Когда в 19 веке прибыли французы, они ловко стали культивировать китайские навыки предпринимательства – в типичной колониальной манере разделять и властвовать – и благожелательно относились к китайской иммиграции. При французском колониальном владычестве численность хоа взлетела от 25000 в 1860 году до более чем 200000 в 1911 году. К 1950-м годам хоа сконцентрировали такую «экономическую мощь» и политическое влияние, что их считали «государством в государстве». Китайские магнаты, почти все жившие в южном Вьетнаме, были известны как «короли»: «Король нефти, король бензина, король риса. Король металлолома и так далее».
Масштаб экономического господства хоа трудно переоценить. Хотя этнически вьетнамская элита заполняла бюрократию, университеты, армию и профессии, требовавшие высшего образования, у китайцев была «цитадель» во вьетнамской торговле и бизнесе. Хотя китайцы были крошечным меньшинством, он контролировали умопомрачительные 80% южновьетнамской промышленности. Хоа также доминировали во вьетнамской оптовой торговле, в финансовом и транспортном секторах и во всём, что было связано с рисом. Вдобавок ко всему, они были непропорционально представлены в секторе услуг; в середине двадцатого века они владели половиной всех крупных отелей и 90% мелких отелей в Сайгоне, и также они владели 92 крупными ресторанами, 243 чайными и пивными магазинами и 826 харчевнями. По данным одного из исследований, китайцам принадлежало 90% неевропейского частного капитала во Вьетнаме.
Не только богатство хоа питало рессентимент местного населения; их поведение добавляло масла в огонь. Хоа склонны были жить отдельно от вьетнамцев, часто в богатых анклавах, посещали собственные школы и храмы, обычно женились только на китаянках и проецировали чувство «этнической и культурной исключительности». Верно или нет, но хоа считали угнетателями вьетнамцев, большинство которых было нищими крестьянами. Когда вьетнамцы воевали с французами, китайское меньшинство решило остаться «аполитичным», что взбесило вьетнамцев.
Кажется, что Америка ничего не знала об этой этнической реальности, когда мы отправились на войну – или, если и знала, то это точно никак не было выражено в нашей политике.
Американское вмешательство
В 1954 году после восьми лет войны вьетнамцы разбили французов. В рамках поддержанных США Женевских соглашений Вьетнам был разделён на два государства, на севере была коммунистическая Демократическая Республика Вьетнам во главе с Хо Ши Мином и со столицей в Ханое, а на юге поддерживаемая Америкой Республика Вьетнам со столицей в Сайгоне.
Женевские соглашения дали всем вьетнамцам триста дней на свободный переезд в выбранную ими зону; хотя с юга на север переехало только 120000 человек в обратном направлении отправилось 800000 человек. Американцы в годы Холодной войны, несомненно, понимали это как голосование ногами вьетнамцев в пользу капитализма, но более пристальное внимание к этническим группам показало бы совсем иную картину. Многие из тех, кто переехал на юг были китайцами (подавляющее большинство китайцев на севере Вьетнама переехало на юг), а среди этнических вьетнамцев, переезжавших на юг, большинство было католиками, включая и «офранцуженные» вьетнамские элиты, опасавшиеся коммунистических репрессий. К концу периода перемещения один миллион из миллиона и двухсот тысяч хоа жил на территории Южного Вьетнама.
Хо страстно верил в идею единого вьетнамского народа. «У нас общие предки, мы – одна семья, мы все браться и сёстры», однажды заявил он. «Никто не может разделять детей одной семьи. Точно так же никто не может разделить Вьетнам». В 1959 году он приказал войскам Северного Вьетнама начать «освобождение» юга.
США ответили нарастающим военным вовлечением в конфликт. В 1965 году мы начали отправлять сотни тысяч солдат. Мы сражались во Вьетнаме на протяжении десятилетия, и мы проиграли. Мы не были готовы к партизанской войне и не приспособились к ней за время войны. Мы поддерживали не тех руководителей. Некоторые говорят, что мы могли бы выиграть, если бы отправили больше солдат. Но одна из важнейших причин нашего сокрушительного поражения остаётся непонятой.
Большинство вьетнамских «капиталистов» не было вьетнамцами. Наоборот, во Вьетнаме капитализм ассоциировался с китайцами (и считалось, что китайцы являются его главными выгодоприобретателями) – факт, который неоднократно использовал Ханой. Хотя в торговых слоях были и богатые вьетнамцы, Ханой преувеличивал степень китайского господства, утверждая, например, что «этнические китайцы контролируют 100 процентов южновьетнамской внутренней торговли» и в один момент даже заявив, что преимущественно населённый китайцами Тёлон является «капиталистическим сердцем, бьющимся в социалистическом теле Вьетнама».
