Он обхватывает мою челюсть и смотрит на меня сверху вниз с выражением, которое гораздо больше похоже на выражение Хейса, чем Хадсона.

— Ты великолепнее всех восходов и закатов вместе взятых. — Большим пальцем скользит по моей щеке. — Ты невероятная, творческая, чертовски веселая и потрясающая, за пределами любой красоты, описанной человеческим языком.

— Хадсон, ты не должен...

— Любой, кто этого не видит, — он опускает голову, чтобы поймать мой взгляд, — и я имею в виду любого, Лили...

Запертая в трансе его слов, в сочетании с искренностью в его взгляде, я киваю.

— Не заслуживает произносить твое имя, а тем более называть тебя семьей. Ты меня понимаешь?

Я снова киваю.

Теперь он обхватывает мое лицо обеими руками, его глаза лихорадочно изучают меня, как будто он читает выражение моего лица, как роман.

— Скажи это. Скажи, что ты понимаешь.

Я сглатываю бурю эмоций в горле.

— Я понимаю.

Хадсон продолжает изучать меня, пока не удовлетворяется, и только тогда приникает своим ртом к моему и запечатлевает страстный поцелуй на моих губах. Я наклоняю голову, открываю рот, и он погружает свой язык внутрь. Я ударяюсь спиной о стену лифта. Он поднимает меня достаточно высоко, чтобы я могла обхватить его ногами. Его стояк трется о крошечную полоску кружева между моих ног. Он глотает мой ответный вздох. Я видела его таким только один раз, в ночь, когда мы стали официальной парой. Его свирепость заставляет меня чувствовать себя принадлежащей. Желанной. И лелеемой.

Он засовывает руки мне под платье и сжимает мою задницу с пугающей силой. Его поцелуй основательный. Требовательный. Его язык, зубы и порочные губы опустошают меня до бесчувствия. Сейчас нас может увидеть кто угодно, а я не могу найти в себе силы оторваться от него. Я бы позволила ему раздеть меня догола и трахнуть на Таймс-сквер без всяких оговорок.

— Йоу, босс.

Ни один из нас не отстраняется при звуке голоса Карины.

— Давайте я отвезу вас домой. — Ее слова сопровождаются смехом. — Не делайте этого здесь.

Хадсон отрывает свои губы от моих и смотрит на Карину так, словно он лев, а она только что прервала его любимую трапезу.

Она качает головой, улыбаясь.

— Пойдемте, детки.

Только когда она отворачивается, Хадсон опускает меня обратно на землю.

— Что ты со мной делаешь? — спрашивает он с диким рычанием. — Я схожу от тебя с ума.

Мои ноги подкашиваются. Пульс настолько учащен, что у меня кружится голова. Я хватаюсь за его руку, чтобы устоять на ногах.

— То же самое.

Он поправляет мое платье и свою эрекцию, прежде чем оставить последний поцелуй на моих губах.

— Это еще не конец.

Я усмехаюсь, благодарная за это.

— Хорошо.

— Убиваешь меня, — говорит он с сексуальной, ленивой ухмылкой. Целует меня в макушку и ведет к ожидающей машине.

Карине хватает порядочности не пялиться и не шутить. Она, как всегда, профессиональна, но легкая улыбка играет на ее губах.

— Куда? — Она смотрит на нас в зеркало заднего вида.

Рука Хадсона лежит на моем бедре, и его пальцы проникают между моих ног и оказываются в опасной близости от моих трусиков.

— Черт, — стонет он.

— Вечеринка, — отвечаю я за него.

Он собственнически сжимает внутреннюю поверхность моего бедра.

— Только не уезжай, — говорит он Карине, а затем смотрит на меня так, что у меня внутри все сжимается. — Мы надолго не останемся.

Хадсон

Контролировать свой нрав я научился в раннем возрасте. Не потребовалось много времени, чтобы понять, что если я заговаривался, отнекивался или бунтовал, то получал от Августа серьезную взбучку. Из всех моих братьев я раньше всех научился держать себя в руках, чтобы избежать ударов. Александр так и не смог. А Хейс получал удовольствие, намерено доводя Августа до ярости. Кингстон появился позже и держался от него как можно дальше. Мой младший брат спросил меня однажды, как я это делаю. Как мне удавалось легко улыбаться перед лицом высоких требований и несправедливых правил Августа.

Легко.

Я отключаюсь.

Полностью.

У меня нет любви к Августу. Я не чувствую к нему ничего — ни уважения, ни гордости, ни заботы. Он донор спермы. Стал бы я плакать на его похоронах? Нет.

И как бы ни заботился о своих братьях, я никогда не испытывал такого неприкрытого собственнического гнева, который чувствовал сегодня вечером, слушая, как семья Лиллиан дразнит ее. Целая жизнь интенсивного обучения отстраненности прошла в одно мгновение. Нахлынул безжалостный голод, отчаянная потребность доказать Лиллиан, какая она невероятная, как своими словами, так и своим телом. Настолько, что я был готов трахнуть ее до бесчувствия в открытом лифте.

Даже сейчас это желание теплится у меня под кожей. Ярость и желание в равных частях, только благодаря теплу ее внутренней поверхности бедра в моей руке. Господи, я не лучше Августа, Хейса или даже Александра. На волосок от того, чтобы устроить зрелище, и все из-за женщины, сидящей рядом со мной.

