- Джемшиды! - воскликнула Шагаретт, и Алексей Иванович с трудом удержал ее, чтобы она не выпрыгнула из машины на ходу.
Автомобиль раскачивало и швыряло. Алиев выжимал всю скорость. Он не собирался останавливаться, хотя и видел, что всадники двумя крыльями охватывают их с обеих сторон, а особо густая кавалькада сгрудилась поперек дороги.
Посреди высился на коне-великане недвижным монументом сам вождь старый Джемшид. Он выглядел сейчас сильным и могучим в своей красной с золотом чалме, в красном бархатном позолоченном камзоле, с золотым оружием. Полный царской спеси, он смотрел с ненавистью на стремительно приближающуюся машину.
- Останови! - приказал Мансуров.
Замер мотор. Вокруг вплотную теснились всадники. Дула ружей угрожающе направлены прямо на путешественников. В лицо пахнуло густыми запахами лошадиного пота, кожи, чеснока, горелого бараньего сала.
Бок о бок со старым царственным вождем на юрком коне вертелся, выкручивался тот самый бледноликий визирь. Судя по пышному одеянию, он был обласкан старым Джемшидом и едва ли не являлся сейчас полководцем. Держался он надменно, заносчиво и даже не нашел нужным приветствовать пророчицу словами "Салом алейкум", что, правда, сделали хором несколько смущенными голосами всадники-джемшиды.
Шагаретт встала в автомобиле во весь рост, и... строй коней, храпя и разбрасывая пену с удил, шарахнулся назад.
- Нет! - сказала мрачно прекрасная джемшидка. - Битвы не будет! Они помнят нашу соль. Эй, раб! - приказала она. И хоть она не назвала имени, но под ее взглядом бледноликий, кряхтя, слез с лошади и подбежал.
- Я ваш раб! Приказывайте! - склонился визирь в поклоне.
- Рохля! - воскликнула Шагаретт. - Или ты думаешь, что пророчица джемшидов сама будет открывать двери. Открой!
Бледноликий рванулся вперед и, лакейски извиваясь, распахнул дверцу автомобиля.
Прекрасная джемшидка величественно спустилась с подножки и, раскинув широко руки, пошла прямо на выставленные щетиной винтовки, на изукрашенных аргамаков, на диких, усатых, готовых к убийству и резне воинов, увешанных золочеными персидскими саблями.
Раскинув руки, прекрасная Шагаретт шла на старого Джемшида. Шла молча, закусив губу.
Старый вождь смотрел на дочь-пророчицу и старался спрятаться за голову коня.
- Копье шаха подобно ключу к дверям победы.
Шагаретт не склонила голову перед растерянным взглядом отца. Она смотрела ему прямо в глаза. И всем казалось, что величественно высится не великий вождь на огромном коне, а маленькая, вся в черном, фигурка женщины-воительницы, с белым открытым лицом, с горящими пламенем черными глазами, с обнаженными белыми прекрасными руками, поднятыми к самому небу, к сизым низким тучам.
- Отец! - проговорила громко Шагаретт. - Ты - джемшид. Ты известен в мире как убивающий, испытывая радость от убийства. Ты дал слово! Ты подписал кобин - брачный контракт твоей дочери Шагаретт-эт-Дор с великим воином Алексеем-сардаром! Нож не режет свою рукоятку, ты знаешь! Слово джемшида из железа и стали. Ты поклялся отпустить из кочевья и меня, Шагаретт, и твоего внука, и твоего зятя невредимыми. Где твое слово? Или это правда, что когда дракон состарится, то и лягушка сидит на нем верхом? Или ты слушаешь теперь болтунов, на язык которых шайтан плюнул, и они науськивают тебя, великого воина и джемшида, пролить кровь дочерей и внуков? Клянусь, бессловесный скорпион лучше бестолкового сплетника! - Она снова протянула руки к небу и воскликнула: - Уберите ружья, вы, жаждущие кровопролития!
Воздух огласился бряцанием и звоном. Джемшиды забрасывали винтовки на плечи.
Старый Джемшид сник на своем коне-гиганте, и никто уже на него не смотрел. И странно, все порознь в старом Джемшиде было выдающееся, броское, величественное - и благородный высокий лоб, и внушительная, пронизанная седыми прядями борода, и диковатые глаза, и орлиный, благородных очертаний нос, - а все вместе смазывалось в маску, безвольную, жалобную. У него слезились глаза, и он прикрыл лицо носовым платочком.
