Тем временем Эли продолжала.

― А ровно в полночь они совершали жертвоприношение великому рогатому дьяволу.

Она затихла. Наверно, ей было любопытно, как я отреагирую. Или, возможно, она ждала… В комнате заметно похолодало. Я обхватила себя руками, по которым уже вовсю бегали мурашки.

― Эли, пойдем отсюда, ― попросила я. ― Я никогда не видела ничего подобного, но здесь ужасно холодно и…

― Ты что! Если мы уйдем сейчас, ты не узнаешь самого интересного.

Остановившись в центре комнаты, она откинула в сторону очень дорогой на вид ковер, под которым обнаружилась железная решетка. Подойди сюда.

Я подошла без особой охоты.

― Не трусь, он не кусается.

На этот раз ее смех не просто вызвал у меня мороз по коже. Он пробрал до глубины души.

Я посмотрела вниз, но сквозь решетку ничего не было видно.

― Это ублиетт, ― сказала Эли. ― Знаешь, зачем он нужен?

Я покачала головой, в сущности и не желая этого знать. Но если вы думаете, что Эли избавила меня от неприятных подробностей, то жестоко ошибаетесь.

― Обычно люди плохо осведомлены о том, что происходит на Черной мессе, ― начала она. ― Они совершенно уверены, что тринадцать ведьм в плащах с капюшонами, собравшись вокруг черного алтаря, убивают девственниц. Они думают, что смерть приносит один точный удар острого ритуального кинжала. В клубе моего предка все происходило иначе. Дьявол, которому они поклонялись, никогда не согласился бы на подобное. Его не волновало, девственницы ли жертвы, если они были женщинами детородного возраста. Их похищали, привозили сюда и открывали решетку, — она загремела крепким железным замком. — А потом женщину бросали в ублиетт. Знаешь, как появилось это слово, и что оно означает?

― Похоже на французский. Глагол «оublier» означает «забывать».

― Да. Жертву бросали в ублиетт и оставляли гнить заживо. Забытую всеми, кроме дьявола. Он питался ее страданиями столько, сколько она могла выдержать. В конце концов она, конечно, умирала от жажды, голода или чего похуже и освобождалась.

Ощутив на языке вкус желчи, я тяжело сглотнула.

― А как же… тела. Они ведь убирали их… потом.

― Вряд ли. Думаю, они все еще там.

― Но ведь? Запах. Когда они снова собирались тут. — Я смолкла в растерянности.

― Тогда скверно пахло повсюду. Люди практически не мылись. Не думаю, что они бы заметили. На подобное было принято не обращать внимания. А учитывая, что собирались они всего несколько раз в году, в особые дни, по большим праздникам: на имболк, бельтайн, летнее солнцестояние, ламмас и самайн – к моменту очередного собрания все успевало более менее выветриться.

Как она могла так буднично и спокойно говорить о столь чудовищных ритуалах? Я глянула в круглый адский колодец и содрогнулась. К горлу в очередной раз подкатила желчь, и меня вырвало.

― Господи, что с тобой? Выглядишь неважно, ― хотя слова звучали доброжелательно, интонация Эли сочувствия не подразумевала. В ее голосе сквозило нетерпение, даже презрение.

Надо было уходить. Сейчас же. Но без помощи Эли или хотя бы свечи, с которой я бы видела, куда иду, я наверняка заблудилась бы в темноте. Мысленно я костерила себя последними словами за то, что оставила сумочку в машине. Там, в маленьком кармашке, остался и мой сотовый, к которому прилагался ослепительно-яркий фонарик. Я вряд ли смогла бы в темноте без чьей-либо помощи найти обратную дорогу. Мы шли явно не по прямой. А потому, собравшись с силами, я обратилась к Эли.

― Большое спасибо. Было очень интересно, но, думаю, мне пора. Нам еще нужно добраться до города, и…

― Пора? Уже? Нет, Мия. Еще рано.

Сказав это, она начала стремительно меняться. В миг улетучились сдержанность, изысканность и игривый гламур сороковых. Теперь росчерк красной губной помады разделял надвое лик истинного зла. Глаза чернее воронова крыла, кожа бледная, как у обескровленного трупа, тонкие и безжизненные волосы, ниспадающие по плечам роскошными черными с проседью волнами. Когда ее скулы успели запасть, а челюсть стать такой тяжелой и мужественной?

С ужасом и стыдом я поняла, что мой мочевой пузырь ослаб, и по ногам потекла теплая резко пахнущая влага.

Я вылетела из комнаты и побежала, не разбирая дороги. Судя по всему, тварь, в которую превращалась Эли, не могла двигаться, не завершив трансформацию, иначе бросилась бы в погоню, но сколько у меня времени, я не понимала даже примерно. Кроме того, оставшись без мерцающего света свечей, я практически ослепла. Я помолилась о спасении Богу, о котором не вспоминала много лет, и выставила перед собой руки, боясь и дальше бежать в окутавшей меня кромешной тьме, очертя голову. Вскоре кожи коснулся прохладный ветерок, явно залетевший в подземелье с поверхности. Сердце исступленно колотилось о ребра, а горло пересохло так, что я закашлялась. Когда же я врезалась плечом в стену, все тело пронзила боль. Но, спустя пару мгновений, я убедилась, что путь свободен. О том же, чтобы двигаться в правильном направлении, оставалось только молиться. Я все еще чувствовала ветерок. Но теперь за мной явно что-то кралось, подбираясь все ближе.