— «Би Инспайед Дизайн». — Лиллиан, прочитав вывеску, вырывает меня из мыслей и предупреждает, что мы прибыли. — Мило. Это здесь будет вечеринка… Вау. — Она прищуривает глаза, когда оценивает мое выражение лица. — Ты выглядишь готовым к убийству. Ты в порядке?

Я быстро оцениваю свое лицо. Напряженные мышцы, плотно сжатые губы, ноющую челюсть. Потом отпускаю смертельную хватку своего выражения и сосредотачиваюсь на красивом лице Лиллиан. Улыбка непроизвольно появляется на моих губах.

— Я бы убил, чтобы поскорее с этим покончить.

Вернув себе контроль, я нежно целую ее в губы, следя за тем, чтобы держать язык во рту, иначе рискую перейти точку невозврата. Карина не обрадуется, если ей придется стоять у машины, пока я буду трахать свою женщину на заднем сиденье.

— Я думала, это ужин? — Лиллиан берет меня за руку, и я помогаю ей выйти из машины, не то чтобы она в этом нуждалась. Но мне это нужно. — В ресторане.

— Сегодня день рождения Габриэллы. Она — навязчивая идея Кингстона. — Когда Лиллиан смотрит на меня вопросительным взглядом, я поясняю. — А также его невеста. Он дает ей все, что она захочет. — А сегодня это, похоже, ужин в честь дня рождения в нашей компании.

Я кладу ее ладонь на сгиб своей руки.

— Максимум час, — говорю Карине, которая отвечает легкомысленным:

— Да, сэр.

— Это их здание. Дизайнерская компания находится на нижнем этаже, а они живут наверху.

— Ого, это круто. — Она подходит к стеклянной двери с надписью «Би Инспайед Дизайн» на стекле. — И удобно.

Я открываю дверь под отдаленные звуки джазовой музыки и негромкие разговоры. Мы следуем за шумом через вестибюль и попадаем в помещение, которое Кингстон называет «Станция вдохновения». Самая большая комната в здании полностью посвящена творческой стимуляции, стены выложены цветами и тканями, текстурами и металлами, деревом и стеклом. В одном углу стоит Будда в натуральную величину, а в другом — статуя Девы Марии, украшенная ярко-розовыми блестками и короной из перьев. Швейные машинки смешиваются с электроинструментами, а цветущий плющ обвивает очень фаллически выглядящую скульптуру. Станция вдохновения — это именно то, как я представляю себе мозг Кингстона, если бы он взорвался в пространстве и был освещен сказочными огнями.

Обычно в центре комнаты стоят мягкие диваны, гамак и несколько шезлонгов. Сегодня вечером в центре один длинный обеденный стол, украшенный десятками белых цветов, хрустальными бокалами и изысканной китайской посудой — роскошное мероприятие в честь второй половины его сердца.

Лиллиан теряет дар речи, рассматривая комнату, окидывает взглядом двадцатифутовые стены помещения, похожего на склад. Ее взгляд мечется от рулонов ткани к диско-шару, ее мозг обрабатывал переизбыток цветов и предметов, от которых у любого закружится голова.

Я замечаю Кингстона в другом конце комнаты возле небольшой барной стойки с барменом в смокинге. Он не сводит глаз с Габриэллы, которая оживленно разговаривает с женщиной с ярко-розовым ирокезом.

— Мы должны были принести подарок? — спрашивает Лиллиан, когда мы подходим к имениннице.

— Мы пожертвовали на стипендиальную программу балетной студии Габриэллы.

— Мы? — Лиллиан вопросительно смотрит на меня.

— Да, детка. — Я не могу удержаться от сладкого удивления в выражении ее лица и целую ее приоткрытые губы. — Мы.

— Лиллиан, — приветствует Джордан, жена Александра, обнимая мою женщину. — Я так рада видеть тебя здесь. Пойдем. Я познакомлю тебя с Габби.

Я не решаюсь отпустить Лиллиан, но не могу придумать логическую причину, кроме того, что мне хочется все время прикасаться к ней. Поцеловав, я отпускаю ее с Джордан и говорю себе, что не против расстояния, хотя у меня начинает дергаться глаз.

Мой брат Александр следит за Джордан своим взглядом, в то время как я держу свой на Лиллиан. Не могу не отметить наши одинаковые позы, готовые броситься на помощь по первому требованию. Вибрации, исходящие от наших тел, повторяют друг друга по интенсивности и страстному желанию. Как будто мы оба предпочли бы остаться наедине с нашими женщинами — в другом месте, очень конкретном и очень обнаженными. Я также осознаю гармонию внутри себя, чувство правильности, как будто Лиллиан была той частью, которой не хватало все это время, и теперь, когда она у меня есть, все ошибки исправлены. Все пустоты заполнены. Я чувствовал такое же спокойствие в Алексе с тех пор, как Джордан появилась в его жизни. Вот почему я так легко считываю его сейчас.

— Как думаешь, я люблю ее? — спрашиваю я своего старшего брата, который, знаю, ответит честно, потому что ни на что другое тот не способен.

Он смотрит на меня тем немигающим взглядом, который мне хорошо известен. Внимательно изучает меня, даже смотрит вниз на мои ноги и обратно, как будто что-то на моей одежде может выдать меня.