@importknig
Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".
Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.
Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.
Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig
Оруэлл во времени
В любой момент за последние пятьдесят лет или около того небольшая группа диссидентов делала свое дело, чтобы сообщить читающей публике, что игра с Оруэллом закончена. В большинстве случаев этот процесс подразумевает, что ревизионист либо решает, что швы изучения Оруэлла исчерпаны, либо настаивает на том, что внимание к нему изначально было безнадежно ошибочным. К первой категории можно отнести старого друга Оруэлла, романиста Энтони Пауэлла, который еще в 1982 году заявил, что "на данном этапе нелегко сказать что-то новое о Джордже Оруэлле". Во втором случае скрываются редакторы New Left Review, которые в 1979 году предсказали, что "Девятнадцать восемьдесят четыре" "станет курьезом в 1984 году", или академик Скотт Лукас, чья книга "Оруэлл (Жизнь и время)", опубликованная к столетию со дня его рождения, предлагает полное развенчание претензий автора на какое-либо длительное литературное или политическое признание. Естественно, нужно иметь мужество, чтобы так упорно плыть против течения, которое всегда сдерживало скептиков Оруэлла - крошечную горстку сталинистов, которые так и не простили ему бурлеск советской революции в "Animal Farm", или левых пуристов, возмущенных его презрением к коммунистическим попутчикам 1940-х годов. С другой стороны, ни одно из этих опровержений не оказало ни малейшего влияния на читателей Оруэлла или их осознание его центральной роли в политических механизмах двадцать первого века. Спустя семьдесят лет после его смерти он кажется более важным, чем когда-либо.
Одна из действительно поразительных вещей в длинной тени Оруэлла - это то, как рано закрепилась его репутация. Большинство писателей - даже великих - переживают взлеты и падения, "топчутся на месте" в течение жизни одного-двух поколений или проходят через периоды, когда требовательное потомство решает пересмотреть их статус в свете информации, недоступной во времена первого расцвета. Даже Диккенса в конце девятнадцатого века иногда неблагоприятно сравнивали с его старым соперником Теккереем на том снобистском основании, что автор "Ярмарки тщеславия" был более "джентльменом". Оруэлл никогда не был жертвой этой критической перестановки песка, и его триумфы были закреплены практически с момента его смерти. В течение нескольких лет после его смерти в январе 1950 года два его великих романа были экранизированы, анимированы и адаптированы для радио, а молодые таланты, последовавшие за ним, признавали его формирующее влияние. Из всех писателей, обращенных к послевоенной интеллигенции, он - самый сильный", - заявил Кингсли Эмис в 1957 году. Ни один из современных писателей не обладает его атмосферой страстной веры в то, что он хочет сказать, и страстной решимости сказать это так сильно и просто, как только возможно".
Эмис был левым, целенаправленно двигавшимся вправо, но образец поклонника Оруэлла в послевоенные годы с не меньшей вероятностью мог быть бывшим консерватором, отклонившимся влево. После того как ранняя смерть и бурный успех "Девятнадцати восьмидесяти четырех" превратили его в легенду, его привлекательность стала универсальной: премьер-министр Тори, призывающий к видению ушедшей Англии; борец за свободу в какой-нибудь засыпанной землей бывшей советской республике; студент-политик, рассуждающий о природе и пользе пропаганды - все они могли обратиться к Оруэллу и найти то, что не только нигде не существовало, но и, казалось, объясняло мир, который сам Оруэлл не имел возможности измерить. Подобно тому, как марксистский критик Раймонд Уильямс, писавший в 1973 году, очарован прозорливостью Оруэлла и его "освобождающим сознанием", считает, что Newspeak, искусственный язык "Девятнадцати восьмидесяти четырех", предлагает "центральное представление" о том, что существует взаимосвязь между социальными и языковыми формами, и удивляется, что "как будто [Оруэлл] видел ролики новостей из Вьетнама", поэтому значительная часть американского электората была достаточно впечатлена сходством современной Америки с антиутопией Оруэлла, чтобы продажи романа на Amazon выросли более чем на 900 процентов в неделю инаугурации Дональда Трампа.
И это, следует сразу сказать, не англо-американский или даже европоцентристский взгляд: можно отметить популярность Оруэлла в Зимбабве, где толпы протестующих против правительства Роберта Мугабе любили сравнивать его с Наполеоном, вожаком свиней с фермы "Манор", или в Мьянме, где местный житель заверил западного журналиста, что "Ферма животных - очень бирманская книга... она о свиньях и собаках, правящих страной". Точно так же слово "оруэлловский" стало одним из ключевых прилагательных современной эпохи, которое бесконечно используется для описания чего угодно - от чрезмерно бдительной системы видеонаблюдения до правительственного плана по созданию идентификационных карт или абсурда культуры отмены, Одно из тех универсальных слов - правильный термин , вероятно, "плавающий сигнификатор" - которое давно оторвалось от своих первоначальных швартовов и улетело на внешние окраины киберпространства, освященное своими пользователями (и не пользователями) в силу своей связи с антиутопическим миром ненависти, принудительного послушания и санкционированного государством подавления, который Оруэлл вдохнул жизнь в свой гебридский фермерский дом три четверти века назад. Например, в мае 2021 года, когда Европейский суд по правам человека постановил, что массовый перехват GCHQ онлайн-коммуникаций был незаконным, не менее трех судей сослались на отрывок из "Девятнадцати восьмидесяти четырех": "Конечно, не было никакого способа узнать, следят ли за вами в любой момент времени".
Все это, естественно, является признаком универсальности Оруэлла. Нужно быть гением, чтобы придумывать фрагменты ментальной стенографии - "Большой брат" и "Комната 101" - вошли в повседневный язык людей, которые с трудом узнают ваше лицо на фотографии и никогда не читали ни слова из ваших книг. Как и Диккенс, Оруэлл - не просто популярный писатель, продавший миллионы экземпляров своих произведений: он тот, кто пробил себе дорогу в самое сердце человеческого состояния и, сделав это, сумел колонизировать ментальный мир как своей эпохи, так и последующих. Как обычно признают даже те критики, которые признаются в своем недоумении по поводу постоянных переосмыслений и расширений оруэлловской индустрии, этот процесс вряд ли остановится в ближайшее время: мир за окном слишком оруэлловский, слишком предопределенный, слишком таинственно предсказанный, чтобы эту связь можно было игнорировать. Примечательно, что, начав процитированную выше статью с вопроса о том, осталось ли что-нибудь сказать об Оруэлле, Энтони Пауэлл заканчивает ее замечанием - это 1982 год, помните, когда холодной войне оставалось еще несколько лет - "что мы могли бы пожелать, чтобы он был здесь и увидел, что происходит в Польше и Афганистане". Четыре десятилетия спустя мы могли бы пожелать, чтобы он был здесь, чтобы увидеть, что происходит в Украине, в Китае и в десятках других мест, где индивидуальная и коллективная свобода находится под угрозой со стороны того, что он однажды назвал "маленькими вонючими ортодоксами, которые сейчас борются за наши души": эти злобные внешние силы, мстительные и настойчивые, которые стремятся помешать нам жить в условиях мира, свободы и самоопределения - и всех других абстрактных существительных, желательность которых Оруэлл провозглашал всю свою короткую жизнь.
Часть
I
. Вопрос воспитания (1903-1927)
Люди всегда вырастают такими же, как их имена. Мне потребовалось почти тридцать лет, чтобы избавиться от последствий того, что меня называли Эриком.
Письмо Рейнеру Хеппенстоллу, 16 апреля 1940 года