- Сила барса! А зайчик зарычал, и... царь зверей лопнул, - заговорил вдруг Аббас Кули. - Пшик! Из твоей головы, вождь, один дым. Вот беда, при барсе - шакал!
- Помолчите! - рассердился Мансуров. Он слушал Шагаретт.
А она обрушила поток слов на бледноликого визиря:
- Эй ты, главный блюдолиз! Ты что, вздумал с оружием играть? Зацепился за хвост владыки и мяукаешь кошкой? Эх ты, мужлан! Велик баран, да не верблюд! Нашел любителей петушиных боев и вообразил себя воякой. Брось ружье, а то в себя попадешь. Ты что вообразил? Что здесь занимаются стрельбой, целясь в живот убитого кулана? Нарвешься на отпор, блюдолиз. Не знаю, кто из вас выберется из пучины смерти. Такое побоище учинит великий сардар, что без числа пожрут вас львы - пули. Слышу, уже джинны плачут в горах у развалин мазаров... Убирайтесь!
Шагаретт утихомиривала страсти легких на взрыв ярости джемшидов. Шагаретт знала, что бледноликого не любят, а ее, пророчицу, боятся и любят. Она выигрывала время своими чисто женскими сварливыми речами. И поразительно, эти искаженные гневом физиономии, не лица, а камни, начали оживать, расплавляться в улыбках восхищения.
Опозоренный визирь под насмешливые выкрики втиснулся в толпу всадников, таща за поводья упирающуюся лошадь.
- Жаба! Не квакай, жаба! - зазвенел из автомашины голосок маленького Джемшида. Он испытывал давнишнюю неприязнь к бледноликому визирю. Его обидный возглас подхватили джемшиды:
- Жаба! Жаба!
Но всадники не сдвинулись с места. Дорога по-прежнему перегорожена стеной пышущих жаром и потом коней. Джемшиды угрожающей массой давили на крошечную машину с маленьким, петушащимся мальчишкой. Он был в восторге от всадников, от винтовок, от того, как его мама бранила этого противного дядю - визиря, но в еще большем восторге от езды в автомашине и от дяди шофера.
Толпа всадников не сдвинулась с места. Горячие жеребцы покусывали друг друга, разбрасывая желтую пену с удил и покряхтывая.
Всадники не двигались. Положение делалось отчаянным. Шагаретт знала души и умы своих джемшидов, диких, темных. Для них пустыня населена призраками. Только что занялось утро. Тучи мешали рассеяться мраку ночи, а он мешал рассеяться мраку ума. А мрак ума толкает человека на необузданные поступки. Шагаретт знала своих соплеменников и знала единственный способ остановить их.
- Подневольны люди року! - возвестила Шагаретт. - Вы знаете меня святую. Воду от омовения моих рук вы даете пить своим больным, и они исцеляются! Клянусь вам, руки мои поведут вас, о джемшиды, к славным делам! Вы знаете наш закон: "Если можешь ладить - ладь! Если нет - надевай кольчугу". Возвращаемся в Турбети Шейх Джам! Там я прочитаю вам хутбу...
- О, - пробормотал Аббас Кули, - мюршид гниет в могиле, но все еще лает...
Вздох восторга вырвался из тысячи грудей.
Решительным движением Шагаретт сбросила с себя черное искабэ и предстала в одежде красно-черно-желтых тонов, в сиянии тяжелых блестящих ожерелий, сверкающего головного убора, золотых ручных и ножных хальхоль. Такой джемшиды свою пророчицу видели лишь в дни торжественных молений, и холодок ужаса проник в сердца даже самых неустрашимых воинов.
Решительно шагнула вперед молодая женщина и резким движением вырвала из рук старого Джемшида его серебряное копье - знак власти вождя племени. Подвывая жутким голосом заклинания, она чертила древком копья на песке круги и линии:
- В безлюдной местности! В неоскверненном месте! В любимой джиннами и духами местности! Я жду вас, маги восьми квадратов, арвохи треугольников. В безлюдной местности. Свершаю я на страх невеждам гадание кеханат гадание средь бела дня по звездам. Спустись же, тьма! Ослепи, тьма, всех неверующих и отступников! Уберите, говорю вам, снимите руки с прикладов ружей, или я напущу на вас "даузабон"! И будете вы, словно язычники, идолопоклонники, после смерти жить в теле собак и гадов. Убирайтесь, иначе тела ваши покроются язвами.