Однако стражи нигде не было. Мужики беспрепятственно ворвались в комнату.

Если считать, что с королем ушла сотня людей, то все равно в Гауэре, кроме женщин, детей и стариков, осталось свыше тысячи хорошо вооруженных и годных к защите дворца рыцарей.

Однако никто из них не пошевелил даже пальцем, чтобы дать отпор мужикам.

Джек чуть не наступил на ногу бородатому дворянину, стоявшему у окна, но тот, бледный как смерть, только молча с ужасом смотрел на него.

Красивая немолодая дама, ломая руки, лежала перед большим распятием. Это была Жанна Кентская, мать короля. Из рыцарей, находящихся в комнате, никто не сказал ей ни слова утешения. Все застыли по своим местам, безмолвные, как статуи в храме. А их всего в первой комнате было около сорока человек.

Мужики в удивлении разглядывали их, а Джон Аббель из Эвешема даже попытался дернуть одного из пожилых рыцарей за бороду.

Так как красивая дама перед распятием была мать короля, то некоторые из кентцев обратились к ней со словами ободрения. Но их никто не учил любезности, поэтому они перепугали даму еще больше. Она закрыла лицо руками и отшатнулась в самый угол.

Мужики двинулись дальше. Они брали в руки многие предметы, которые обращали на себя их внимание в королевских покоях.

На блюде с недоеденной пищей Джек заметил любопытную штучку. Она была выкована из серебра и имела три зубца, как вилы. Очевидно, она служила королю подспорьем во время еды. Джек рассмотрел ее красивую, украшенную слоновой костью ручку и осторожно положил обратно на блюдо.

Все эти вещи принадлежали королю и должны были остаться на своих местах.

И на королевских рыцарей напрасно напал столбняк. Это были храбрые дворяне, они сражались за короля на войне и развлекали его в мирное время. Кентцам не из-за чего было с ними ссориться. Если их собственные вилланы имеют против рыцарей какое-нибудь зло, они должны прийти сюда со своими жалобами, и король их рассудит. Впрочем, скоро во всей Англии не останется ни одного виллана.

Кентцы вслух расхваливали молодого Ричарда. Вот, когда рядом с ним нет дурных советчиков, король отлично съездил на Мейль-Энд. Уже поздно, а его нет до сих пор - значит, он обо всем хорошенько потолкует с мужиками!

Кентцы, смеясь, заговаривали с дворянами. Господам нечего так пугаться: не ради них мужики ворвались во дворец. Люди, ради которых они проделали этот трудный и далекий путь, уже давно перечислены у мужиков в списках, и они никуда не скроются от народного гнева.

Вбежав в алтарь придворной капеллы, Джек первым заметил Саймона Сэдбери. Съежившись, канцлер, сидя на корточках, прятался за бархатным покровом, свисавшим с алтаря.

- Вставай, Саймон Сэдбери! - крикнул Джек изо всех сил.

Архиепископ поднялся. Он держал в руке серебряное распятие. Дрожащей рукой он широко перекрестил мужиков.

Некоторые из них ворвались в церковь в шапках. Опомнившись, мужики тотчас же обнажили головы.

Это ободрило архиепископа.

- Вон отсюда! - крикнул он громовым голосом. - Дайте себе отчет, на кого вы поднимаете руку!

- Мы пришли у тебя требовать отчета, изменник! - сказал Джон Хьюг из Кента. И он снова напялил свою шапку по самые уши.

- Ты изменник королю и народу! - кричали в толпе. - Сегодня пришел твой последний день, Саймон Сэдбери!

Джек взял канцлера за плечи и потащил к выходу. Архиепископ упирался и хватался за все, что ему попадалось под руки. Бархатный роскошный покров с алтаря волочился за ним и мёл пыль до самого холма Тауэргилля.

Саймон Сэдбери стал весь мокрый от пота, челюсть его отвисла. На него страшно было смотреть.

Джек остановился на Тауэргилле. Руки и ноги его дрожали. Озноб пробирал его до самых костей.

- Дайте кто-нибудь острый топор! - крикнул он.

Тогда канцлер, взвизгнув, рванулся из его рук и побежал вниз. Поскользнувшись на мокрой траве, он упал, и его снова отнесли на вершину холма.

- Если вы тронете хоть волос с моей головы, - кричал он, - папа наложит интердикт6 на всю Англию! Церкви закроются! Никто не станет крестить ваших детей, венчать вас и отпевать ваших покойников!

- Ладно, - ответил лохматый черный мужик, выходя вперед с топором. - Я Джон Стерлинг из Эссекса. Ты меня узнаешь, Саймон Сэдбери?

Архиепископ сейчас не узнал бы даже родного брата.

Мужик задрал рубаху. На боку у него синела старая, затянувшаяся рана. Неправильно сросшееся ребро выпирало наружу.

- Еще не узнал?..

Нет, архиепископ не мог его узнать.

- По твоему приказанию меня повесили за ребро, и я висел на крюке один день и две ночи, пока волки не стянули меня за ноги вниз. Вот!

Мужик показал ногу с изувеченной ступней.

Саймон Сэдбери закрыл глаза.

- Этот виллан был должен аббатству всего четырнадцать шиллингов и шесть пенсов. Но он богохульничал и кричал плохое о господах и монахах. Господи! Господи! За какую малость ты так караешь меня! - бормотал он плача.

Перекрестившись, мужик поднял топор.

Канцлера второпях забыли связать, и он увертывался от каждого удара. Только на девятый раз голову его отделили от туловища.

На соседнем холме таким же образом распростились с жизнью казначей Ричард Гелз, Джон Лэг, Уилльям Эппельдор, а также и купец Ричард Лайонс.

Джек заболел. Шатаясь, он сошел с Тауэргилля. Башмаки его размокли от крови. Он снял их и бросил в кусты. Трава приятно освежала горячие ступни. Ему нужно было увидеть Джона Бола. Только одного Джона Бола!

Он пошел по улице, ведущей к Смисфилду.

Навстречу Джеку бежали люди. Они размахивали дубинками, кольями, выдернутыми из изгородей, некоторые держали в руках камни.

- За короля Ричарда и общины! - кричали они, и каждый встречный должен был им отвечать тем же.

Если ему это не приходило в голову, его убивали.

На Ломбард-стрите улицу запрудила огромная толпа ремесленников.

- За короля Джона и общины! - крикнул чей-то одинокий голос.

Джек быстро повернулся. Боль была точно налита в его голове по самые брови и, когда он поворачивал голову, перекатывалась из одной стороны в другую.

"Значит, купец был прав! Находятся и такие, которые кричат Ланкастера. Ни к чему все это. Что может значить один голос на тысячи!"