14

ЛОРЕНЦО

Обычно, когда я кончаю с кем-то в своей постели, то потом отключаюсь. Но когда я возвращаюсь в свою квартиру после того, как покинул Милу, я долго лежу без сна, несмотря на удовлетворенную расслабленность, пронизывающую каждый сантиметр моего тела.

Я не стал принимать душ, когда вернулся, — хотел, чтобы теплый, сладкий аромат ее тела еще немного оставался на моей коже. Я все еще чувствую отголосок ее кожи на своей, ощущение ее губ на моем рту, на моем ухе, теплое прикосновение ее тела ко мне. Я хочу этого снова, отчаянно. Мне это необходимо. Я слишком давно не был с кем-то, но это было нечто большее, и я знаю это, как бы я ни пытался убедить себя в обратном. То, что я чувствовал с Милой, было другим.

То, чего я никогда не испытывал раньше. Что-то опасное для нас обоих.

Все, что происходило сегодня вечером, было плохой идеей. Я знал это с того момента, как получил ее сообщение. Я знал, что не должен был идти к ней в квартиру, не должен был давать себе шанс увидеть эту сторону ее жизни, то, ради чего она все это делает. Я никогда не должен был ставить себя в такое положение, чтобы позволить своим стенам рухнуть вокруг нее.

Теперь мне гораздо сложнее снова оставить дистанцию между нами. Теперь, когда я знаю, какая нежная у нее кожа, какие звуки она издает, когда я вхожу в нее, какая она горячая, тугая и изысканно влажная… Я чувствую, как мой член дергается при одной мысли об этом, угрожая снова набухнуть и затвердеть от воспоминаний.

Если бы она была здесь, в моей постели, мы бы провели так остаток ночи. Я бы заставил ее кончать для меня снова и снова, выяснил бы, сколько раз я смогу напрячься для нее, трахал бы ее до тех пор, пока утром мы оба не изнывали бы от боли и усталости.

Боль охватывает меня, и я закрываю глаза, пытаясь отгородиться от нее. Секс никогда не был для меня приоритетом, а романтика — тем более. Я искал удовольствия, когда чувствовал, что нуждаюсь в них, это была функция, о которой нужно заботиться, как голод или жажда. Но я никогда не жаждал никого так, как Милу сегодня. Я никогда не говорил ничего подобного тому, что вылетало у меня изо рта, слова, которые я говорил без смысла, не думая. Потом их невозможно было взять обратно, и не в последнюю очередь потому, что я имел в виду именно их. Было бы ложью пытаться заставить ее думать иначе.

Но теперь все это открыто между нами. То, что она заставляет меня чувствовать, то, что она заставляет меня нуждаться. И это не меняет того факта, что это не должно повториться.

Я сжимаю руки в кулаки, думая о том, что именно привело меня в ее квартиру сегодня вечером. Этот гребаный, вмешивающийся кусок дерьма коп. Я стискиваю зубы, борясь с желанием самому выследить его и проучить за то, что он лезет в дела, которые его не касаются. Утром, рассуждаю я, снова глядя в потолок, я пойду и еще раз поговорю с Доусоном. На этот раз более настойчиво, чтобы убедиться, что Адамс оставит Милу в покое.

Я снова закрываю глаза, пытаясь погрузиться в сон. Мой член неприятно пульсирует, и я морщусь, изо всех сил стараясь не обращать на это внимания. В любую другую ночь я бы потянулся вниз и погладил себя, чтобы быстро достичь кульминации, но сегодня я знаю, что это бессмысленно. Это не сравнится с тем, что я чувствовал, лежа в постели с Милой, а все, что меньше, только заставит меня хотеть ее еще больше.

И это тоже проблема, которую нужно решить скорее раньше, чем позже. Я не намерен проводить остаток жизни в безбрачии, размышляя о женщине, которую не могу иметь, и у нас с Милой нет будущего. Сама мысль об этом так же нелепа, как то, что Данте влюбился в свою татуировщицу.

Но ведь сейчас они счастливы, не так ли? Этот вопрос эхом отдается в моей голове, когда я наконец засыпаю, и все мои сны наполнены Милой.

***

Утром боль по ней не утихает, как и моя злость на то, что Адамс последовал за ней. Я одеваюсь, все еще игнорируя постоянную пульсацию похоти, которая, кажется, поселилась в моем паху, и стараюсь не думать о том, что, когда я проснулся сегодня утром, моей первой мыслью было желание, чтобы она лежала в постели рядом со мной. Я перевернулся, задев рукой гладкие простыни на другой стороне кровати, и почувствовал волну разочарования от того, что коснулся ткани, а не мягкой плоти.

Я никогда ни с кем не просыпался. И никогда не хотел. Даже когда мне нравилось трахаться с кем-то до поздней ночи, я всегда отправлял ее домой. Я всегда старался, чтобы секс был именно таким — физическим удовольствием, и не более того. Все остальное размывает границы, которые я никогда не был заинтересован смягчать.

До Милы. Внезапно оказалось, что я не могу не размывать эти границы. Превысить их. Стереть их совсем.

Я выхожу из дома без завтрака, попросив водителя заехать в кафе по дороге. Я беру кекс и черный кофе, съедаю его по дороге в участок, но почти не чувствую его вкуса. Я чувствую, как холодная злость завязывается узлом в моем животе, и она только растет, когда я вхожу через парадную дверь.

