ГЛАВА 18

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Я понимаю, что спала, только когда солнце проникает в окна, освещая мое лицо, отмеченное ковровым плетением после целой ночи, проведенной на нем. Мое тело болит от положения, в котором оно провело ночь, и я продолжаю лежать еще некоторое время, приковав взгляд к окнам и желтоватому свету, заливающему пейзаж за ними.

Часы, висящие на стене, показывают, что уже пять утра. Видимо, смена часовых поясов не смогла повлиять на мои биологические часы. Я сажусь на ковер. Одного взгляда на себя достаточно, чтобы понять, что форма полностью помята, и я испускаю долгий выдох, осознавая свою ошибку.

Луиджия, вероятно, ожидает, что я снова надену ее сегодня, и я очень сомневаюсь, что она обрадуется, увидев, в каком состоянии находится моя одежда. И светло-голубое платье с короткими рукавами и длиной до колена, и белый фартук, который я надела поверх него, выглядят так, будто их вытащили изо рта коровы.

Я смотрю на свои ноги и понимаю, что совершила еще одну ошибку: я спала в черных туфлях, которые мне тоже дали. Я сбрасываю их каблуками, а затем поднимаюсь на ноги.

Я снова провожу обследование, которое провела прошлой ночью, позволяя своим глазам обшаривать пространство вокруг меня. Однако сегодня утром я замечаю дверь, которую не заметила раньше. Я иду к ней, представляя, что она тоже будет заперта. Однако, когда я поворачиваю ручку, дверь открывается, открывая ванную комнату. Я несколько раз моргаю, прежде чем могу пошевелиться. Неужели в комнате есть ванная?

Невозможно не вспомнить кабинку, которой я пользовалась последние несколько лет дома: квадрат метр на метр служил душем и местом для унитаза, который работал, только если мы ставили внутрь ведро с водой.

Однако комната, в которую я все еще не решаюсь войти, большая, светлая, с огромным резным деревянным предметом мебели под коричневой мраморной раковиной. В левом углу стоит овальная ванна, на которую я таращусь, пока не понимаю, что это не самая красивая часть ванной комнаты.

Как только я поднимаю глаза, они фиксируются на высоком широком окне с разноцветным витражом, образующим образ святой, не знаю, кто она, но с такими приветливыми глазами, что у меня мурашки по коже. Ее руки вытянуты вперед, словно предлагая укрыться в них.

Женщина с очень светлой кожей и длинными темными волосами одета в темный, почти черный наряд. Мне кажется, я никогда не видела святую в темной одежде. На шее у нее висит распятие, в одной руке - красная роза, в другой - кинжал.

Одна из ее рук кровоточит, и, вопреки всем ожиданиям, не та, в которой кинжал, а та, в которой роза. Шипы разрывают ее кожу и прочерчивают багрово-красные дорожки по бледной коже, но на ее лице нет и следа боли. Это завораживающий образ.

Я набираюсь смелости и иду в ванную. Мои пальцы перебирают поверхности, стремясь коснуться их одну за другой.

Первая цель - резьба по дереву на тумбе над раковиной…она такая красивая. Я прикасаюсь к углублениям, открывая для себя узоры и гладкость полированного дерева. Затем я открываю гладкий темный мрамор с неровными прожилками, касаюсь стен и ванны, полотенец и керамики, но окна оставляю напоследок. Я протягиваю обе руки вперед, но останавливаюсь в миллиметрах от них, тепло стекла притягивает мою ладонь, но сердце ускоряется, как будто это неправильно. Как будто прикосновение к святому – это неправильно, или, может быть, как будто это слишком правильно.

Взгляд святого не умиротворяет, он приветствует болезненно, почти жестоко. Боль и насилие - части меня, которые я никогда не принимала. Я делаю два шага назад, отстраняясь и отказываясь от прикосновения к окнам. Я открываю шкафчик под раковиной и нахожу там предметы гигиены: мыло, зубную пасту и даже новую зубную щетку.

Я поворачиваюсь спиной к шкафу и смотрю на ванну, теперь замечая, что над ней находится душ с двумя регистрами. Я слегка наклоняю голову, размышляя, так ли это. Единственная причина, по которой душ должен иметь два вентиля, еще более невероятна, чем все удобства, которые я когда-либо обнаружила в этой комнате: горячая вода.

Я открываю регистр слева, потому что, как правило, в домах, которые я убирала, именно они отвечали за волшебство. Я подставляю руку под струю, которая первые несколько секунд холодная, но спустя совсем немного времени начинает тепло скользить по моей коже, и слеза, скатившаяся по щеке, той же температуры.

Я качаю головой, ни на что не обращая внимания, и я искренне не понимаю. Не понимаю, почему Витторио дал мне так много. Комнату, удобную кровать, горячую воду, одежду... Как будто он знал, что, дав мне так много, он причинит мне гораздо больше боли, чем если бы оставил меня ни с чем.

Ничто - моя естественная среда обитания.

