ГЛАВА 57

ГЛУШИТЕЛЬ

Елена все еще кажется... не в себе. Что-то беспокоит ее, но мне не хочется лезть к ней и силой вытаскивать все, что она мне не говорит.

Они прикасались к ней? Есть ли у нее травмы, которые я не видел? Угрожали ли они ее семье?

В голове прокручиваются все возможные сценарии и ни один из них не является хорошим.

У Елены все еще течет кровь из руки, когда она выходит из нашей спальни, чтобы пожелать Кэролайн спокойной ночи.

Эллиот оказывается в коридоре, его кожа серая и выглядит так, будто он находится на расстоянии одного удара сердца от потери сознания. На нем куртка, застегнутая до самой шеи, отчего он выглядит скованным и неловким.

Хорошо, что он пришел.

Я не видел его с того утра, когда забрали Елену. Бет сказала, у него срочные дела на работе.

Но что может быть важнее пропажи дочери?

— Дай-ка взглянуть, - шепчет он, хватая Елену за кровоточащую руку. Она, кажется, шокирована его действиями, поэтому спотыкается, когда ее хватают. Он быстро моргает несколько раз, затем закрывает глаза и встряхивает головой, словно пытаясь отогнать навязчивую мысль. — Не похоже, чтобы там были осколки стекла. Пойдем, я тебя зашью.

— Откуда ты знаешь, что это было стекло?

Вопрос Елены заставил взгляд Эллиота переместиться на меня, а затем обратно на ее руку. Он хихикает, но прерывает себя болезненным вздрагиванием.

— Дорогая, я работаю хирургом дольше, чем ты живешь. Знаю, как выглядит рваная рана от стекла. - Обнимает ее за плечи и ведет в гостевую спальню. Затем усаживает Елену за небольшой письменный стол у дальней стены, а я беру стул и сажусь рядом с ней, нежно положив руку ей на бедро в знак утешения.

Из своего рюкзака Эллиот достает целую медицинскую сумку принадлежностей. Марля, швы, иглы, флаконы с местным анестетиком. Странная штука для рюкзака.

Может, это особенность хирургов. Мы из тех, кто любит быть готовыми. У него - пластыри, у меня - пули.

Он начинает деликатно очищать рану Елены, а я наблюдаю. Может быть, чему-то научусь. В большинстве случаев, если ранен, я сам себе накладываю швы. Было бы здорово хоть раз иметь шрам в виде прямой, мать ее, линии.

На полпути к линии швов руки Эллиота начинают дрожать, и он снова начинает быстро моргать, качая головой каждые несколько секунд.

Вторая половина швов Елены слегка искривлена.

— Эллиот, - предупреждаю. Он поднимает на меня глаза и на его лице отчетливо читается презрение. Наклоняю подбородок в едва заметном кивке. Он должен ей сказать.

Но он качает головой.

— Не сейчас.

— Да, сейчас.

Взгляд Елены мечется между нами, и наконец ее глаза останавливаются на отце.

— Папа?

Одаривает меня еще одним смертельным взглядом и поджимает губы, прежде чем начинает обматывать ее руку марлей. Его плечи опускаются, когда делает глубокий вдох.

— Все эти годы курения наконец-то настигли меня. - Елена застывает на своем месте, когда он заканчивает фразу. — Метастатический рак легких четвертой стадии. Он распространился на печень и мозг. Опухоль давит на зрительный нерв, поэтому в течение месяца я полностью потеряю зрение на левом глазу.

Елена застывает в шоке.

— Что?

— Когда я был в операционной, у меня начались помутнение зрения и дрожь. Слабость. Усталость. Галлюцинации. Кровавая слизь при кашле. Бет отвела меня к врачу, и я засветился, как рождественская елка.

Закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Не совсем так я бы сказал собственной дочери, что умираю. Можно подумать, что как врач он знает больше.

Но вместо того, чтобы расспрашивать его дальше, она грубо вырывает свою руку из его и поворачивается ко мне лицом. Черт. Ее глаза уже покраснели, остекленели и полны обвинения.

— Как давно ты знаешь?

— Ангел...

— Как давно?

Открываю рот, пытаясь выиграть время, чтобы смягчить удар, но это только расстроит ее еще больше. Вздыхаю.

— Бет сказала мне за три дня до того, как меня подстрелили. Мы все собирались сказать тебе после экзамена в коллегии адвокатов, но...

— Месяцы? Ты знал несколько месяцев? - Поворачивается к отцу. — А ты? Ты игнорировал меня с декабря. Ни разу не подумал ответить на тысячи сообщений, которые я оставляла тебе, чтобы сказать, что умираешь?

Она резко встает, а я тянусь к ней.

— Елена...

— Не трогайте меня! - кричит она, глядя между нами обоими, а затем усмехается. — Я никогда не чувствовала себя такой нелюбимой и преданной двумя мужчинами, которые утверждают, что любят меня больше всех.

Когда она выбегает из комнаты, Эллиот бросает грязные медицинские принадлежности в мусорное ведро у своих ног, а затем тянется в карман и, по иронии судьбы, достает сигарету. Выбиваю ее у него из рук, прежде чем он успевает прикурить.

— Что это было, черт возьми? - рычу. — На какой планете нормально так говорить своей дочери, что умираешь?

— Мне от тебя ничего не нужно, Ривз, - ворчит он, собирая запасные вещи. — Моя семья - не твое дело.

— Я и есть твоя семья! - кричу, стиснув зубы так сильно, что становится больно. — Нравится тебе это или нет, Бетани, Трэвис, Елена, ты, я, Кэролайн... мы - семья, и мне надоело, что твое прошлое постоянно висит над нами, как чертова грозовая туча. Единственное преступление, которое я совершил - родился Ривзом, и все же живу пожизненным заключением, связанным с человеком, который украл у меня всю жизнь. Самое меньшее, что ты мог бы сделать - не делать нас всех такими чертовски несчастными.

Эллиот начинает гоготать, как чертов маньяк, хватаясь за живот и используя стол, чтобы удержаться на ногах. Он снова выглядит хрупким. Потным. С затрудненным дыханием. И хриплым кашлем.

Выглядит хуже Эдвина, а тот намного старше.

Резко прекращает смеяться, увидев, как я недовольно нахмурился.

— О, ты был серьезен. - Прочищает горло. — Ты действительно думаешь, что не сделал ничего плохого. - Насмехается. — Чего бы я только не отдал, чтобы вернуться в прошлое, в ту ночь в среду. - Тоскливо вздыхает, когда его взгляд фокусируется на моем торсе. — Я больше не умею стрелять. Не то что в тот момент, когда убивал твоих родителей.

— Эй, Эллиот? - Его голова отклоняется в сторону, как раз когда мой кулак врезается ему в челюсть. — Иди к черту.

Тихо открываю дверь в нашу спальню. Елена сидит в центре кровати, выглядя особенно маленькой с подтянутыми к груди коленями.

Она плачет. Не всхлипывает, не причитает, но на ее лице написано такое горе, которое появляется только тогда, когда с кого-то хватит. Когда она страдает и мучается так долго, что уже не живет, а просто выживает.

— Ты знаешь, когда ему поставили диагноз? - тихо спрашивает.

— Твоя мама сказала, в середине сентября.

Ее лицо болезненно искажается, а голова падает на колени. Она всхлипывает и осторожно раскачивается взад-вперед.

— В ночь нашего первого свидания... он позвонил мне. Сказал... он сказал, что не собирается жить вечно, и его слова прозвучали так грустно. Я была так взволнована нашим свиданием, что отмахнулась от него. Все это время...

Аккуратно заправляю прядь волос ей за ухо.

— Он ведь не хочет с этим бороться, правда?

Вздыхаю.

— Уже слишком поздно, ангел. - Она закрывает глаза и откидывает голову назад, словно пытаясь сдержать слезы, собравшиеся в ее глазах.

— Мамочка?

Мы с Еленой оба смотрим на край кровати, где стоит Кэролайн, которая успела подкрасться к нам. Зову ее на кровать.

— Иди сюда, детка.

Кэролайн ползет по кровати, держа одной рукой мистера Кролика, а другой придерживая себя. Подползает и садится сбоку от Елены.

— Почему ты не в кровати, милая? - спрашивает Елена.

— Я скучала по тебе, - легко отвечает Кэролайн, прижимаясь к Елене. — У меня есть кое-что для тебя. - Поднимает мистера Кролика, чтобы показать Елене браслет, обернутый вокруг шеи игрушки как ожерелье. Снимает его с кролика и надевает на запястье Елены. — Я берегла его для тебя.

Елена целует Кэролайн в макушку.

— Спасибо. Теперь пора спать. Давай спать, а утром у нас будут блины. Как тебе это?

— Можно я сегодня буду спать здесь? Пожалуйста? - протягивает Кэр, потирая сонные глаза кулачком. Елена молча кивает, и мы помогаем Кэролайн забраться под одеяло. Елена обнимает нашу дочь, будто боится, что кто-то вырвет ее прямо из этой постели.

Кэролайн смотрит на меня сонными голубыми глазами, молча ожидая, что я присоединюсь к их обнимашкам. Стягиваю с себя толстовку, оставаясь в футболке и трениках, и заползаю в кровать так, чтобы Кэролайн оказалась между мной и Еленой. Использую свои длинные руки, чтобы притянуть обеих ближе к себе.

В молочном лунном свете, проникающем через окна, шрамы на моем запястье словно светятся. Розоватая кожа отражает свет, а Кэролайн проводит своими маленькими пальчиками по неровным бугоркам. Новые и старые шрамы.

— Что случилось с твоими руками, папа?

По какой-то причине уголок моего рта растягивается в маленькую улыбку. Мне никогда не приходилось объяснять шрамы на запястье. Те немногие, кому позволял их увидеть, не нуждались в объяснениях, и я никогда не думал, что у меня будут дети, так что еще не придумал подходящего по возрасту ответа, чтобы сказать ей. Рядом с ней всегда надеваю что-то с длинным рукавом. Это, буквально, первый раз, когда она видит мои руки.

По напряжению в теле Елены понимаю, что ей интересно, каким будет ответ.

— Когда я был маленьким, со мной случилось что-то очень плохое. Я был очень злой и грустный. Эти чувства очень любят бороться. - Протягиваю руку и провожу пальцами по шрамам. — Все это напоминает о том, как я был в центре битвы и не знал, как ее остановить.

— Что помешало сражаться? - спрашивает Кэролайн, зевая.

— Любовь, Кэр, - шепчу, целуя макушку ее головы. — Любовь.