1

МИЛА

— Что значит, вам нужно, чтобы я заплатила наличными?

Секретарша по другую сторону стола сузила глаза. Она высокая, худая и необыкновенно красивая — впрочем, это не новость для Лос-Анджелеса, где все выглядят так, будто в любой момент собираются пройти пробы на модельную работу или роль в кино. На ней тонкие зеленые очки "кошачий глаз", которые немного сползают на нос, пряди светлых волос рассыпаются по лицу, и мне интересно, о чем она думает, глядя на меня. Для человека, работающего в кабинете психотерапевта, она, похоже, не очень-то сочувствует моей ситуации. Она смотрит на меня так, словно я раздражитель, с которым нужно покончить как можно скорее. Как будто я трачу ее время.

— Ваша страховка не покрывает эти услуги. Доктор Харгрейв уже обсуждал это с вами на последнем приеме вашего брата. И обычная оплата не была произведена. Боюсь, вам придется заплатить наличными до вашего ухода. — Она бросает взгляд на экран своего компьютера. — Триста пятьдесят за час.

— Я… — Я тяжело сглотнула. — Не знаю, смогу ли я это сделать сегодня.

Я вспоминаю о пачке долларовых купюр в своей сумочке, оставшейся после работы вчера вечером. Я планировала положить их на счет после сеанса терапии Ники, чтобы заплатить за квартиру. Она уже просрочена на три дня. Коммунальные услуги тоже не оплачены. Вчера я получила уведомление о том, что мой телефонный счет находится на грани отключения. От одной мысли об этом мне хочется свернуться в клубок и плакать до боли в голове, но это ничего не решает.

У секретарши тонкие губы. Никакого сочувствия.

— Боюсь, что мы не сможем записать Николая на следующий прием, если счет не будет оплачен сегодня. А если пациент выбывает из расписания доктора Харгрейва, его очень трудно записать обратно. Боюсь, я не смогу гарантировать вашему брату будущие визиты, если вы не сможете заплатить.

Я делаю глубокий, дрожащий вдох и бросаю взгляд на коридор. Ники еще не вышел с сеанса. Я не хочу, чтобы он подслушал все это. Все и так было непросто без того, чтобы он знал о наших финансовых трудностях, или о том, как трудно оплачивать его терапию. Ему всего одиннадцать, но он уже достаточно взрослый, чтобы понять, если услышит.

— Просто позвольте мне позвонить, хорошо?

Секретарша кивает, но выражение ее лица по-прежнему напряженное. Я отхожу от стола и сажусь на стул в приемной, который не находится рядом с другими пациентами. Я быстро нащупываю слишком знакомый контакт, чувствуя, что задерживаю дыхание, пока он звонит.

Он звонит снова и снова, пока не переходит на голосовую почту. Я закрываю глаза, чувствуя небольшое поражение.

— Альфио… — Я тяжело сглатываю. — Это Мила. Пожалуйста, перезвони мне. Я не пытаюсь давить на тебя, но счет за терапию не был оплачен. Мы говорили об этом в прошлый раз, я знаю, что ты занятой человек. Если тебе нужно что-то еще от меня, мы можем договориться… — Я прикусываю губу, стараясь не думать о том, что это может быть за что-то большее. Это не имеет значения. Если это означает, что о Ники позаботятся, то оно того стоит.

Прикусив губу, я быстро набираю сообщение. Я знаю, что Альфио не нравится, когда я слишком часто звоню или пишу, ему нравится, когда я всегда под рукой, но он хочет, чтобы все было под контролем. Ему не нравится, когда я в чем-то нуждаюсь. Но я слишком отчаялась, чтобы думать о возможных последствиях.

— Пожалуйста, хотя бы напиши мне ответ. Мне придется заплатить наличными за терапию Ники, и я не смогу оплатить счета. Мне придется брать дополнительные смены, а я знаю, как ты ненавидишь, когда ко мне прикасаются другие мужчины. Я сделаю все, что тебе нужно.

Текст звучит так же отчаянно, как и я, и я ненавижу это. Я ненавижу все это. Но с тех пор, как Альфио заинтересовался мной, я смогла лучше заботиться о Ники. Благодаря его терапии у него появились улучшения. И в конце концов, это все, что имеет значение.

Я готова пожертвовать чем угодно, лишь бы он был в безопасности и о нем заботились. После потери матери я — все, что у него осталось.

Проходит минута, потом другая. Ответа нет, и я вижу, как администратор смотрит на часы, а потом на меня. Через пять минут сеанс терапии закончится. Если я не заплачу к этому времени, Ники услышит наш разговор.

Сделав еще один глубокий вдох, я встаю и возвращаюсь к столу, доставая из сумочки пачку купюр. Я отсчитываю их, стараясь не смотреть на секретаршу, но когда я передаю ей деньги, то вижу осуждающее выражение ее лица.

— Вот. Можем мы теперь записаться на следующий прием? — Я стараюсь сказать это ласково, чтобы не выдать напряжения в голосе, но это трудно.

— Конечно. — Она морщит нос, глядя на деньги, потом на меня, но берет их и возвращается к компьютеру.

Пять минут спустя, когда она заканчивает работу и распечатывает для меня напоминание, дверь в коридоре открывается, и оттуда выходит Ники. У него через плечо перекинут рюкзак "Бэтмен", он не улыбается, но я вижу, что он более расслаблен, чем утром. За последний год, когда я была единственной сиделкой, я научилась улавливать эти маленькие подсказки.

