лице словно выступила грусть, брови нахмурились, но больше ничего не произошло. Лян Цзюсяо вдруг засомневался, был ли взгляд его шисюна искренним. Он больше не узнавал человека, который заботился о нем и был ему ближе прочих.

Вспомнив слова Цзи Сяна, он сказал:

– Шисюн, я… я плохо сплю в последние дни. У тебя есть благовония или лекарства, которые могут помочь?

Чжоу Цзышу заметил, что тот день за днем становился все худее; он не выказывал ни сочувствия, ни волнения, но это не значит, что их не было. Встав, он взял чужое запястье, прощупал пульс и внимательно оглядел его всего. Подумав, что ему требуется просто какое-нибудь успокаивающее средство, он достал из рукава небольшой жетон.