Уверенность в том, что он ничего не нашел, когда искал в моих глазах мои секреты, начинает рушиться как карточный домик. Я не должна была позволять ему искать, потому что до сих пор была уверена, что, кроме Ракель, Витторио ничем не сможет мне навредить, но что, если я ошибаюсь?

***

Луиджия убьет меня.

Я смотрю на темно-зеленое кресло с огромным белесым пятном. Синьора Анна, наверное, сделает меня ангелом, когда увидит это.

В последний раз я видела ее семь дней назад, когда приехала в этот дом. Судя по всему, я не могла истолковать ее жест точнее, чем истолковала, она действительно не хотела иметь со мной дела, но я очень сомневаюсь, что такая позиция сохранится, когда хозяйка этого дома узнает, что я испортила один из предметов ее мебели, потому что использовала не то чистящее средство. Может быть, после этого меня наконец-то бросят в камеру.

Сегодня Луиджия вручила мне пакеты одного цвета и впервые оставила меня в покое. Я не знаю, что сказали ее слова, но уверена, что взгляд ее глаз сказал: "Даже ты не можешь быть настолько глупой, чтобы делать то же самое неправильно, что ты делала уже семь дней только потому, что ты без присмотра".

Что ж, видимо, она ошибалась. Я смотрю на кресло и начинаю расхаживать по маленькой гостиной, пытаясь понять, что делать. Я смотрю на тележку для уборки, но проблема остается прежней: все упаковки одинаковые, единственное различие между ними - этикетки с названиями продуктов, которые я не знаю, как прочитать.

Последняя неделя была странно... обычной. Синьора Анна была не единственной, кого я не видела, Витторио тоже не попадался мне на глаза, и это давало мне ложное чувство спокойствия, за которое я цеплялась всеми силами, оставшимися в моем теле.

После первой ночи я обнаружила, что мой рабочий график начинается в шесть. Приняв горячий душ тем утром, я с удивлением открыла шкаф и обнаружила там небольшое количество одежды.

Пять комплектов униформы для уборки и несколько вещей. Я оделась в форму и стала ждать, глядя в окно на далекие виноградные лозы. Отперев дверь, Луиджия, казалось, была разочарована тем, что я готова к работе. Женщина, похоже, жаждала получить еще один повод поругаться со мной на непонятном мне языке, как будто простого факта, что я дышу, было недостаточно. Она посмотрела на идеально расправленную кровать, глубоко выдохнула и повернулась ко мне спиной, оставив дверь открытой.

Ровно в шесть вечера Луиджия поставила передо мной тарелку с едой и заставила проглотить каждую крупинку, чтобы в шесть тридцать отвести меня обратно в мою комнату и запереть там до следующего утра, в шесть.

Эта процедура повторялась каждый день, за исключением воскресенья, когда я обнаружила, что обычную одежду из моего шкафа можно носить. Весь день я провела в своей комнате, так как в шесть утра за мной никто не пришел. Это была единственная пытка, которой я подвергалась с тех пор, как приехала сюда: сидеть взаперти и думать только о себе.

— Луиджия... — В дверь входит женщина, и я тут же останавливаю свои шаги.

Она замолкает, увидев сцену перед своими глазами, которые сначала останавливаются на мне, а затем на кресле. Я прикусываю губу, разочаровавшись в себе. Это чистая глупость, я знаю это, но мне неприятно чувствовать, что я разочарую экономку, хотя я знаю, что она ничего от меня не ждет.

Женщина подходит, а я не знаю, что сказать: если последние семь дней и научили меня чему-то, так это тому, что никто не хочет расстраивать Луиджию разговорами со мной. Все мои попытки были обречены на провал, ведь здесь никто не говорит по-португальски, это правда, но их также категорически игнорировали. Люди почти не смотрят на меня, если, конечно, не высмеивают то, что им кажется смешным во мне.

Из-за форменной кепки я не могу разглядеть цвет волос посетительницы, но судя по бровям, она блондинка. Женщина подходит к тележке и достает чистящее средство с надписью "lucida i mobili". Она наливает немного средства на чистую тряпку, затем опускается на колени перед креслом и осторожно проводит тряпкой по деревянной поверхности.

Белоснежный цвет уступает место блестящему оттенку, который есть у остальной части кресла, и облегчение наполняет мою грудь, хотя я понятия не имею, почему эта женщина помогает мне. Закончив, она встает и укладывает материалы в тележку, а затем подходит ко мне. Я продолжаю молчать.

Женщина лезет в карман, достает мобильный телефон и что-то набирает. Я почти уверена, что она звонит Луиджии, когда между нами раздается искусственный голос на португальском.

— Привет, меня зовут Рафаэла, но ты можешь называть меня Рафа. Так меня все называют. — Мой рот открывается от удивления, и женщина улыбается мне, прежде чем предложить свой мобильный телефон.

Я смотрю на ее руку и качаю головой, отказываясь. Я не хочу, чтобы у нее были неприятности, и я действительно не думаю, что мне разрешено класть руку на телефон. Женщина не принимает мой отказ, она берет мою руку и кладет сотовый телефон на середину моей ладони.