Из всех этих новых возможностей для его творчества ежемесячный журнал Коннолли был, пожалуй, самым важным. За семьдесят лет, прошедших с момента его выхода - за несколько недель до смерти самого Оруэлла, - о журнале Horizon и его неуемном редакторе было написано так много, что читатель, только что познакомившийся с Коннолли - мифом о Коннолли, личностью Коннолли, зыбкой грудой по сути нелитературного багажа, который грозит перелиться в любое рассмотрение его достижений, - иногда может быть прощен за то, что задается вопросом, к чему вся эта суета. Для его недоброжелателей он был просто проводником друзей и прихлебателей Коннолли, кликабельным и корыстным, сумевшим обойти большинство трудностей, которые угрожают подорвать литературную журналистику благодаря свободному покровителю, в данном случае старому другу Коннолли Питеру Уотсону, сыну маргаринового миллионера. По мнению его поклонников, ни один журнал военного времени не внес большего вклада в литературу 1940-х годов. Выдающееся издание своего десятилетия", - заверил Ивлин Во его редактора спустя много лет после того, как журнал закрыл свои двери: У Во были причины быть благодарным Коннолли, который купил права на серию романа "Работа приостановлена", оставшегося незаконченным с началом войны, и, несмотря на жесткое сопротивление своего неодобрительного начальника, посвятил целый номер роману "Любимая" в 1948 году.
Что дало журналу Horizon его отличительные черты? Журнал выходил из офиса под квартирой Питера Уотсона на Лэнсдаун-террас до переезда на Бедфорд-сквер и редко продавался тиражом более нескольких тысяч экземпляров в месяц, его привлекательность зависела от очевидной центральной роли в литературной моде того времени, в которой Коннолли выступал в роли мага, представителя власти и снисходительного спонсора. Если страница оглавления, как правило, опиралась на адресную книгу, которая восходила к Оксфорду 1920-х годов и дням Коннолли на Левом берегу, то он был еще и искателем талантов, который, как утверждают некоторые, открыл Джулиана Макларена-Росса и напечатал рассказы, сделавшие имя Ангусу Уилсону. Он также был аутентичным культурным присутствием, который знал каждого, мог собрать практически любого новичка на сцене или приезжего известного человека на свою куражную орбиту и руководил ландшафтом, который был более или менее однородным. Как сказал один из его коллег много лет спустя: "Так что все они знали друг друга... Существовало только одно ядро - в Хэмпстеде и Бог знает где сейчас не было всевозможных интересных групп людей, была только одна... Если кто-то вдруг появлялся из Америки, Сирил сразу же узнавал его".
Узнав о планах Коннолли за несколько недель до появления первого номера в газетных киосках в декабре 1939 года, Оруэлл поспешил обратить запуск журнала в свою пользу. В письме Муру, сообщающем о завершении работы над "Внутри кита", отмечается, что Коннолли и его соредактор по "Горизонту" Стивен Спендер "хотят увидеть MS на случай, если они захотят напечатать одно из эссе в своей газете". Статья "Boys' Weeklies", появившаяся в мартовском номере за 1940 год, была широко расхвалена, не в последнюю очередь Питером Уотсоном, который написал своему редактору с вопросом: "Пожалуйста, скажите мне, кто такой Джордж Оруэлл: его статья великолепна". В дальнейшем Коннолли напечатал значительную часть книги "Лев и единорог: Социализм и английский гений" в декабре следующего года, "Уэллс, Гитлер и мировое государство" (август 1941 года), "Искусство Дональда Макгилла" (сентябрь 1941 года), "Раффлз и мисс Бландиш" (октябрь 1944 года) и "Политика и английский язык" (апрель 1946 года), а также множество небольших рецензий. Время от времени возникали ссоры и разногласия, но в основном Оруэлл и Коннолли хорошо ладили и находили друг в друге самое лучшее.
Важно отметить, что разногласия, как правило, уходили корнями в подозрения Оруэлла по поводу сибаритского образа жизни его друга. Коннолли был бульварщиком, любителем выпить и пообедать, щедрым в своем гостеприимстве (Ивлин Во, посетив званый ужин в его квартире на Бедфорд-сквер в 1943 году, был поражен наличием омаров и трюфелей в меню), который с удовольствием развлекал своих подписчиков в "Ритце" или "Кафе Ройял". Помощники редактора вспоминали, как Оруэлл жаловался, что "Сирил не должен ходить на шикарные вечеринки в "Дорчестер", когда идет война". Однако стремление Коннолли к гламуру имело свои преимущества. Став частью мира "Горизонта", Оруэлл начал, пусть и неохотно, входить в литературные круги, которые были значительно более престижными, и встречаться с людьми, которые, как бы ему ни были неприятны их социальные связи, восхищались им и были готовы помочь ему в карьере. И еще был вопрос о женском (в основном) окружении Коннолли, женщинах, которые печатали рукописи "Горизонта", отвечали на телефонные звонки и в случае с рассказом Макларена-Росса, который проскользнул мимо цензора в несколько тысяч готовых экземпляров, собственноручно изменяли ругательства. Во время своих визитов в редакцию Оруэлл познакомился с тремя людьми, которые в дальнейшем сыграют важную роль в его жизни. Одной из них была Лайз Лаббок, многолетняя (и многострадальная) подруга Коннолли. Другой была высокая темноволосая девушка по имени Джанетта Вулли, которая спустя годы будет присутствовать на его втором браке. Третьей была блондинка в стиле Ренуара в возрасте около двадцати лет. Ее звали Соня Браунелл.
