ГЛАВА 65

ВИТТОРИО КАТАНЕО

Мои ноги давно не посещали это место.

Окружающая темнота приятна для моих измученных чувств, и с каждым шагом, спускающимся в тишине, я произношу молитву. Какую-то нецензурную молитву, которая постоянно повторяется в моем сознании. Сделка с самим с собой: найти свою девочку, а затем спокойно уничтожить весь мир, не торопясь, чтобы насладиться агонией, которую можно вызвать только спокойствием, роскошью, которой у меня сейчас нет.

Мой разум не спокоен, каждый человек, причастный к похищению Габриэллы, будет немедленно наказан. Наслаждаться их смертью – не та привилегия, которую я себе позволяю, потому что это может стоить мне много времени. А это еще одна вещь, которой у меня нет. Главная, я бы сказал.

— Никто не может причинить мне боль, кроме тебя, даже я.

Именно с такой уверенностью Габриэлла покинула мою кровать. Именно с такой уверенностью она покинула мой дом. Чистое и полное доверие, какого я никогда не испытывал прежде, и с каждой минутой, когда моя малышка остается в руках моих врагов, я чувствую, как мое обещание ускользает, как мои слова становятся пустыми, без смысла, без чести. А для дона нет ничего важнее его чести.

Возможно, Габриэла сейчас сомневается во мне, и поэтому я спокойно планирую смерть своих врагов. Крови в их жилах, кажется, мало, чтобы очистить яд бесчестья, который они заставляют меня проглотить.

Есть особый вид яда, которым мы можем мучить только себя, и сегодня я пью его литрами, глотками, которые душат меня, но которые я не могу прекратить поглощать, пока мои люди наваливают тела виновных на улицы Сицилии.

Катания может быть моим домом, землей, на которой стоит Саграда, но она будет кровоточить, и это не будет быстро.

Я продолжаю идти по холодному полу, ориентируясь на тусклое, желтоватое освещение, освещающее каменные стены коридора. Когда-то это была башня развлечений Тициано, и, как мне кажется, до сих пор. Когда наша мать больше не могла выносить распутного и бесконтрольного поведения своего второго сына, отец подарил ему эту башню и ограничил все его ужасающие действия, которые Тициано был способен совершать, круглыми стенами.

Каждое из моих чувств возбуждается скрытыми целями, которым, как я знаю, служит этот этаж, и я двигаюсь медленно, зная, что Тициано тратит много своего времени, обогащая эти этажи различными ловушками, которые могут сработать в любой момент.

Метры и метры земли остаются позади, но мой внутренний договор продолжает непрерывно повторяться в моих мыслях, направляя мои шаги и создавая фантазии обо всех жестоких сценариях, которые я намерен нарисовать кровью мужчин, осмелившихся встать между мной и моей женщиной.

Тишина, сопровождавшая меня, начинает заполняться, первый звук, который я слышу, - журчание воды, затем чьи-то попытки, и следующим пунктом в списке должен быть крик. Последний, однако, так и не раздается, а первый вызывает у меня все большее любопытство, потому что я не помню, чтобы здесь был бассейн. Я кладу руку на дверь, понимая, что, если Тициано играет, значит, кто-то страдает.

— Ты привел это место в порядок, — комментирую я, входя и сталкиваясь со сценой, которая принимает яд, накапливающийся в моих венах и засоряющий все места в моем теле.

— Всегда пожалуйста, Дон. — Мой брат вытирает руки и тянется к своей выброшенной рубашке, чтобы вытереть пот, стекающий по его торсу. — Но ты мог бы позвонить мне, тебе не нужно было приходить сюда. Я просто коротаю время, пока не нужен.

— Мне не нежно тебе звонить. Я пришел не для того, чтобы все осталось по-прежнему. Я пришел... — Я показываю вперед, и внимание Тициано переключается на проект человека, погруженного в воду и борющегося с ней. — Я пришел, чтобы сам скоротать время.

— Пожалуйста! — Он делает небольшой поклон рукой, с гордостью демонстрируя свою новую игрушку.

Перед нами находится резервуар высотой около 2 метров и шириной 1 метр. Младший босс нажимает кнопку на подручном мониторе рядом с нами, и цепи, удерживающие тело в восхитительно неудобном положении, поднимают его из воды. Крыса борется за воздух, и я сразу же чувствую, как по позвоночнику пробегает дрожь удовлетворения. Это длится недолго, всего лишь мгновение, но насилие всегда является противоядием от любого яда, который я могу принять.

Тициано бросает кнопку, когда скрюченное тело мужчины поднимается над уровнем воды, и капли крови тут же скапливаются в каждой его поре, словно отчаянно стремясь освободиться от этого места. Мой брат показывает мне приборную панель, в то время как мужчина непрерывно издает невнятные, но тягучие крики.

Тициано сохраняет на лице невозмутимую полуулыбку. Его глаза - отражение моих, но наполнены другим ядом. Если бы жестокость была напитком, Тициано мог бы поддерживать ее за завтраком. Вот почему я пришел за ним.

Я знал, что мой брат изолирует себя от других, потому что не может сдержать то, что его поглощает, и, более того, потому что он отказывается признать причину такого поглощения: месть. Не за Саграду, не за своего дона, а за себя и за женщину, которую бросили без сознания у наших ворот.

Что это значит, я не хочу спрашивать, не сейчас. Сейчас мне дорого все, что питает безумные инстинкты моего брата.

— Что ты сделал с его голосовыми связками? — Спрашиваю я, любуясь тем, как запутанные цепи заставляют тело изгибаться, склеивая запястья за спиной, где они соединяются с лодыжками силой механизированных кандалов.

— Я их удалил, — отвечает он без малейшего намека на эмоции, и я дважды моргаю. Не от удивления, а от восхищения проделанной им хирургической работой.

Очевидно, что мужчина не способен кричать, но я бы подумал, что он использовал какой-то наркотик, чтобы парализовать голосовые связки, поскольку, хотя каждый дюйм его кожи сочится кровью, ни одно из тщательно проработанных отверстий не имеет видимых размеров. Брат кивком подтверждает мое потрясенное выражение лица, а затем объясняет.

— Эта кнопка уменьшает ток в резервуаре. — Он указывает на ряд кнопок, все одного цвета, на панели рядом с монитором компьютера, где кодовые буквы пляшут в ритмичном рисунке. — Вот эта, — он нажимает на кнопку рядом с первой, которую он мне представил, и корпус отдает толчок, приводимый в движение механической рукой, управляющей цепями, — поднимает. А вот эта, — он прекращает объяснять и предлагает его мне, улыбаясь, — помнишь те механизмы, которые мы часами пытались вытащить из чучел животных, когда учились в школе? Это почти то же самое. — Тициано отходит в сторону, давая мне возможность подойти к панели. — Попробуй. Мы давно не играли вместе. Ты всегда мой гость. Младший босс раскрывает руки, указывая на пространство вокруг нас, словно представляя мне вход в парк аттракционов, где может произойти все что угодно.

— Я всегда думал, что больше всего тебе нравятся звуки. Крики, ломающиеся кости, шипение горящей плоти... В конце концов, ты стал изысканным мучителем, — рассуждаю я.

— Я люблю разнообразие, Дон. Мы можем поиграть в музыку со следующим, этот все равно долго не продержится. Несмотря на то, что я тщательно контролирую кровоток во время пыток, он слабее, чем кажется. И, черт возьми, он выглядел довольно слабым. Червяк с ногами. Сейчас я выберу что-нибудь получше. Мы можем заставить его кожу петь, если тебе интересно, — говорит он голосом, полным энтузиазма.

Я не думаю, что это связано с методом пыток. Тициано доволен тем, что у него есть компания. Какая бы доза жестокости ни была присуща моему брату, ее дополняет только его эксгибиционистская сторона: он всегда любил демонстрировать свое искусство. К его огорчению, то, что ему нравится делать больше всего, нравится не многим.

— Тебе удалось получить от него то, что ты хотел? — Спрашиваю я. — До того, как вырвать ему голосовые связки, конечно.

— Я ничего от него не хотел. — Он пожимает плечами, не понимая моего беспокойства. — Он уже выложил все, что знал. Он был всего лишь разведчиком, его работа заключалась в том, чтобы сообщать о наличии или отсутствии семейных людей на улицах, за которые он отвечал.

— Если он был бесполезен, зачем ты привел его сюда?

— Я же говорил тебе, отвлекающий маневр. Этот тип никогда не подводит. Вырази своему любимому брату вотум доверия. — Он подходит и сжимает рукой мое плечо в почти детском жесте братства, если бы его слова не были похожими. — Я одолжу тебе свои игрушки, Дон. И знаешь, что лучше?

Я не отвечаю, я просто жду, пока он идет к двери и закрывает ее, не поворачиваясь ко мне, его тело - живой образ расслабленности.

— Тебе даже не нужно его возвращать. Там, откуда я взял его, есть еще много других.

Жестокость. Враждебность. Вандализм. Три столпа массы, из которых состоит Тициано, проникают в меня, как одеяло стабильности, обнимая каждую мою клеточку.

Когда я оборачиваюсь, и бедный дьявол передо мной понимает, что теперь моя очередь играть, как бы ни был заглушен его голос, его душа кричит и отражает хаотическую энергию, открывая новые уровни отчаяния, написанные на его окровавленном лице.

***

Когда мои ноги ступают в комнату управления, которая теперь работает в штаб-квартире Саграда, мой разум работает гораздо менее перегружено, хотя тело остается напряженным из-за комплекса лишений, которым оно подвергалось: еда, вода, отдых и Габриэлла.

Подпитывая свою душу яркими воспоминаниями о часах, проведенных в башне Тициано, я пересекаю темный пол, направляясь к стене мониторов, где хранится вся накопленная мной информация. Я останавливаюсь перед ней, чтобы убедиться в том, что уже знаю: за те часы, что я провел за пределами этой комнаты, ничего не изменилось. Если бы появилась какая-то новая информация, меня бы тут же оповестили об этом с помощью электронной штуковины в ухе. И все же я поддаюсь порыву сжать руки в кулаки и сделать глубокий выдох, который заставляет мои ноздри раздуться, чтобы пропустить воздух.