Глава 2. Вьетнам

Вьетнам слишком близок к Китаю, слишком далёк от неба. Вьетнамская пословица

Мы сбросим американцев в море. Фам Ван Донг, премьер-министр Северного Вьетнама.

По словам Генри Киссинджера, «Ни одна война со времён Гражданской войны не обжигала так национальную сознательность как Вьетнамская». Даже когда война расширяла свой масштаб, Ганс Моргентау, один из крупнейших исследователей международных отношений в двадцатом веке, писал: «Мы унизили себя в глазах мира. Что хуже и опаснее, мы унизили себя в собственных глазах, потому что мы предали моральные принципы, идеалы, на которых основана эта страна». Пожалуй, первая проигранная война в американской истории была, цитируя Джорджа Макговерна, «полной, абсолютной катастрофой».

Но и пятьдесят лет спустя остаётся вопрос: как сверхдержава Америка со всей своей грозной военной мощью, проиграла, как говорил президент Линдон Джонсон, «пустяковой крестьянской стране» - или, если точнее, половине этой страны?

Сейчас широко признаётся то, что те, кто принимали решения в Вашингтоне – «лучшие и ярчайшие» Дэвида Хальберстама – упустили из виду силу вьетнамского национализма, вместо этого трактуя события сквозь очки Холодной войны и мировой борьбы между свободой и коммунизмом. Как отметил Томас Фридман, США не смогли «…понять, что ключевой политической драмой Вьетнама была борьба местного националистического движения против колониального правления – а не принятие глобального коммунизма, эту интерпретацию событий мы навязали им».

Но всё же это не полная картина. И сегодня мы не вполне понимаем, что мы сделали настолько не так во Вьетнаме. Вьетнамский национализм сформировал и толкал вперёд тысячелетний этнический [курсив автора.] конфликт, который был гораздо древнее рессентимента против Запада. Главной причиной проигрыша во Вьетнаме было то, что мы не смогли понять этническое измерение вьетнамского национализма. Но чтобы понять этот феномен, нам надо понять саму этничность – её фундамент, её внутреннюю логику и первобытную привлекательность, лежащие в основе политического трайбализма.

Племенной инстинкт и этничность

В недавнем исследовании детей от четырёх до шести лет случайным образом распределили в красную и синюю команды и попросили надеть футболки соответствующего цвета. Затем им показали отредактированные на компьютере изображения других детей – половина из которых была одета в красные футболки, половина в синие – и спросили об их реакции на этих детей.

Подопытные, хотя они ничего не знали о детях на фотографиях, последовательно говорили, что им больше «понравились» дети из их собственной группы, выделяли им больше ресурсов и выражали сильное бессознательное предпочтение членам своей игры. Вдобавок, когда они рассказывали о детях на фотографиях, эти мальчики и девочки демонстрировали систематическое искажение памяти, они склонны были запоминать позитивные действия членов своей группы и негативные действия членов противоположной. По выводу исследователей, «без любой дополнительной социальной информации», отношение детей к другим детям «глубоко искажается всего лишь членством в общественной группе, открытие с беспокоящими последствиями».

Импульс формирования групповых идентичностей и фаворитизма к членам группы имеет неврологический базис. Используя Функциональную магнитно-резонансную томографию (фМРТ), учёные сканировали людские мозги, одновременно проводя эксперименты, схожие с описанным выше. Полученные результаты, предполагает один из авторов, предполагают, что: «групповая идентификация является как врождённой, так и почти моментальной».

Во время недавних экспериментов социального психолога Джея ван Бэвеля участников, случайным образом распределённых по группам, сканировали фМРТ и одновременно показывали фотографии членов их группы и соперников. Когда участники видели членов собственной команды, определённые участки мозга – амигдала, веретенообразная извилина, орбитофронтальная кора и дорсальный стриатум – склонны были «загораться» (light up). Считается, что эти области мозга связаны с различением релевантных и нерелевантных стимулов и с восприятием ценности. Это предполагает то, что наши мозги жёстко прошиты на то, чтобы определять, ценить и индивидуализировать представителей «своей группы», в то время как «люди вне группы обрабатываются [мозгом] как взаимозаменяемые члены общей социальной категории», что облегчает приписывание им негативных стереотипов. Ещё более потрясающим является то, что успех членов нашей группы, кажется, активирует наши центры удовольствия – производя эмоциональное удовлетворение – даже если мы сами не получаем от этого никакой выгоды.

Неврологический процесс узнавания членов группы и фаворитизма начинается очень рано. Новорождённые, которым показывают фотографии людских лиц, не демонстрируют реакции, основанной на расе. Но уже с трёх месяцев, отмечает йельский психолог Пол Блюм: «Белые младенцы предпочитают смотреть на белые лица, в отличие от китайских или эфиопских лиц; эфиопские младенцы предпочитают глядеть на эфиопские лица, а не на белые; китайские дети предпочитают глядеть на китайские лица, а не на белые или африканские». Хотя мы можем утешаться тем, что люди не рождаются расистами, очень пугающе понимать, насколько рано развиваются расовые предпочтения.

