Я почувствовал, как сильно забилось мое сердце. Значит, это стеснение в груди, внезапные беспричинные слезы и припадки отчаяния, которые мучат меня последнее время, это, может быть, тоже тоска по родине?

Мигель Диас, снабженный на дорогу провизией и пожеланиями, освеженный и обнадеженный, покинул нашу хижину. В благодарность он дал слово зайти к нам на обратном пути и оповестить о делах колонии.

И он исполнил свое обещание. Ровно две недели спустя он постучался в нашу хижину. Но сделал он это уже после того, как побывал в стране Оземы, и теперь возвращался в Изабеллу.

– Отряд мой проходит много ниже, а я отлучился, стараясь не привлекать ничьего внимания, – успокоил он нас.

Новости, которые привез Мигель Диас, были неутешительны.

Недовольство жителей колонии адмиралом достигло крайних пределов. Крестьяне и ремесленники, на которых легла вся тяжесть работы, постоянно бунтовали. Поборы дворян и духовенства довели этих людей до того, что многие из них бежали из Изабеллы и кочевали по острову, а некоторые присоединились к отрядам индейцев, которые снова стали появляться в различных частях Эспаньолы.

Дворяне и монахи тоже были восстановлены против адмирала, так как считали, что сан и происхождение должны освободить их от всякого труда.

Очевидно, враги адмирала снова вошли в силу при дворе, потому что монархи прислали для расследования дел колоний на остров своего комиссара – дона Агуаду.

Постоянные доносы врагов адмирала, как видно, ожесточили сердца их высочеств, и через Агуаду они потребовали от господина ответа за все его действия.

Зная нетерпеливый и высокомерный нрав адмирала, королевский комиссар ожидал возражений и сопротивления. На этот случай ему негласно было предписано арестовать Кристоваля Колона и, лишив его всех полномочий, доставить в Кастилию.

Однако тайное почти всегда становится явным, и даже только что вернувшийся в колонию Мигель Диас слыхал толки о том, что скоро Агуада арестует адмирала и повезет его в Кастилию.

Может быть, так и случилось бы, если бы не влияние благоразумного и рассудительного Бартоломе Колона. Что бы ни происходило в душе адмирала, но на деле он, почтительно поцеловав королевские печати, подчинился всем распоряжениям комиссара.

А это был недобрый человек. Он тотчас же принялся отменять все – даже разумные нововведения адмирала – и восстанавливать колонистов против их вице-короля. Если он и принимал жалобы от окрестных касиков, то исключительно для того, чтобы унизить Кристоваля Колона, а отнюдь не ради благополучия индейцев.

Понимая, что такое изменение в настроении монархов может гибельно отозваться на его дальнейшей судьбе, адмирал решил отправиться вместе с Агуадой в Кастилию. Он надеялся, что его красноречие поможет ему снова завоевать расположение государей.

Вся небольшая флотилия колонии была нагружена ароматными кореньями, красным деревом и золотом, причем, к чести адмирала надо сказать, что он пожертвовал и свою долю добычи, полагающуюся ему по договору. Не было такой жертвы, которой бы он не принес для того, чтобы удовлетворить жадность монархов.

Агуада привез от королевы категорическое запрещение обращать в рабство окрещенных индейцев, ибо духовники Изабеллы сочли это бесчеловечным по отношению к христианам.

Решение это было вынесено, очевидно, тоже для унижения адмирала. Трудно поверить, что такое милосердие выказывали те же советники ее величества, которые приветствовали казни еретиков, мавров и евреев. За четыре года – с их ведома и благословения – было отправлено на тот свет свыше восьми тысяч несчастных.

Адмирал нашел другой способ удовлетворить жадность монархов: он до отказа набил трюмы своих кораблей пленными, еще не обращенными в католичество индейцами. Такой выход подсказали ему святые отцы доминиканского ордена. Эти же доминиканцы распространяли слухи о чрезмерной жестокости язычников, неспособных принять благодать святого крещения.

Флотилия была уже готова к отплытию, когда внезапно разразившаяся буря разметала и уничтожила весь флот. Осталась одна маленькая «Нинья», на которой мы совершали путешествие вдоль берегов Кубы. Из обломков остальных кораблей было решено построить второе судно. Адмирала гибель флотилии повергла в глубокое отчаяние, но мысль о возвращении в Европу он все-таки не оставлял.

В это время и появился в колонии Мигель Диас.

Вести о богатых золотых россыпях тотчас же подняли настроение адмирала. Снова начались толки о стране Офир и о копях царя Соломона. Адмирал немедленно отправил отряд для проверки полученного от Мигеля сообщения. И вот сейчас этот отряд, богато нагруженный золотом, возвращался в колонию.

Итак, господин собрался уезжать в Европу.

Слушая рассказ Мигеля Диаса, Орниччо несколько раз пытливо поглядывал на меня.

Кровь то приливала к моим щекам, то отливала, мне становилось то жарко, то холодно, а к концу рассказа испанца я стал дрожать, как в лихорадке.

Прохладная рука Тайбоки легла на мой пылающий лоб. Поразительно, до чего умна и догадлива эта маленькая индейская женщина!

– Брат мой Франческо, – сказала она, с беспокойством заглядывая мне в глаза, – ты хочешь вернуться к себе на родину?

Мы много и долго на разные лады обсуждали мое положение.

Мигель Диас принимал деятельное участие в наших беседах, и мы прислушивались к его словам, потому что он провел много времени среди индейцев и, подобно Орниччо, успел полюбить этот простой и великодушный народ.

– Возвращайся со мной в колонию, Руппи, – сказал он просто, – а затем ты уедешь вместе с адмиралом в Европу. Иначе ты будешь худеть и бледнеть и зачахнешь от тоски по родине.

Это случилось 1 марта 1496 года.

Мы не спали всю ночь, проведя ее в прощальной беседе.

– Ты не столь крепко связан с этим прекрасным народом, как, например, я или синьор Диас, – говорил Орниччо. – Возможно, что если бы ты нашел здесь свое счастье, как мы с ним, тебя не так тянуло бы на родину. Возвращайся домой, милый братец Франческо. Я знаю, эти плавания, эти пять лет не пройдут для тебя бесследно. Я верю, что ты еще вернешься на Эспаньолу, где тебя будут ждать верные и преданные друзья. А там, на родине, весь полученный тобой опыт и все заимствованныетобой знания употреби на пользу бедного люда. На пользу тех, кто жестокости военачальников, высокомерию вельмож и жадности попов может противопоставить только свои крепкие мышцы и широкие плечи. Я же, клянусь тебе, всю свою дальнейшую жизнь посвящу борьбе за свободу и счастье прекрасного и доверчивого народа, принявшего меня как родного.

Я поцеловал Орниччо, поцеловал Тайбоки, Веечио и маленького Даукаса. Потом вскочил на коня позади Мигеля Диаса.

Даукас шел рядом, держась рукой за мое колено.

На повороте он, лукаво улыбаясь, притянул к себе мою руку.

– Ческо, – шепнул он, – я подарю тебе такое, чего нет на твоей родине.

Он вложил мне в ладонь что-то живое и плотно за крыл мои пальцы.

Доехав до второго поворота тропинки, я оглянулся. Четыре темные фигурки стояли на утесе – большая, меньше, меньше и совсем маленькая.

Тут только я вспомнил о подарке Даукаса и разжал кулак.

Большой, радужного цвета кузнечик спрыгнул с моей ладони и, описав сияющую дугу, исчез в траве.