ОДИН

В новостях передавали ту же историю.

Никто бы не заподозрил, что правительство прекратило работу, а некоторые районы страны все еще страдают от прошлогодних ураганов. Только в этом месяце произошло десять массовых расстрелов, но сообщения о трагедиях отошли на второй план из-за одной.

Каждый канал и их заядлая аудитория были настроены на смерть Кэлвина Эверилла.

По прошествии трех месяцев не было ничего нового, о чем можно было бы сообщить, никаких подозрений о насильственной смерти.

У рок-звезды просто была передозировка кокаином.

Мой взгляд был прикован к экрану телевизора, установленного напротив меня, в то время как запах рассола наполнял мой нос. Я не могла удержаться от того, чтобы не дергать ногой или в сотый раз не пошевелиться на жестком пластиковом стуле.       Администратор, которая встретила меня, когда я пришла, не обращала внимания на мои нервы, поскольку телефон на ее столе звонил без остановки.

Офисы «Гении Записи» располагались тридцатью этажами выше, и солнце Лос-Анджелеса светило в окна, подчеркивая современное индустриальное пространство. Где-то еще звонили телефоны, сопровождаемые щелканьем компьютерных клавиш и торопливыми шагами сотрудника низшего звена и уверенной походкой руководителя.

Сегодня все, казалось, были в бешенстве, а это означало, что, должно быть, происходит что-то серьезное, пока я жду своей участи.

Я винила себя за то, что опоздала, хотя мою сестру вырвало на всю мою одежду, и мне не осталось другого выбора, кроме как позаимствовать что-нибудь из ее шкафа. Каждый новый выбор был ужаснее предыдущего.

Трясущимися руками я разгладила выбранное мной платье – вельветовое, длиной до щиколоток, с широкими бретельками на плечах. Поскольку на дворе был январь, я сочетала его с белой рубашкой с длинным рукавом. Единственными вещами на мне, которые были моими, остались стринги, «Доксы» (прим. бренд одежды и обуви, в данном случае ботинки) из секонд-хенда и черное колье на шее с золотым полумесяцем, свисающим посередине.

Нет, все это было на моей совести.

Я знала, что возвращаться домой перед самой важной встречей в моей жизни было безответственно. Просто Амелия Фаун, живущая почти в шестистах милях отсюда, все еще управляла мной железным кулаком.

Когда новостной сюжет изменился, мой интерес к тому, что выходило в эфир, стал очень реальным. Я не могла отвести взгляд. Как и весь остальной мир, я надеялась хоть мельком увидеть их – Хьюстона Морроу, Лорена Джеймса и Джерико Нобла.

Остальных участников «Связанных».

Большинство знаменитостей уже написали бы в «твиттере», как им сейчас грустно. В век социальных сетей вы не злились и не горевали, если не публиковали это в Интернете. Наши инстинкты диктуют нам, чтобы мы бежали к незнакомцам в Интернете в тот момент, когда испытываем боль, чтобы рассказывали миру, как глубоко мы потрясены потерей наших близких – как будто множество рассеянных сожалений и возношений молитв действительно могли бы залечить наши раны. С другой стороны, коллеги Кэлвина Эверилла по группе воздержались от комментариев.

Ни единого чертова слова.

И вот, мир забыл о своем горе из-за интриг.

Так просто.

Некогда излюбленной мишенью поклонников из этой троицы был фронтмен и ведущий вокалист «Связанных». Последняя идиотская теория заключалась в том, что Хьюстон Морроу убил своего гитариста.

Даже я должна была признать, что это было не совсем безосновательно.

Морроу и Эверилл весь прошлый год занимали ненасытные блоги своей открытой ненавистью друг к другу. Теперь мир был разделен между людьми, которые верили, что Морроу убил Эверилла, и теми, кому было наплевать на это по той же причине, по которой талантливому гитаристу сошло с рук то, что он был наркоманом.

Хьюстон Морроу был почитаем.

Даже больше, чем Кэлвин. Пока гитарист был на пути к становлению легендарным, Хьюстон уже проложил этот путь.

На экране промелькнул клип с последнего совместного выступления группы, когда они исполнили один из своих самых больших хитов «Смертельная Лихорадка».

Услышав текст песни, я встревожилась больше, чем когда-либо. Было невозможно, чтобы «Связанные» написали ее специально для меня, но именно так я себя чувствовала. Несмотря на то, что я пришла на эту встречу и наполнила свои легкие надеждой, я все еще притворялась нормальной, все еще притворялась, что хочу вылечиться.

Убрав рыжие пряди волос с затылка, я собрала их в высокий аккуратный пучок, насколько это было возможно без заколок или зеркала и только с моими черными миндалевидными ногтями. Вряд ли это было профессионально, но никто здесь так сильно не потел.