Расовая групповая эмпатия может действовать неврологически даже когда мы не понимаем или не признаём этого. Когда учёные показывали китайским и белым студентам изображение человека, которого колют большой иглой, то отношение к причинённой боли, которое высказали студенты, не демонстрировало расовых диспропорций; но проведённое одновременно фМРТ показало значительное увеличение активности в передней поясной коре и дополнительной моторной области – участках мозга, наиболее тесно связанных с эмпатией к боли – когда они видели, что вредят человеку одной с ними расы.

Возможно, самым беспокоящим является недавнее исследование Мины Цикары (Cikara), директора Гарвардской межгрупповой нейробиологической лаборатории, которое показывает, что при определённых обстоятельствах наши «центры удовольствия» в мозге активируются при виде членов другой группы, терпящих провал или неудачу. В обычных условиях, подчёркивает Цикара, «мало кто из людей действительно пытается навредить враждебной группе». Но когда одна группа боится другой или завидует ей – когда, например, «есть долгая история соперничества и нелюбви друг к другу» - кажется, что у злорадства есть неврологический базис. Члены группы получают «садистское удовольствие» при виде боли своих предполагаемых врагов.

Люди не просто немного племенные существа. Мы очень племенные существа, и это искажает то, как мы мыслим и чувствуем.

Но не все групповые идентичности одинаково сильны. У некоторых гораздо более крепкая хватка и они более политизированы. Очень мало кто отдавал свою жизнь за Американскую Ассоциацию Ортопедов. Одной из самых сильных форм групповой идентичности – и средоточие политического трайбализма и насилия в современном мире – это этничность.

Ключом к этнической идентичности является то, что она выстроена вокруг представления об общей крови; по словам политолога Дональда Горовица, этничность в смысле принадлежности к народу переживается как «форма сильно расширенной семьи». Для большинства людей семья является основным – ур-группой – и этничность попадает в эти изначальные чувства. Как отмечает Горовиц, «этническая связь одновременно наполнена нотками семейного долга и глубинами семейных эмоций. К идее общей крови добавляется идея общей крови в смысле общего наследия и истории, общей культуры и общего языка, всего, что обычно воспринимается как переходящее от родителей к детям».

Легко высмеять мифы об общих предках. Не существует вовсе или существует мало исторических данных, подтверждающих притязания, что один миллиард ханьцев происходит от легендарного Жёлтого Императора, который, гипотетически, правил пять тысяч лет назад. То же самое верно и относительно утверждений, что у всех евреев общий предок Иаков или что все йоруба происходят от императора Одудувы. Но вера в «общую кровь» не становится менее сильной из-за своей мифичности. Опыт этнической идентификации существует везде, где живут люди, всё равно, основан ли он на биологии (во что верят «примордиалисты») или сконструирован элитами, культурой и властолюбцами (во что верят «инструменталисты»). Это один из самых легковоспламеняющихся источников политической мобилизации, и он пылает ярче всего тогда, когда одна группа чувствует, что другая угрожает ей уничтожением.

Вьетнамская идентичность

Как и Китай, Вьетнам является по своей сути этнической нацией, в форме «идентичности по крови». Большинство населения является этническими вьетнамцами, которые дали стране имя и язык. И в то же время вьетнамская национальная идентичность на практике определяется через противостояние китайскому врагу.

Китай, конечно, затмевает Вьетнам. В территориальном отношении Китай соотносится с Вьетнамом как США и Эквадором. Эти две страны также неразрывно связаны; если вы взглянете на карту, то Китай выглядит примерно, как пятисотфунтовый джин, сидящий на вершине крошечной лампы-Вьетнама. Из-за своей близости и размеров Китай не просто враг Вьетнама, но постоянная угроза его выживанию.

В 111 году до н.э. Китай завоевал народ вьет и включил в состав свой империи Нам Вьет (который переводится на китайский язык как «земля южных варваров») и следующие тысячу лет правили им как китайской провинцией. Под властью Китая Вьетнам усвоил много от китайской культуры, включая буддизм, даосизм, конфуцианство и систему чиновничьих экзаменов и бюрократии мандаринов. Но вьетнамцы отказались становиться китайцами. Наоборот, они становились всё более и более «крайне этноцентричными». Хотя в годы китайского правления официальным языком был китайский, и они широко использовался среди элиты, вьетнамцы сохранили свой язык, как и воспоминания о существовавшей докитайской цивилизации. Они не прекращали чтить своих героев, что сопротивлялись китайцам.