Меня встречает та же секретарша, что и всегда, и ее кокетливая улыбка немного тускнеет — предположительно от выражения моего лица.

— Шеф Доусон на совещании…

— Скажите ему, что я здесь. Я хочу поговорить с ним прямо сейчас.

— Его совещание…

Я стиснул зубы, делая шаг ближе. Я знаю, что лучше не устраивать сцену посреди полицейского участка, даже с нашими пожертвованиями придется постараться, чтобы замять это дело, но я чувствую себя на острие ножа от ярости.

— Скажи ему, что это срочно. Или я зайду туда и сам ему все расскажу.

Я не совсем уверен, что последняя угроза — пустая. Похоже, секретарша думает так же, потому что она быстро выскальзывает из-за стола и бежит в сторону заднего кабинета.

Когда она снова появляется, то выглядит еще более нервной, чем раньше.

— Мистер Кампано…

Это не пустая угроза. Я проскакиваю мимо нее, и мое терпение лопается, когда я направляюсь обратно в кабинет Доусона. Перед глазами проплывает нервное лицо Милы прошлой ночью, и у меня сводит челюсти, когда я открываю дверь кабинета Доусона и делаю шаг внутрь.

Офицер Адамс сидит по другую сторону, его лицо приятно пустое. Доусон открывает рот, когда я вхожу, видит, что это я, и останавливается на полуслове.

— Мистер Кампано.

Лицо Адамса темнеет, когда он видит меня. Я подозреваю, что это зеркальное отражение моего собственного, мне требуется все, чтобы не сделать шаг вперед и не поднять его со стула, бросив через всю комнату, чтобы я мог загнать его в угол и избить до полусмерти. Пульс бьется в венах, краснеет лицо, и я не уверен, что когда-либо был так зол.

Из братьев Кампано я самый уравновешенный. Тот, кто хладнокровен в кризисной ситуации, практически безэмоционален, способен смотреть на свои чувства сквозь пальцы. Меня часто обвиняют в том, что у меня их вообще нет. Но сейчас я чувствую, что переполнен ими.

— Мистер Кампано, присядьте, пожалуйста. — Голос Доусона ровный. — Адамс, мы поговорим позже.

Выражение лица Адамса слегка темнеет. Он проталкивается мимо меня, слегка задевая плечом, с тихой угрозой. Я вижу блеск в его глазах, его желание что-то сделать со мной.

И для этого он выбрал Милу.

— Врываться в чужой офис невежливо. — Доусон сжимает пальцы, когда я сажусь. — Но деньги автоматически не придают человеку хороших манер. Как и власть, если уж на то пошло.

— С моими манерами все в порядке. Тебе нужно беспокоиться о манерах твоего офицера. — Я киваю в том направлении, откуда только что вышел Адамс на случай, если Доусон не понял, что я имел в виду. — Я говорил тебе, что хочу, чтобы мои люди не напрягались. Мы вносим слишком большой вклад, чтобы мне приходилось постоянно приходить сюда и вести этот разговор.

Доусон пристально смотрит на меня.

— У тебя проблемы с одним из моих офицеров, мистер Кампано?

— Да, — говорю я прямо, уже не желая изящно обходить с ним пресловутый куст. — Офицер Адамс преследует и домогается моего друга. Я подозреваю, что это происходит исключительно потому, что она связана со мной. Он вбил в свою смелую юную голову идею, что именно он должен что-то сделать с мафиозной проблемой Лос-Анджелеса. Ты должен был разубедить его в этом.

— Я так и сделал. — Доусон нахмурился. — Когда он в последний раз беспокоил этого твоего друга?

— Прошлой ночью.

— И что именно он делал?

— Он проследил за ней от автобусной остановки до ее квартиры на своем круизере.

Доусон приподнял густую серую бровь.

— Он заговорил с ней? Вышел из машины? Включил фары и потребовал, чтобы она остановилась?

Я чувствую, как мои пальцы снова скручиваются в ладони. Я уже понимаю, к чему все идет.

— Нет. Он медленно ехал за ней по улице, пока наконец не проехал мимо.

— И он вернулся? Постучал в ее дверь?

Я стиснул зубы.

— Нет.

— Похоже, твою подругу просто напугала полицейская машина поблизости. — Доусон откинулся в кресле. — И как будто она в чем-то виновата, если ее это так расстроило. — Он пожимает плечами, поднимая одно плечо. — Может, Адамс и прав, что присматривает за ней.

— Она под моей защитой. Он уже домогался ее однажды, на ее работе, а потом снова следил за ней. Мы это обсуждали. Ты не убедишь меня в том, что вчерашний вечер был случайным совпадением.

— Как бы то ни было, ваши пожертвования многое делают для этого участка. Но они не делают вас полностью выше закона. Вернее, делают, но не всех, кто с вами связан. Иногда кому-то приходится брать вину на себя.

Я медленно выдыхаю, напоминая себе, что нападение на полицейского, особенно на начальника полиции, ничего не даст для исправления сложившейся ситуации.

— Я не собираюсь играть в эти игры, Доусон, — говорю я ему ровным голосом. — Убедись, что офицер Адамс найдет себе новое дело, которое будет отстаивать. Я хочу, чтобы он был подальше от моей семьи и тех, кто с нами связан. Пусть оставит в покое девушку, к которой он приставал. Оставит в покое все мои контакты. Я не хочу, чтобы мы снова обсуждали это.