Тем временем, как быстро поймет любой знаток творчества Оруэлла, прочитавший его первые статьи в журнале Horizon, он становился писателем другого типа. Именно это имела в виду миссис Ливис, говоря об "особом виде" литературной критики, "свойственном ему самому". Он все больше специализировался на длинных, провокационных эссе, в которых радикальная политика, современная история и литературная социология неразрывно сочетались, и где необычность материала (комические открытки, жесткие американские триллеры, Г. Г. Уэллс) не могла скрыть ряд объединяющих тем. При всей кажущейся отстраненности их тем - Диккенс, Генри Миллер, еженедельные журналы, которые читают мальчики-подростки, - основные произведения, написанные Оруэллом в период с лета 1939 года по весну 1940 года, в конечном счете, все об одном и том же: Англиканство, радикализм, реакция, интеллектуальная свобода, место (и роль) писателя в обществе, в котором он или она действует. И поэтому эссе о Диккенсе - это одновременно и один из самых искрометных критических экскурсов, когда-либо составленных о нем, и серия развенчаний. Автор "Тяжелых времен", которого во время публикации критиковали за распространение "угрюмого социализма", не является, как мы узнаем двадцать тысяч слов спустя, ни марксистом, ни католиком, ни даже ортодоксальным либералом девятнадцатого века. На самом деле, он не является никем, кроме в высшей степени ловкого юмориста и человека, который верит, что мир станет лучше, если мы все будем вести себя лучше. Изменения нельзя предписать: они должны прийти изнутри. Великое достоинство Диккенса в том, что он - свободный интеллект, и поэтому его люто ненавидят "все маленькие вонючие ортодоксы, которые сейчас борются за наши души".
С другой стороны, "Boys' Weeklies", хотя и берет свои свидетельства со страниц "Magnet" и "Gem", посвящен неустойчивому представлению об английском прошлом - критика, которая приобретает свою остроту благодаря тому факту, что Оруэлл сам погружен в ушедшие мифы о нации, как и любой из его вымышленных образцов. Как он отмечает, розовые пейзажи, населенные Билли Бантером, Гарри Уортоном и Бобом Черри, устарели по меньшей мере на тридцать лет.
Год 1910 - или 1940, но это все равно. Вы в Грейфрайерс, розовощекий мальчик четырнадцати лет в шикарной, сшитой на заказ одежде, сидите за чаем в своем кабинете... Король на своем троне, и фунт стерлингов стоит фунт стерлингов. В Европе комичные иностранцы болтают и жестикулируют, но мрачные серые линкоры британского флота идут по каналу...
Тем не менее, это мир, к которому Оруэлл - "бунтарь, влюбленный в 1910 год", как однажды охарактеризовал его Коннолли, - привязан сентиментально, и который, следовательно, он никогда не может осудить до конца. То, что он наполовину влюблен в то, на что он нападает, придает его радикализму остроту, а его исследование местности Грейфрайерс и родственного ему заведения Сент-Джимс, затянувшегося во времени, тем более сильное, что в нем есть понимание того, как такие учреждения влияют на народное воображение, и тщетности попыток подмять их под себя обычными левыми средствами. Как он признает, ни один обычный ребенок никогда не захочет читать социалистическую детскую газету, так же как ни один обычный ребенок никогда не захочет играть с набором игрушечных пацифистов.
Есть и другие сентиментальные привязанности, представленные в заглавном эссе, в котором квиетизм Миллера противопоставляется литературной истории последних двадцати лет, а затем проводится разрушительный анализ идеи писательской "приверженности". В целом, заключает он, "литературная история тридцатых годов, кажется, оправдывает мнение, что писателю лучше держаться подальше от политики". И вот мы снова на территории Диккенса, потому что хорошие романы пишут не те, кто придерживается линии партии; их пишут люди, которые не боятся. Здесь, в мире, где капитализм, основанный на принципах laissez-faire, и старая либерально-христианская культура рушатся, писатель оказывается на волоске, жестоко разоблаченным, нежелательным напоминанием о прошлом, которого образец автократа предпочел бы не существовать. Все это в контексте последующих работ Оруэлла звучит как пророческая нота: