В Венесуэле к этому добавлялся ещё один уровень сложности и расизма из-за ввоза в страну между 1500 и 1600 годом примерно ста тысяч рабов из Африки. По данным одного историка, когда Венесуэла в 1811 году провозгласила независимость, больше половины её населения составляли чернокожие. На протяжении веков венесуэльские элиты возлагали вину за все социальные проблемы страны на «постоянное смешение белых, негров и индейцев» и неоднократно и активно поощряли иммиграцию из Европы, чтобы «отбелить» Венесуэлу. После Второй Мировой войны прибыло значительное количество иммигрантов из Испании, Португалии, Италии, Германии и других стран. Послевоенный приток населения из Европы «замедлил долгосрочную тенденцию страны к расовому смешению».

Тем не менее, на протяжении двадцатого века национальный миф, подкрепляемый усилиями национальной элиты и интеллектуалов – закрепил идею, что Венесуэла является «расовой демократией», в которой не существует расизма и дискриминации. Даже и в 1997 году известный венесуэльский бизнесмен и колумнист писал: «В Венесуэле мы жалуемся на множество вещей, которые мы считает неправильными. Но у нас есть кое-что, что должно быть примером для других стран. Одной из таких вещей является то, что раса при оценке человека не является важным фактором. В Венесуэле расовой дискриминации не существует ни при приёме на работу, ни в социальной или интеллектуальной сферах…Не существует предрассудков, связанных с цветом кожи. Он не является здесь препятствием, в отличие от других стран».

Как и везде в Латинской Америке, этот миф о безразличии к цвету кожи и что «все метисы» удобно скрывал тот факт, что основная масса богатств сосредоточена в руках белых, в то время как нищий низший класс страны, составляющий 80% населения, состоит из смуглокожих венесуэльцев с большей долей индейских и африканских генов. Одновременно этот миф препятствовал мобилизации бедняков страны по этническим или расовым линиям.

Таким образом, в канун президентских выборов 1998 года, хотя венесуэльские элиты и заявляли с гордостью, что их страна свободна от расизма, небольшое меньшинство космополитичных «белых» - включая как потомков испанских колонизаторов, так и потомков прибывших в более позднее время европейских иммигрантов – господствовал в Венесуэле в экономическом, политическом и социальном отношении.

Это господство было заметнее всего на конкурсах красоты. Белизна была приравнена к совершенству. Белокурая Саэс – Мисс Венесуэла, проигравшая Чавесу – описывалась СМИ как «самая прекрасная женщина в истории всех конкурсов красоты во вселенной». И наоборот, всякий признак африканской или индейской родословной – включая широкий нос, полные губы или pelo malo (плохие волосы), оскорбительный термин для курчавых волос – считался уродливым. (Выпрямление волос является ещё одной очень доходной отраслью в Венесуэле). Многие венесуэльцы чёрного, индейского происхождения и смуглокожие интернализовали евроцентричные стандарты красоты.

Президент Уго Чавес

Вероятно, венесуэльским элитам никогда не приходило в голову, что они могут потерять власть. Вероятно, американскому дипломатическому истеблишменту это тоже не приходило в голову, поскольку они имели дела только с этой элитой. В конце концов, она контролировала не только нефтяной сектор страны, но также СМИ, банки, сети, связанные с иностранными инвестициями, всю самую ценную землю и самых доходные бизнесы. Как и повсюду в Латинской Америке это меньшинство было очень спаянно. Как сказал один венесуэлец, «в нашей стране больше советов директоров, чем самих директоров».

Но в 1998 году народ Венесуэлы, осуществил свою демократическую власть и избрал в президенты подавляющим большинством голосов Уго Чавеса – к ужасу США. Чавес развернул вектор венесуэльского расизма. Вместо того, чтобы стыдиться своего смешанного происхождения, он гордо называл себя «индейцем из Бариноса» и демонстрировал свои индейские и африканские черты, однажды сказав интервьюеру, что «ненависть ко мне имеет много общего с расизмом». Совмещая этничность с популизмом и обращением к низшему классу, Чавес гальванизировал обездоленное венесуэльское большинство, большинство представителей которого, как и сам Чавес, были смешанного происхождения, с «большими ртами» и с заметно более тёмной кожей, чем у большей части элит страны. «У нас никогда не было другого такого президента».

Несмотря на все разговоры о демократии, не обращающей внимание на цвет кожи, венесуэльские элиты не смогли удержаться. Они называли Чавеса «негром» и «этой обезьяной». Начали появляться граффити «Смерть обезьяне Чавесу» на стенах домов в богатых кварталах и кварталах среднего класса. На одной политической карикатуре его изобразили как обезьяну. Но Чавес использовал это к своей выгоде. Он изображал себя как паладина угнетённых Венесуэлы. Как только он оказался на посту президента, он добился принятия новой конституции, впервые в истории страны, гарантирующей культурные и экономические права индейского населения. Его правительство также приняло Закон против расовой дискриминации, примечательный шаг вперёд для страны, в которой отрицалось самое существование рас, не говоря уже о расизме.

Наблюдатели несколько расходились во мнениях – Чавес ли создал расовую сознательность в Венесуэле, неоднократно повторяя весть, что «богатые – расисты, и они ненавидят вас» - или же он принял уже существовавшее движение, «требовавшее серьёзного отношения к расе». Но в любом случае Чавеса от других политиков отличала - по словам Мозеса Наима (бывшего венесуэльского министра торговли и промышленности, а позже редактора Foreign Policy) – «готовность с энтузиазмом черпать из коллективного гнева и рессентимента, которые другие политики не смогли увидеть, отказывались использовать или, более вероятно, были крепко заинтересованы в том, чтобы их не обострять». Намеренно разжигая классовый конфликт и связывая его с этническим и расовым рессентиментом, Чавес «порвал с традицией многоклассовых политических партий и иллюзией социальной гармонии, господствовавших в Венесуэле последние четыре десятилетия».

Как и все демагоги, Чавес был мастером племенной политики. «Олигархи дрожат», витийствовал он перед многочисленной возбуждённой толпой, говоря о «гнилых» элитах Венесуэлы. Он также нападал на иностранных инвесторов, называя их «визжащими свиньями» и богатыми «выродками». Чавес добивался побед на выборах не за счёт продуманной экономической политики. Скорее, по словам Наима, «он удовлетворял эмоциональные потребности глубоко деморализованной нации», используя «несовершенную, но очень эффективную простонародную смесь из боливарианских лозунгов, христианства, коллективистского утопизма, бейсбола и индейской космогонии, сдобренной филиппиками против олигархов, неолиберализма, иностранных заговоров и глобализации».

Чавес был первым президентом, который не пригласил в президентский дворец «мисс Венесуэлу» после её коронации. Он также приказал переименовать два танкера, названных в честь белых бывших «мисс Венесуэл», «Марица Сайалеро» и «Пилин Леон» в «Негритянку Ипполиту» и «Негритянку Матеа», двух легендарных чернокожих женщин, согласно фольклору, воспитавших Симона Боливара. Также при правительстве Чавеса впервые «мисс Венесуэла» была выбрана небелая женщина.

Реакция венесуэльской элиты

Национализации Чавеса и его политика, направленная против бизнеса, перевернули экономику стран с ног на голову. Богатые венесуэльские элиты, опасаясь конфискаций вывели из страны более 8 миллиардов долларов, выведя их в банки в иностранные банки. Но реальным полем боя между Чавесом и венесуэльской элитой была национальная нефтяная компания PDVSA, которая давала почти 95% выручки от национального экспорта и представляла собой становой хребет экономики страны.

Хотя с технической точки зрения PDVSA была государственной компанией, она была известна тем, что ей эффективно управляли представители деловой элиты – с точки зрения Чавеса, «олигархи». В марте 2002 года Чавес уволил президента PDVSA генерала Гуайкайпура Ламеда Монтеро, которого за профессиональное управление нефтяным левиафаном уважали иностранные инвесторы. На место Монтеро Чавес назначил учёного левых взглядов, практически без опыта ведения бизнеса.

Всего через несколько недель, в апреле 2002 года случился военный переворот, низложивший Чавеса, его увезли силой на военную базу. Поразительно, но администрация Буша-младшего приветствовала переворот как «победу демократии». Если, как утверждали слухи, США стояли за переворотом, то этот шаг был серьёзной стратегической и моральной ошибкой. Если же наоборот, как настаивала администрация Буша-младешго, она никак не была связана с переворотом и действительно верила в то, что низложение Чавеса было триумфом демократии, то это показывает удивительную степень слепоты к реальности венесуэльской племенной политики.

Путч был классической попыткой господствующего через рынок большинства отомстить демократически избранному правительству за его угрозы богатству и власти этого меньшинства. Хотя его поначалу поддержали профсоюзы и квалифицированные рабочие, правительство, на короткое время сменившее Чавеса, «выглядело, словно его привезли из загородного клуба». Промежуточный президент Педро Кармона был богатым белым, и он был главой крупнейшего делового объединения страны. Представители профсоюзов были полностью исключены из правительственных постов. «Они все олигархи», негодовал смуглокожий уличный торговец, «Они что, не могли назначить хотя бы одного человека, похожего на нас?»