- Дорогой Роман, - произнесла моя несколько успокоившаяся матушка. Действительно у тебя нет другого выбора, кроме как жениться на Амалии. Я списалась с её тетушкой, которая готова нам споспешествовать, вот только старший брат Амалии, генеральный директор рязанского нефтеперерабатывающего завода, Алоизий имеет другие планы, намереваясь выдать её за престарелого аудитора местного банка. Надо срочно ехать в Рязань тебе, Ромка. Амалия сейчас в отъезде, где-то на Дальнем Востоке; куда она отправилась в командировку от "Комсомолки", собкором которой является, чтобы написать очерк о зоне, где была на поселении её незабвенная бабушка и похоронена также розовоперстая Софья Чеглок.
Матушка не преминула добавить мне на прощание ещё несколько наставлений, которые я пропустил, как водится, мимо ушей. И в тот же вечер я выехал проходящим поездом в столицу, чтобы как можно быстрее попасть в благословенную Рязань, где в ларце красного дерева находится мое будущее спасение, принявшее на этот раз форму драгоценностей величиной чуть ли не в страусиное яйцо.
Что ж, мой друг, если я ещё не надоел тебе пересказом своих злоключений, если внимание твое не отвлекает заморский видюшник или аналогичный аудиоплейер, я готов поделиться с тобой каждой крошкой моего дорожного сухаря, каждым глотком моего высокоградусного любовного напитка. Я не утаю от тебя ни одной вспышки сердечного чувства, ни одного примечательного обстоятельства, как и завещали нам романисты старой школы. Постмодернисты же, мать их греб, кроме бесконечных тире давно уже не признают никаких других знаков препинания, переписывая в то же время беззастенчиво очередную субботнюю колонку происшествий "МК", пытаясь втянуть потенциального читателя в диалог банальным нагнетанием первобытного ужаса, перечисляя леденящие кровь подробности, опираясь к тому же на рекламу таиландского мыла и непальских сувениров, а вот я, грешный, вынужден выставлять напоказ только истинные происшествия своей жизни, надеясь таким способом свести концы с концами и заработать на жизнь, которая становится все дороже и дороже.
II
Итак, было 10 часов вечера, когда я, купив билет на проходящий поезд, оказался в купейном вагоне, и проводница равнодушно проводила меня в отведенную каюту, где второе соседнее ложе уже было занято. Кем, впрочем, непонятно. Укутанная в белую простыню мумия неподвижно лежала, уткнувшись носом в стенку, выдавая только очертаниями голову, обращенную к окну, и ноги, развернутые в сторону двери.
Когда я спросил проводницу, не могу ли я занять отдельное купе по соседству, доплатив за удобства, ведь все двери соседних купе были заперты и явно ни одного человека больше не находилось в вагоне, то получил бесцеремонный отказ, сопровождающийся позевыванием и почесыванием. Мне было сообщено, что вагон идет пустым до Владимира, который забронировал все места, кроме одного купе. А самой проводнице со мной разговаривать некогда, ибо наш вагон она курирует по совместительству, находясь на постоянной работе в соседнем плацкартном вагоне. А двери, соединяющие наш вагон с соседним, она сейчас перекроет, чтобы не шастали туда-сюда разные лихоимцы, и откроет их вновь только перед самим Владимиром.
На мой наивный вопрос, кто же расположился, опередив меня, в том же купе, проводница как-то странно хмыкнула и посмотрела на меня с явным сочувствием:
- Не все ли вам равно. Между прочим, весьма импозантная молодая особа...
- Как то есть, не все ли равно? Нет и ещё раз нет, черт побери! Сколько же ей лет?
- Наверное, лет 20, от силы 22...
Я замер и превратился как бы в словоуловитель, но слова падали в мой слуховой контейнер слишком банальные и несущественные.
- А уж смирнехонька... Только вошла, сразу разделась и заснула. И спит, между прочим, уже третьи сутки, ибо едет аж из Новосибирска. Сказала только, что до этого не спала несколько ночей. Выбиралась из дремучей тайги, спускалась по горным речкам на байдарке, последние версты преодолевала верхом на лошади и наконец - пешком.
Я испытал двойственное чувство: с одной стороны я сострадал прелестной незнакомке, с другой - мне совершенно эгоистически захотелось остаться побыстрее вдвоем в купе, разбудить попутчицу, чтобы услышать рассказ об её волнительном путешествии, что называется из первых рук, вернее - из прелестных коралловых губ, какие только и бывают у неутомимых путешественниц по морю житейскому.
Проводница, даже не обратив внимания на смену моего настроения, предупредила меня, чтобы я не пытался ни в коем случае выбраться из-под замков, а по возможности лег отдыхать сразу же, не зажигая света, и чтобы я не заводил с соседкой никаких разговоров, она, оказывается, просила об этом одолжении и непременном условии.
Что ж, я безоговорочно капитулировал. Зашел в купе и услышал удаляющиеся шаги проводницы, шарканье ног которой закончилось щелчком захлопнувшегося замка, похожего почему-то на пистолетный выстрел. Несмотря на обещание, я попытался зажечь в купе свет, но он был, вероятно, предварительно отключен или же просто перегорели лампы под самым потолком.
Ощупью я разделся и вознамерился уснуть. Но каково было засыпать, осознавая, что рядом посапывает доверчивое двадцатилетнее совершенство?! Кровь пробегала толчками по всему телу, пылкое воображение рисовало уже совсем безнравственные картины с моим участием, и я повернулся лицом к стене, пытаясь хоть как-то самоизолироваться.
Видимо, была уже полночь, когда я сквозь полудрему услышал мелодичный голос, робко окликнувший меня: "Извините!", на что я немедленно развернулся к источнику сладостных звуков и промычал что-то совершенно невразумительное.
- Извините, - повторила невидимая в темноте собеседница. - Я не успела предупредить вас, что порой разговариваю во сне и иногда несу полную чушь, сплошную фантастику. Видите ли, я журналистка и порой моя фантазия опережает действительность. Наверное, мне стоило бы сочинять триллеры или фантастику, как небезызвестная, наверное, вам Хмелевская, которая, кстати, приходится мне двоюродной тетушкой, я ведь по отцу полу-полька. Батюшка мой был кадровым военным, а по происхождению шляхтичем, причем далеко не мелкопоместным. И сны, которые я вижу, так порой похожи на сказки.
- Замечательно, - поддержал я разговор. - Обожаю волшебные сказки и цветные сны, я их коллекционирую. Был такой великолепный писатель Алексей Ремизов, он обожал записывать свои сны и даже кое-что издавал. Жаль, что полностью они до сих пор не опубликованы. Но потребовалось бы собрание сочинений в 66 томах, больше, чем у Чейза или Агаты Кристи, против чего выступают современные масоны. Кстати, вы не будете против, если я запишу ваши сны, раз уж они покажутся мне подходящими?
Ответа я на этот раз не дождался. Видимо, соседка моя заснула, хотя через час она опять заговорила вовсю, впрочем, вполголоса тихо, и я не мог разобрать смысл многих фраз. Любопытство настолько разожгло меня, что я сначала сел на свое давно ставшее жестким ложе, потом привстал, постоял возле соседки и, наконец, присел на самый краешек её узкого дивана.
Проделав все эти невидимые даже себе манипуляции, я неожиданно ощутил, что сильно замерз. Не забывай, мой друг, ведь я был раздет основательно, приготовясь ко сну, и тут совершенно неосознанно я приподнял край одеяла и скользнул под него, естественно вытянувшись во всю длину эмпээсовского ложа. Надеюсь, что мои поступки нельзя истолковать дурно. Будучи совершенно избалован женским вниманием, я никогда не проявлял инициативы первым. Наоборот, мне приходилось нередко отбиваться от напористых дам, которые то и дело норовили сбить меня с праведного пути, искушая мою добродетель. Да, забыл добавить, что кроме тесного общения с противоположным полом и карточной игры я любил читать книги, даже коллекционировать их, преимущественно библиографические издания и просто-таки обожал запоминать наизусть специальные описания инкунабул на латинском языке, к которому питал особую склонность. "Dum spiro spero" или "Mens sana in corpore sana", подобные перлы то и дело соскальзывали с моих обветренных губ и с детских лет снискали мне уважение окружающих малолетних бандитов, давших мне уважительное прозвище "профессора". "Профессора кислых щей" - иногда расширительно добавляли наиболее завистливые и остроумные.