Но это не значит, что я не могу насладиться ее лазаньей.

Тео уже опускает руки в мыльную воду. Я отпихиваю ее в сторону движением бедра.

― Я мою.

― Я уже начала!

― Ни за что ― моя мама убила бы меня, если бы я позволил тебе готовить и мыть посуду.

Тео бросает на меня быстрый взгляд.

― Ничего, что я сказала раньше? О твоей маме?

― Все нормально. ― Наши плечи соприкасаются, когда она занимает свое место рядом со мной. Наши руки встречаются, когда я протягиваю ей миску для вытирания. ― Тебе нравились ее фильмы?

Она кивает.

― Я смотрела «Затерянные в снегах» каждое Рождество.

У меня в груди снова щемит.

Риз, наполняющий кружку зефиром больше, чем какао, мои родители, играющие в криббидж, мамин смех, когда она переворачивает карты, я, потеющий перед камином, потому что умолял включить его, хотя на улице шестьдесят шесть градусов¹⁵. На экране телевизора, украшенного мишурой, молодая версия нашей мамы кружится по заснеженному Центральному парку…

― Мы тоже, ― говорю я.

― Твой отец не расстроился? Я не должна была…

― Он не расстроился. То, что ты здесь, пошло ему на пользу. Ему нравится с тобой разговаривать.

― Правда? ― Кончики ее ушей становятся розовыми.

Я знаю, что ей это необходимо, она откровенно призналась мне, что ей нравится заботиться о людях.

Я мог бы предположить, что она попытается позаботиться о моем отце. Но совершенно не верил, что это сработает.

― Ты должна была заметить, что сегодня он выглядел лучше. ― Я прочистил горло. ― Я благодарен тебе.

Тео опускает голову.

― Я ничего не сделала.

― Он точно не надевает чистую рубашку ради меня.

Она смеется.

― Мне нравится твой отец. Он честный.

― Это точно. ― Я бросаю на нее сердитый взгляд. ― И почему в этой фразе я слышу упрек?

Ее выражение лица дерзкое.

― Угрызения совести?

― Я честен. ― Я подхожу ближе. ― С тобой.

Она вздергивает подбородок, складывая руки на груди.

― Тогда поделись со мной, что сказал твой отец, когда уходил.

Я заведен.

― Откуда ты знаешь, что мы говорили о тебе?

Она пожимает плечами.

― Ты не такой уж хитрый. Так что? Я думала, мы притворяемся, что встречаемся?

― Не для него.

― Я думала, ты сказал для всех?

― Мой отец не знает Ангуса. Они никогда не встретятся.

Она хмурится.

― То есть правила не для всех? Ты так много говорил об этом ― о том, что мы не можем никому рассказать правду.

― Ну, ты не можешь.

― Но ты только что это сделал!

― Я сказал ― ты не можешь.

Тео возмущенно смотрит на меня.

― Разве это справедливо?

― Потому что моя лучшая подруга – не Мартиника.

Она из всех сил старается сделать вид, будто не понимает, что я имею в виду.

― Мартиника ничего бы не сказала…

Это так неубедительно, что я бросаю на нее долгий осуждающий взгляд и качаю головой.

― Тео. Я знаком с ней.

― Она бы никогда…

― Я говорил с ней. Она рассказала мне все о тебе за десять секунд. Это она дала мне твой номер социального страхования; я получил его даже не в результате своих исследований.

Тео прекращает попытки убедить меня и закрывает лицо рукой. Она делает вид, что сердится, но я на сто процентов уверен, что это потому, что она улыбается.

― Послушай, ― говорю я. ― Я понимаю, что она твоя лучшая подруга. Лично я нахожу ее восхитительной. Но, пожалуйста, давай не будем рисковать нашим временем, деньгами и, возможно, единственным шансом на эту сделку из-за неспособности Мартиники держать язык за зубами.

Тео вздыхает и опускает руку.

― Ладно.

Она соглашается, но мне не нравится, что она выглядит побежденной. Это расстраивает меня. Ее плечи ссутулились, а голова понуро опущена.

― Что не так?

― Ничего.

― Ну же. Выкладывай.

Она вздыхает, а потом выдает.

― Это отстой!

― Что?

― Лгать ей! Я не хочу звонить ей только для того, чтобы сказать неправду. Теперь мы меньше разговариваем, и это странно и несправедливо! Ты можешь нормально общаться с отцом, а мне не с кем поговорить о… всякой ерунде.

― Ты можешь поговорить со мной.

Она закатывает глаза.

― Не обо всем.

― О, я понял, в чем проблема… ты хочешь посплетничать обо мне.

― Или выпустить пар. ― Тео хмурится.

Нет ничего менее пугающего, чем хмурый взгляд Тео. Мне хочется обнять ее и поцеловать в нос, но это не поможет нашей нынешней ситуации. Более того, скорее всего, именно об этом она и хочет рассказать Мартинике: Мой фальшивый парень дарит мне снисходительные поцелуи, когда я на него обижаюсь.

― Почему ты улыбаешься? ― сердится она.

― Я не улыбаюсь.

― Ты же понимаешь, что я смотрю прямо на твое лицо?

― Хорошо. ― Ухмылка прорывается наружу. ― Ты меня поймала.

― Что, черт возьми, смешного?

― Ты мне скажи ― ты тоже улыбаешься.

― Нет, не улыбаюсь! ― Тео кричит, и при этом действительно улыбается.