Я ощутила на языке приторную сладость вишни, хотя ничего не ела со вчерашнего вечера, наблюдая, как Хьюстон Морроу то поет, то кричит в микрофон, который он сжимал так, словно он лично его обидел. Камера приблизила изображение бушующей бури, густых прядей темно-каштановых волос и его глаз, которые напомнили мне вечнозеленые растения – целый лес. Каждая капелька его пота, казалось, идеально соответствовала возбуждению, растекавшемуся между моими бедрами. Я не стала утруждать себя тем, чтобы сжимать их. Я уже знала, что это не поможет.

Ни то, ни другое не помогло бы унять боль – если только не целая ночь с ним.

Как по команде, камера переключилась на самое показное проявление высокомерия и секса. Лорен Джеймс стоял на сцене позади Морроу, но он выступал так, как будто был впереди, в центре. Мои руки, вцепившиеся в подлокотники кресла, и остальная часть меня, цепляющаяся за контроль, вызвали две различные реакции. По мере того как одна хватка усиливалась, другая ослабевала. Огни сцены отражались от серебряного медальона, висевшего на шее басиста. Цепочка покачивалась на грудных мышцах, обнаженных под расстегнутой черной рубашкой, в то время как сверкающий металл безделушки привлекал внимание к его соскам. Его рубашка была такой темной и тонкой, что из-за материала его загорелая кожа и тщательно уложенные темно-русые волосы казались бледными. Он флиртовал с толпой, музыкой и камерой с улыбкой, которую я чувствовала всем своим существом.

Я вздохнула от желания получить то, чего у меня никогда не было, как раз в тот момент, когда камера снова переключилась. Дальше всех от передней части сцены, но все равно каким-то образом служивший неустанным маяком, сидел Джерико Нобл. Истинное сердце «Связанных». Он задавал ритм и темп, которые заставляли толпу стоять на ногах и поднимать руки в воздух, пока он бил по ударной установке и отбивал такт. Он всегда выглядел так, словно попал под дождь, его иссиня-черные волосы падали ему на глаза и завивались вокруг ушей, когда он крутил и качал головой в идеальном ритме. Я знала, что когда он неизбежно поднимет взгляд, чтобы подразнить толпу, я увижу серебристые глаза с золотыми крапинками и черный спиральный пирсинг в уголке его нижней губы.

Наконец камера остановилась на растрепанной бороде и светлых волосах до плеч Кэлвина Эверилла, когда он обеспечивал бэк-вокал Хьюстону. Я почувствовала, как жар, согревающий мои веснушчатые щеки, исчезает, когда мной овладевала печаль. Несмотря на его сомнительную личную жизнь, у него был дар, который никто не мог повторить, хотя я была его ученицей в течение многих лет. В конце концов, я научилась доверять себе как гитаристу и даже предпочла свой собственный стиль.

Тем не менее, у меня внутри что-то шевельнулось, что началось в тот момент, когда я узнала о его смерти, и оно не утихало. Почему-то мне казалось, что вся тяжесть мира легла на мои плечи. Я была поймана в ловушку в колодце замешательства, задаваясь вопросом, почему я не могла избавиться от ощущения, что я - все, что осталось от наследия Кэлвина Эверилла.

Как и во все предыдущие разы, я отмахнулась от того, что, несомненно, было скорее фантазией, чем предупреждением судьбы. Я была почти уверена, что каждый гитарист, считавший себя учеником Кэлвина, чувствовал то же самое. Кроме того, в Эверилле не было ничего достойного восхищения или боготворения, кроме его умения играть на гитаре – или в ком-либо из выживших участников «Связанных».

Было ли это совпадением или дерзкой судьбой, что Морроу, Джеймс и Нобл были теми, кто основал «Связанных» и теперь остались единственными?

— Вот вы где!

Я наконец оторвала взгляд от телевизора как раз в тот момент, когда в зал ожидания ворвалась какая-то девушка с каштановыми косичками и в свитере в яркую полоску. В глазах у нее были звездочки, и мне стало интересно, кто их туда вложил. Я уставилась на нее, убеждаясь, что я та, кого она искала, хотя никого, кроме администратора и меня, поблизости не было.

— Извините, я опоздала, — поздоровалась я, вставая и протягивая руку. — Брэкстон.

— Кейси. Я ассистент Они. Следуйте за мной. Все уже ждут в конференц-зале. Боюсь, встреча началась без вас.

Я внутренне съежилась.

Это означало, что все взгляды будут устремлены на меня, когда я войду в комнату, и я не смогу скрыть или обыграть свое опоздание.

Кейси умчалась вперед, а я старалась не отставать, придумывая предлог для Они. Как представитель артистов и репертуара, она не была известна своей приветливостью. Она была немного упрямой, но меня воспитывали худшие из них, поэтому я сказала себе, что смогу справиться со всем, что она в меня бросит.

Я лишь надеялась, что это будет не дверь.

Я не была похожа на других музыкантов, которые цеплялись за этот момент, за возможность, которая выпадает раз в жизни. Заслужила ли я это? Да. Но это никогда не входило в мои намерения. Теперь я не могла его упустить, и это было не потому, что Они ясно дала понять, что это будет мой единственный шанс.

Я чуть не застонала вслух, когда в моей голове заиграла песня «Lose Yourself» Эминема.