Тварь, ранее бывшая Эли Лойд, окончательно изменилась. Я продолжала бежать, выставив руки перед собой. Слава Богу, я больше ни обо что не ударилась, вскоре… тьму прорезал солнечный луч. Еще немного, и я выберусь отсюда.

Позади меня раздавалось тяжелое дыхание. Спотыкаясь, я продолжала идти, делая все, чтобы не растянуться на перегородивших тропинку сломанных ветках.

Тварь держалась в нескольких метрах позади. Я ускорилась, но она нагоняла. Добралась до внешней замковой стены и почти ухватилась за нее, но вонючие, полусгнившие руки схватили меня за плечи и развернули кругом.

Я завопила так, что почти перешла на ультразвук. Думала, что за мной гонится ужасный демон, получеловек-полукозел. Реальность оказалась намного хуже.

Мужчина среднего возраста, в одежде Эли, с грубым лицом, половину которого усеивали открытые, сочившиеся гноем сифилитические язвы, ухмыльнулся мне, обнажив прогнившие до черноты зубы.

― Хозяин будет доволен, ― сказал он. ― Эли хорошо поработала.

― Кто вы? ― хрипло прокаркала я. ― Что вам нужно?

Вновь раздался жуткий детский смех, и меня бросило в дрожь. Нужно было убираться подальше от замершего передо мной существа. Но оно все еще держало меня. В плечо впивалась тонкая, как у скелета, рука с обломанными желтыми ногтями и шелушащейся кожей. А жуткий смрад его тела и дыхания практически лишал чувств.

― Нас много, ― заговорила тварь. ― Я – все Гаскойны. Каждый из нас. Это милость хозяина. Мы бессмертны и служим своему господину.

― Но я не имею к этому никакого отношения. Я не Гаскойн.

― Поэтому ты и не уйдешь отсюда. Тебя привели. У каждого здесь своя роль, завтра ты сыграешь свою.

Вырвавшись из хватки твари, я, промедлив мгновение, поняла, это мой последний шанс избежать уготованной участи. Пытаясь оторваться от преследовавшего меня рева и нечленораздельных воплей, не отстававших ни на шаг, я ломилась сквозь кусты. Впереди уже замаячил «алвис». Только бы добежать. Запустить двигатель. Позвать на помощь. Сделать хоть что-нибудь.

И тут передо мной возникла она.

Эли Лойд.

Она стояла, облокотившись на «алвис», вновь элегантно одетая и ухоженная, руки изящно сложены на груди, колено слегка согнуто. Во всем ее облике сквозила непринужденность, лицо озаряла улыбка. При виде ее я почти поверила, что на меня нашло внезапное умопомрачение, и последние кошмарные минуты мне просто пригрезились. Замерев как вкопанная, я уставилась на нее, она же спокойно залезла в карман брюк и достала оттуда пачку сигарет и маленькую серебряную зажигалку. Она предложила одну мне, но я отказалась. Она зажгла сигарету и выпустила облачко дыма.

― Ну, Мия, и что же нам с тобой делать?

Все страхи ожили в мгновение ока, и я бросилась на колени.

― Пожалуйста, отпусти меня в город. Я ничего тебе не сделала.

Эли снова затянулась сигаретой.

― Да. Но, видишь ли, на кону стоят кое-какие семейные обязательства. Я последняя из Гаскойнов. Последняя истинная.

― А как же мужчина…

― Все мы – части большего существа. На самом деле я не совсем та, за кого ты меня принимаешь. Ты смотришь на меня и видишь женщину примерно одного с тобой возраста?

Я кивнула.

― Но я совсем не твоя ровесница. Я родилась в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году, от связи нашего хозяина с женщиной, имени которой не знаю, но, думаю, у вас с ней было много общего. Меня зачали в ночь летнего солнцестояния. И завтра тоже 21-е июня.

― О, Господи, нет.

― Поэтому, сама понимаешь, Мия, как уже сказал мой предок, у каждого здесь своя роль. Завтра ты сыграешь свою.

Я сказала себе, что скоро проснусь. Или Эли сейчас рассмеется своим детским смехом, превратив все сказанное в шутку. Я попыталась убедить себя, что окружающее – всего лишь иллюзия, но сознание отказалось играть в поддавки. Эли затушила сигарету о ботинок и подошла, ее глаза смотрели прямо мне в душу. Птицы смолкли. Листья не тревожил даже легкий ветерок.

Немного погодя, я услышала мужские голоса. Едва различимые, они постепенно приближались. Они пели. Но не христианскую молитву или гимн. Присущий их заклинанию диссонанс расстраивал мои и без того расшатанные нервы. В воздухе снова запахло гнилью, и, когда звуки песнопения приблизились, я закрыла глаза и начала молиться.

Кто-то схватил меня за плечи и бесцеремонно поволок по жесткой земле. Я открыла рот, но не смогла закричать. Я понимала, куда меня тащат. Лодыжки пересчитали все ступеньки, пока меня волокли в подземелье. По затхлому, грязному коридору меня притащили туда, где сквозь сомкнутые веки начал просачиваться свет, и я заморгала. Меня бросили на пол, в нос ударил запах смерти и отчаяния. Я попыталась сесть, тут же задев коленом железную решетку ублиетта.