Мы оба ухмыляемся как идиоты, с наших рук капает мыльный раствор.

― Соберись, ― я брызгаю в нее пеной. ― Ты нас выдашь.

Она смахивает полотенцем пену, посылая целое облако прямо мне в лицо.

― Я - Мата Хари секретов.

― Ты знаешь, что Мату Хари застрелили?

― Вот черт, ― кухонное полотенце Тео замирает в ее руках.

Ненавижу то, что я ей сказал.

Этой ночью я лежу в постели, борясь с желанием прокрасться по коридору в комнату Тео.

Каждый раз, когда ворочаюсь, я думаю, делает ли Тео то же самое. Интересно, ей жарко и неспокойно, как мне, ее мучают воспоминания о прошедшей ночи… или она уже давно спит.

Однажды я даже выскользнул из кровати и встал в коридоре, прислушиваясь. Но без жужжания вибратора невозможно понять, спит она по ту сторону двери или нет.

Я возвращаюсь в свою комнату, проклиная себя за слабость.

Забудь о Тео. Ложись спать.

Но я не могу перестать думать об этой свободной, старой футболке, которая каким-то образом стала самым сексуальным предметом одежды, когда-либо обтягивавшим женскую фигуру…

Я думаю, как ее грудь двигается под тканью.

Я еще не видел ее грудь обнаженной.

Когда я наконец засыпаю, мои сны чертовски непристойные.

В среду я приезжаю домой и вижу, что мой папа возится с грилем, а Тео смешивает кувшин свежего лимонада. Это удивительно еще и потому, что мой папа не умеет готовить, и кроме всего прочего, на нем розовый фартук с оборками.

― Это мой, ― говорю я ему.

― Кто-то теряет, кто-то находит, ― ворчит он.

Он сжег чесночный хлеб, но Тео все равно съедает его, чтобы подбодрить.

― Ты не должна этого делать, ― говорю я ей. ― Тебе станет плохо.

Она наступает мне на ногу под столом и шепчет:

― Будь милым.

― Нет… ― шепчу я в ответ, достаточно громко, чтобы отец услышал. ― Он должен знать; он сжег все это дерьмо…

― Наверное, я установила слишком высокую температуру, ― говорит Тео. ― Дома я готовлю его на решетке.

― Не ищи для меня оправданий. ― Мой отец откусывает от самого обугленного куска тоста. Он издает ужасный хрустящий звук, и черные хлопья сыплются вниз.

― Вы не должны себя наказывать! ― Тео со смехом вырывает его и заменяет менее подгоревшим.

От ее лазаньи мне хочется основать какую-нибудь религию в духе Гарфилда. Это так вкусно, что я начинаю относиться к ней с подозрением.

― Как у тебя получается приготовить лучшую версию всего, что я когда-либо ел?

Тео трудно принимать комплименты. Она хочет их, она нуждается в них, но, когда она их получает, для нее они словно горячие, обжигающие угли. Ей приходится шипеть и терпеть.

Она вскидывает руку, словно это может охладить ее лицо.

― Я попробовала новый ингредиент - творожный сыр вместо рикотты.

― Получилось. ― Я наклоняю тарелку, чтобы съесть последние кусочки.

В четверг я прихожу домой и вижу двор, освещенный сказочными огнями. Огоньки вьются по всей беседке, золотят листья, освещают двор. Кто-то подстриг живую изгородь и подтянул лианы, чтобы освободить место вокруг стола для пикника. Даже кострище расчистили.

Тео высовывает голову.

― Я подумала, что после ужина мы можем сделать печенье с зефиром!

Я хватаю ее за локоть, когда она несет тарелки из кухни.

― Это ты все сделала?

Она яркая и жизнерадостная, скачет по двору в туфлях на плоской подошве.

― Это все твой папа! Он зажег фонарики, когда я вернулась домой. Я помогла ему с местом для огня.

Это безумие. Они оба ведут себя так, будто это совершенно нормально, но нет, я помню последние десять лет и знаю, что за все это время мой отец не сделал ни одного движения, чтобы навести здесь порядок.

А теперь он устраивает гребаные вечеринки в саду.

Вместе с Тео.

Это настоящее чудо. А моя волшебница… кажется, даже не понимает этого.

Тео только ухмыляется.

― Я же говорила, что здесь может быть красиво.

― Намного красивее, чем я представлял.

Я случайно смотрю на нее, когда говорю это, и она случайно замечает это.

― Тебе лучше не говорить этого обо мне.

Я знаю, что она шутит, но все равно качаю головой.

― Извини, но нет. Я всегда считал тебя сексуальной.

― Не считал.

― Откуда ты знаешь?

― Потому что ты был мудаком со мной!

― Я был мудаком со всеми.

― А со мной больше всех.

Я подхожу к ней вплотную. Ночь кажется опасной ― во дворе мерцают огоньки свечей.

― Может, я просто больше с тобой разговаривал.

Тео смотрит на меня снизу-вверх. Раньше, когда я подходил достаточно близко, чтобы заглянуть в эти большие голубые глаза, она отшатывалась от меня. Поворачивалась и убегала.

Эта Тео выглядит сильнее. Она говорит:

― Тебе стоит сходить на терапию, Салли. Мне это очень помогло.

Уф. Пуля в сердце, вот это снайпер.

Она подмигивает мне, проходя мимо. Ее рука скользит вниз по моей руке, ее ногти слегка касаются моей кожи.

Каждый дюйм моего тела пылает.

Я не доживу до конца недели…