Он идет прямо ко мне, прислоняется ко мне и обхватывает руками мою талию, когда я заканчиваю подписывать бланк разрешения на отправку в его школу и беру записку с напоминанием.

— Привет, малыш. — Я протягиваю руку вниз, взъерошивая его волосы. — Хочешь пойти за мороженым?

Ники ничего не говорит, но я чувствую, как он кивает. Я поворачиваюсь, провожая его к выходу из приемной и оставляя все это позади. Теперь, когда он здесь, со мной, мне нужно убедиться, что все выглядит так, будто все в порядке.

Ники не говорил вслух с тех пор, как год назад в автокатастрофе погибла наша мать. Он был с ней в машине и оказался в ловушке, пока парамедикам пришлось использовать "челюсти жизни", чтобы вытащить его и извлечь тело матери. Они ехали забирать меня с балетной тренировки, и чувство вины за это до сих пор не покидает меня. У меня были напряженные сольные концерты, предшествующие выступлению, и ноги так болели, что я не хотела ехать домой на автобусе.

Я направила все это чувство вины на заботу о Ники. Но после аварии ему стало еще тяжелее. Он по-прежнему не разговаривает, но я знаю, что терапия помогает, стало меньше приступов паники, меньше кошмаров. Это все еще нелегко, но ситуация улучшается. Я надеюсь, что еще через год он пойдет на поправку.

Если ему придется остановиться, я не знаю, что будет. Неважно, на что мне придется пойти, чтобы Альфио платил за то, что я не могу себе позволить.

В квартале от офиса доктора Харгрейва есть кафе-мороженое, и мы с Ники идем к нему, а его палец продевается в петлю ремня моих джинсов. Он делает это каждый раз, когда мы вместе в течение последнего года, — всегда каким-то образом держится за меня. Из-за этого расставаться с ним, гораздо сложнее.

Я снова незаметно проверяю свой телефон, когда открываю дверь и вхожу в магазин. На меня сразу же обрушивается волна теплого, пахнущего сахаром воздуха, и я чувствую, как тихая волна возбуждения проходит по Ники, который стоит, почти прижавшись к моему боку.

От Альфио ничего не слышно. Даже самых грубых сообщений нет. Я засовываю телефон обратно в сумочку, чувствуя себя обескураженной. Он редко долго не отвечает. Если он раздражен тем, что я связалась с ним, он пригрозит мне чем-нибудь или скажет, как он разочарован, начав игру, которую я слишком хорошо знаю, и которая закончится тем, что я попрошу прощения и приму его наказание.

Это игра, которую он любит. Я играю в нее, связываясь с ним с отчаянием, которое настраивает меня именно на то, что ему нравится. Но ответа все еще нет, и это тревожит меня, беспокойство просачивается в мои кости. Это не самое рациональное чувство, он может быть на деловой встрече или просто не в настроении общаться со мной, что случалось и раньше. Но я инстинктивно, нутром чувствую, что что-то не так.

Это чувство, которое в прошлом редко приводило меня к ошибкам.

— Хочешь малиновый шоколад? — Я стараюсь пока подавить беспокойство, не желая, чтобы Ники уловил его. Я знаю его любимые вкусы, и, поскольку он не хочет говорить, мы проходим через это каждый раз. Я перечисляю возможные варианты, пока он не качает головой в знак согласия.

— Соленая карамель? Хлопковый леденец? Клубничный чизкейк?

Он кивает в ответ на последний вариант, и я улыбаюсь девочке-подростку за прилавком.

— Можно мне клубничный чизкейк в сахарном рожке и фисташковый в чашке, пожалуйста?

Девушка кивает, начиная накладывать мороженое, и я чувствую, как в кармане зажужжал телефон. Я достаю его, сердце колотится в груди, и я надеюсь, что увижу там имя Альфио. Я не хочу видеть его сегодня, но я также не хочу иметь дело с последствиями от моего арендодателя завтра, если мне не удастся исправить то, что заставило Альфио просрочить платежи за терапию. Три дня, это мой льготный период, и хозяин дома дал мне понять, когда мы опоздали в прошлом месяце, что больше мне это с рук не сойдет.

Вместо этого на экране мелькает имя моего учителя балета, и я вздрагиваю. Я поднимаю трубку, усаживая Ники за столик, и отвечаю.

— Алло?

— Мила. — Хриплый голос Аннализы настолько полон неодобрения, что я знаю, что она собирается сказать, еще до того, как она заговорит. — Ты сегодня пропустила тренировку.

— Я знаю. — Я резко выдыхаю, стараясь звучать как можно более раскаянно. — Мне нужно было отвезти Ники на терапию. Я приду и наверстаю пропущенное время.

— Скоро будет показательное выступление. — Раздражение практически капает из ее голоса. Аннализа очень плохо переносит семейные проблемы, да и вообще все, что мешает балеринам выступать. — У тебя главная роль, Мила, но я уверена, что твоя дублерша будет готова уделять время, если ты не…

— Нет, я готова. — Я прикусила губу, стараясь сохранить голос ровным. Ники поднял глаза от салфетки, на которой он что-то чертил, и между его бровей образовалась небольшая складка. Я вижу, как от волнения его лицо начинает гримасничать, и если я не буду спокойна, то и он не сможет быть спокойным. — Я посвящу себя этому, обещаю. Я сделаю все возможное, чтобы в будущем не было никаких накладок.