ГЛАВА 16

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Я определенно нахожусь в Италии.

Если короткий и скудный разговор между моим палачом и его людьми не дал мне никаких серьезных подсказок, то хаос на кухне, где я сейчас нахожусь, устраняет все сомнения, которые у меня могли возникнуть.

Все говорят по-итальянски и постоянно кричат.

Пространство странно современное и классическое одновременно. Нелепо, что первой моей мыслью, когда я вошла сюда, было то, что мне показалось, будто я попала в журнал по дизайну интерьеров.

Я не думаю, что эти журналы похищают людей.

Все стены в комнате заставлены шкафами голубого оттенка, который я не могу назвать иначе, чем жженый, потому что он такой же мягкий, как жженый розовый, и это единственное, с чем я могу сравнить этот цвет. Из-за молдингов на дверцах шкафов они выглядят так, будто вышли из кукольного домика.

В центре огромной кухни стоит дровяная печь, а над ней - конструкция из белого камня, на которой висят разные виды сковородок. В центре пространства - остров со столешницей из нержавеющей стали с одной стороны и мрамора с другой. В углу, справа, огромный рабочий или обеденный стол, не знаю.

Армия женщин в униформе ходит туда-сюда, и я моргаю, стоя на месте, где мне велели остаться. Я не понимала слов, которые мне говорили, но выражение презрения на лице элегантной женщины, которая указала на меня пальцем, прежде чем вывести из кухни, определенно не оставляло места для сомнений в значении иностранных слов.

Она не хочет, чтобы я здесь находилась, и, судя по ее одежде, дом принадлежит ей. Несколько женщин в разной униформе обходят меня, заходят на кухню, окидывают неодобрительным взглядом, а потом уходят с издевательским смехом.

Похоже, это происходит уже не в первый раз, и я являюсь некой достопримечательностью для персонала дома. Я отвлекаюсь, наблюдая за тем, как повариха замешивает хлеб: рядом с ней стоит огромный таз из нержавеющей стали, откуда она достает порции теста, разминает их ударами и раскатывает, пока не остается довольна, после чего откладывает их на блюдо перед собой и переходит к следующему.

Мое рассеянное внимание заканчивается, когда элегантная женщина возвращается с другой, одетой в черный костюм. Они обе демонстрируют раздражение моим присутствием, направляясь ко мне. Женщина в костюме протягивает мне комплект одежды - униформу, подобную той, в которую были одеты женщины, только что ушедшие отсюда, взглянув на меня.

— Vaicambiarti nel bagno dietro. Veloce!(Иди переоденься в задней ванне. Быстрее!)

— Простите, я не понимаю, — говорю я, принимая одежду, которую она мне предлагает.

Элегантная женщина дотрагивается пальцами до переносицы, а затем качает головой. Она поднимает другую руку, держа ее ровно, затем поворачивается на пятках и уходит из кухни. Это я прекрасно понимаю… Она отказывается иметь со мной дело.

— Глупая, — говорит женщина в костюме, прежде чем покачать головой с еще большим неодобрением, чем первая, и повернуться ко мне спиной.

Не похоже, что это хорошее начало.

***

Луиджия ненавидит меня.

Луиджия ненавидит меня очень сильно.

Не знаю, чем я провинилась перед этой женщиной, кроме того, что не поняла ни единого ее слова, но та, кого я считаю экономкой замка, меня просто недолюбливает. Она вернулась на кухню через несколько минут после того, как отвернулась от меня сегодня. После этого она затолкала меня в ванную в задней части дома, и все, что ей оставалось сделать, это ткнуть мне в лицо униформой, как будто то, что она мне ее дала, а потом отвела в ванную, не было достаточно ясным сигналом. Она захотела, чтобы я переоделась, я переоделась, и после этого мы провели весь день, играя в имитацию. Она вела меня куда-то и показывала, что я должна делать, а потом все время наблюдала за мной.

Если я делала все правильно, мне приходилось терпеть ее хмурый и неодобрительный взгляд, если неправильно, ее злые слова и резкие жесты, тысячу раз повторяющие одно и то же в явном намеке на то, что я идиотка, раз не могу сделать такую простую вещь, как полировка серебра, так, как она хочет.

Однако, учитывая, какой тюремщик мне мог бы попасться, судя по огромным мужчинам, которых я встретила ранее, я приму сердитую старуху и сделаю это с улыбкой на лице, если бы не чувство, что за последние двадцать четыре часа я просто разучилась улыбаться.

Все мое тело кажется тяжелым, когда я тащусь вперед, следуя, или пытаясь следовать, за шагами экономки. Она идет торопливо и бормочет слово за словом, проходя коридор за коридором, не давая мне возможности заметить что-либо вокруг. Надеюсь, она не рассчитывает, что после этого я самостоятельно найду дорогу на кухню.

Если подумать, то, скорее всего, именно этого она от меня и ждет, просто усложняет мне жизнь, чтобы потом жаловаться и бросать на меня грязные взгляды. Ну, Луиджия, постарайся, потому что твой босс уже сломал все мои датчики самосохранения, косые взгляды меня не пугают.