Наша военная политика увеличила богатство и власть уже ненавидимых хоа. Америка потратила больше ста миллиардов долларов на войну и в той мере, в какой деньги доходили до местного населения, они в непропорциональных количествах попадали в карманы этнических китайцев. Американцам требовалось огромное количество товаров и услуг, и китайцы были в наилучшем положении, чтобы поставлять им товары и оказывать услуги. Китайцы «контролировали более 60% от общего объёма товаров, ввозимых в Южный Вьетнам как американская помощь». Многие китайцы сделали себе на этом состояние. Из прямых и косвенных южновьетнамских импортёров в 1971 году 84% были китайцами. Вдобавок процветающий чёрный рынок контролировался почти исключительно китайцами, которые обеспечивали американских солдат «золотыми часами, драгоценностями, машинами, мехами, марихуаной, опиумом, героином» и проститутками. (В 1966 году в тёлонском квартале красных фонарей насчитывалось более тридцати тысяч проституток из числа «военных сирот», и каждый четвёртый американский солдат страдал от венерических заболеваний).
Не американские доллары сами по себе обогащали вьетнамских китайцев; это делал капитализм сам по себе. К 1972 году местные китайцы в финансовом секторе владели 28 банками из 32 (хотя номинальными владельцами многих этих банков были вьетнамцы). Более того, с экономической властью приходит способность покупать политическое влияние и китайцы в Сайгоне были печально известным тем, что обхаживали и подкупали южновьетнамских военных и политиков. «Слизь разложения проникла в каждую пору» Южного Вьетнама в годы войны.
Китайцы не только наживались на американской интервенции; они, казалось, беспощадно-равнодушными к страданиям вьетнамцев вокруг них. В один момент китайские рисовые магнаты намеренно создали дефицит риса, чтобы вздуть цены, что дополнило голод и недоедание, вызванные войной. Они накапливали рис и даже пытались выбрасывать его в реки, чтобы избежать его обнаружения правительством. Хуже того, китайцы с помощью взяток уклонялись от призыва. Должность шефа полиции в Тёлоне быстро стала одной из самых доходных в стране; в конечном счёте больше ста тысяч китайцев в Тёлоне уклонялись от призыва. По сути, проамериканский режим Южного Вьетнама просил южных вьетнамцев сражаться и умирать – и убивать своих северных родичей – чтобы китайцы богатели.
Мы полностью упустили этническое измерение конфликта. Большинство американских солдат, бывших во Вьетнаме, не могло рассказать о разнице между китайцами и вьетнамцами; они могли даже не знать, что между ними вообще есть разница. Все азиаты были «динками и гуками, слантами и слопами». Как сказал один американец, бывший во Вьетнаме: «…Мы даже не думали, что они люди – говорили, что «Гуки не истекают кровью, гуки не чувствуют боли, они не знают верности или любви».
С точки зрения Вашингтона мы боролись со злом коммунизма, жертвуя американскими солдатами ради свободы Вьетнама. Но с вьетнамской точки зрения то, что Америка предлагала им «свободу», было абсурдом. Опыт американской интервенции заключался для вьетнамцев в уничтожении их образа жизни. Американская огневая мощь уничтожила дома более чем 2 миллионов вьетнамцев, большинство из которых было вынуждено бежать в города, бросив могилы предков. Вдобавок им пришлось сносить беспорядочные бомбардировки, напалам и смерти гражданского населения. В Южном Вьетнаме погибло ужасающее количество гражданских, более 1 миллиона, преимущественно от американского «дружественного огня».
И ради чего? Предложенная вьетнамцам Америкой групповая идентичность заключалась в гражданстве марионеточного государства – предельное оскорбление в стране, в которое многие вьетнамские солдаты носили с собой амулеты, посвящённые сёстрам Чынг, символизирующих сопротивление иностранным захватчикам, несмотря на потери. Генри Киссинджер понял это уже в 1969 году, когда он предупреждал, что «…к сожалению, у нашей военной мощи нет политического результата; мы пока что неспособны создать такую структуру, которая выдержит военные удары Севера после вывода наших войск». Как в 1978 году писал Гюнтер Леви «В итоге южновьетнамский солдат не чувствовал, что является частью политической общности, достойной высшей жертвы; он не видел причин умирать» ради проамериканского режима.
В материальном отношении за исключением крошечного верхнего слоя вьетнамский народ не получил благ от Америки; наоборот, он потерял свои дома и своих сыновей, а единственные людьми, которые, как они видели, наживаются на войне, были ненавистные китайцы и продажные политиканы. По мере продолжения войны всё больше и больше южных вьетнамцев перебегало на сторону противника, что приводило в замешательство творцов американской внешней политики; они не могли понять, почему вьетнамцы ненавидят нас так сильно и почему они не хотят «свободы». Если бы мы понимали тогда историю Вьетнама и его этническую реальность, мы не были бы настолько озадачены.