Я просто хочу поспать, пока мой тюремщик не придет завтра за мной на работу, вот и все. Спать и не думать. Уснуть и забыться.

В конце длинного коридора она наконец останавливается перед деревенской деревянной дверью, я смотрю на другие двери, все закрыты и без внешних решеток. Интересно, кто живет за ними, и живет ли кто-нибудь за ними. Луиджия поворачивается ко мне, ее губы и лицо искажены отвращением, когда она говорит.

— Questa è la tua camera(Это твоя комната) — Я не понимаю ни слова.

То есть мне кажется, что я понимаю что-то вроде "это", но она говорит слишком быстро, нанизывая одно слово на другое, и в конце концов я начинаю сомневаться, что она говорит о комнате. Но мое замешательство длится только до того момента, когда она открывает дверь, и мои глаза расширяются, когда я вижу, что за ней.

Я несколько раз моргаю, чтобы убедиться, что видение не является каким-то розыгрышем моего измученного разума, но Луиджия жалобно машет рукой в сторону интерьера комнаты, и я переставляю ноги.

Конечно же, работа еще не закончена.

Я рабыня, и нет никакого смысла в том, чтобы меня освободили от обязанностей вместе со всеми остальными работниками дома. Но, оглядывая комнату вокруг себя, я не понимаю, что эта угрюмая женщина может ожидать от меня здесь. Все в идеальном порядке. Большая кровать расправлена до блеска, на поверхностях немногочисленных предметов мебели в комнате нет пыли, а оконные стекла просто сверкают чистотой. Если честно, не похоже, чтобы комнаты, которые я сегодня весь день убирала под руководством Луиджии, были действительно грязными. По сравнению с этим замком особняки, в которых я провела последние несколько месяцев, кажутся свинарниками.

Я поворачиваюсь к женщине, пытаясь сообразить, как спросить, чего она ждет от меня, не имея под рукой ни чистящих средств, ни инструментов, но когда вижу, что она уже почти дошла до двери, сердце подскакивает в груди, напоминая мне и себе, что оно все еще способно отбивать ритм, отличный от мирного и апатичного, в котором оно билось последние несколько часов.

— Non uscire da questa camera a meno che non sia stato ordinato! Capisci? (Не покидай эту комнату без приказа. Понятно)? — Говорит она, а я просто смотрю на нее, застыв.

Во-первых, потому что не понимаю ни слова, а во-вторых, потому что мой мозг делает неверные предположения. Это не может быть моей комнатой.

Полноценная спальня.

Это не камера и не подземелье. Это не грязная каморка, предназначенная для такой никчемной жизни, как моя, и не то, что я могла бы себе представить за все то время, что прошло с тех пор, как я покинула свой дом, если бы мне было до этого дело.

Это целая комната.

Луиджия фыркает, когда я ничего не отвечаю.

— Si svegli alle sei. (Вставайте в 6 утра).

Она закрывает дверь, бросив еще несколько слов, которые я не понимаю, и я слышу, как поворачивается ключ, запирая меня внутри. Я поворачиваюсь, чтобы еще раз оглядеться вокруг и рассмотреть каждую деталь, на которую раньше не обращала внимания, потому что это не имело значения, но теперь... Теперь...

Постельное белье, покрывающее высокий матрас, - белое и жгуче-розовое, на вид мягкое. Сизый мягкий ковер покрывает большую часть пола от кровати до другого конца комнаты, где на обшитой деревом стене, как и на полу, есть место для камина. Огромные окна выходят на бескрайние просторы виноградных лоз, а с потолка свисает люстра, достойная голливудского фильма.

Слезы катятся по моему лицу, не спрашивая разрешения и прежде, чем я успеваю что-либо предпринять, мощный, неконтролируемый плач сотрясает мои плечи. Тяжесть последних событий обрушивается на меня разом, как будто одиночество наконец-то сняло пленку неверия, которая упорно застилала мне глаза.

Колени опускаются на пол, я обнимаю себя, плачу, сворачиваюсь калачиком, когда множество мыслей проносятся сквозь меня, не выбирая и не контролируя, как каждая из них попадает в меня, пока я не сворачиваюсь в позу эмбриона на мягком ковре.

Одиночество. Я совсем одна, меня похитил жестокий человек, и теперь я нахожусь по другую сторону единственного мира, который когда-либо знала. Раньше я никогда не чувствовала особой поддержки, но, по крайней мере, рядом со мной были люди моей крови. За исключением Ракель, им было все равно, я знала, что им все равно, но я также знала, что я им нужна, что я могу обеспечить их настолько, что они не бросят меня.

Тогда я знала, кто я такая. Но кто я теперь, помимо того ничтожества, которым меня называли? Худшая из всех уверенностей, которые сидят во мне, это то, что я никогда больше не увижу свою сестру. А еще настойчивая мысль о том, что, даже если каким-то чудом мне удастся вернуться домой, я, скорее всего, найду Ракель мертвой. Если меня не будет рядом, чтобы позаботиться о ней, гарантировать ей лекарства, кто это сделает? Какая судьба может быть хуже смерти для моей малышки?