— Нелюди столь же плохо разбираются в отношениях между людьми. Это можно исправить, когда две расы живут в мире и согласии: всегда найдутся любознательные и лишенные предрассудков смельчаки, которые постараются лучше узнать о своих соседях и рассказать потом своим родичам правду, а не легенды. Но здесь, похоже, мирной жизни не было места. Значит, местные легенды следует принимать с большой осторожностью.

— Совершенно верное замечание, — поддержал Нижниченко. — Как говорят в наших с Балисом родных краях: у страха глаза велики.

— Главное сейчас то, что мы теперь точно знаем: до границ Альдабры Анна-Селена добралась благополучно. Думаю, и Серёжа вместе с ней — иначе бы она нас предупредила.

— Да, но это было уже давно: от полнолуния Иво идет третья ночь, а у них ситуация могла поменяться в любую секунду, — решительно, что-то изменилось в поведении благородного сета. То всё молчал, молчал, а сейчас уже второй раз дает замечание. И все — по делу.

— Несомненно, ты прав. Но, если с ними ничего не случилось за время дороги сюда, то можно надеяться, что до города они дошли нормально. А вот что с ними могло произойти там — это вопрос. И более важный вопрос, как нам это выяснить.

— Надеюсь, что выяснить несложно. Все купли и продажи рабов должны облагаться пошлинами и регистрироваться в базилике. Завтра я побываю там и посмотрю записи за последнюю осьмицу, — предложил Йеми.

— Что-то я сомневаюсь, что в Плескове зарегистрировали продажу Серёжи и Анны-Селены в этот караван, — вмешался Балис.

— Вполне возможно, что и зарегистрировали, — парировал кагманец. — За небольшую мзду чиновник может не выяснять, в порядке ли документы продавца на продаваемую собственность. Но, скорее всего, наемники продали их без оформления бумаг, задешево. Просто, чтобы выручить хоть какие-то деньги.

Похитителям нужна была только Риона. Воспоминания о племяннице сразу навеяли на кагманца тоску, испортили настроение.

— Куда смотрит императорский наместник и его подчиненные, — возмутился Колина.

— Эх, благородный Олус, люди — везде люди. Не обманешь — не проживешь.

— Обман наместника — это обман Императора. А обман Императора достоин сурового наказания.

— Несомненно. Если торговцы будут уличены в том, что документы на товар у них не в порядке, их ожидает штраф, а то и тюремное заключение.

— Как только мы доберемся до этих мерзавцев, я непременно потребую, чтобы было произведено самое тщательное разбирательство, — не унимался благородный сет. — И, если закон нарушен, то добьюсь самого сурового наказания.

— Несомненно, — повторил Йеми. Он был абсолютно уверен в том, что с бумагами у купца, владеющего Анной-Селеной и Серёжкой, все в порядке: подделывать документы о покупке работорговцы научились не вчера.

— Но все же, предположение о том, что хозяин может продать детей потихоньку, без оформления документов, мы полностью исключить не можем, — заметил педантичный Мирон.

— Не можем, — согласился кагманец. — Надо послоняться по базару, послушать новости.

— Этим мы с Сашей завтра займемся.

— Послезавтра, — уточнил Йеми.

— Что? — не понял Нижниченко.

— Завтра мы попадем в Альдабру никак не раньше, чем после полудня. Пока устроимся — будет приближаться вечер. Торговля уже свернется, ничего на базаре не узнаешь.

— Значит, нужно пройтись по кабакам, особенно тем, где работорговцы любят останавливаться. Ты знаешь, что это за кабаки?

— На память знаю пару мест. Остальные выясню на месте. А что, ты тоже собираешься туда заглянуть?

— Собираюсь, а что? — Балис с удивлением воззрился на кагманца.

— В таких местах собирается далеко не самая почтенная публика. Наемники, ворьё, доступные женщины, торговцы краденым, просто головорезы.

— И?

— Мне бы не хотелось отмечать каждый посещенный нами город разгромом в местной харчевне.

Гаяускас от души рассмеялся.

— Почему сразу — разгромом? И вообще, разве я на кого-то нападаю? Мне кажется, это ваши местные наемники пускают в ход кулаки и кинжалы по всякому поводу.

— Вот поэтому-то я за них и переживаю. Если ты будешь в каждом городе расправляться с лучшими местными бойцами…

— Йеми, не преувеличивай. Я, конечно, кое-что умею, но и здешние воины тоже годятся не только для парадных построений.

— Битый — очень хороший боец, но ты его победил.

— С Битым мы примерно равны в умении. Думаю, в этих краях есть бойцы и посильнее.

— Я тоже так думаю, но их не так много. И вряд ли с ними можно встретиться в подобных злачных местах. Хотя, кто знает…

— А давайте-ка спать, друзья, — неожиданно предложил Наромарт. — Завтра у нас будет трудный день и надо встретить его полными сил и со свежей головой.

Предложение сочли разумным, и вскоре у огня остался один Мирон, которому в эту ночь пришла очередь дежурить в первую стражу.

Той ночью Женьке, впервые после того, как он превратился в вампира, приснился сон. Даже не сон — кошмар. Снились центральные улицы и площади родного города, заполненные народом. Все люди были обязательно с чем-то оранжевым. Либо с шарфиком, либо в шапочке, либо в куртке ярко-оранжевого цвета, в крайнем случае — с оранжевой повязкой на рукаве. У многих в руках знамена — либо просто оранжевые полотнища, либо с надписью крупными буквами «ПОРА» и жирным восклицательным знаком.

И все кричали. Что кричали — Женька не мог разобрать, в ушах стоял гул, словно где-то рядом работал компрессор. Но явно что-то очень нехорошее. Женька видел искаженные злобой и ненавистью лица, выпученные от натуги глаза, раскрытые рты и понимал, что эти люди готовы идти и убивать. А рядом с этими лицами мальчишка видел другие: с абсолютно пустыми, стеклянными, ничего не выражающими глазами. Эти люди не испытывали ни злобы, ни ненависти, ни вообще никаких чувств. Не люди, а роботы, действующие строго по заданной программе, готовые выполнить любую команду. Сейчас они выполняли команду «кричать», выполняли не за страх, а за совесть. Женька с ужасом стал искать в толпе нормальные человеческие лица — и с ещё большим ужасом их находил. Это только на первый взгляд казалось, что все, вышедшие на площадь ненормальные. На самом деле, умных, не обезображенных фанатизмом, не зомбированых лиц среди оранжевых людей было очень много. Но и эти люди были растворены беснующейся толпой, поглощены, перемолоты ею, и кричали, как казалось Женьке, ничуть не меньше своих соседей. Казалось, что кричит сам Город, отравленный всеобщей ненавистью. Город корчится в муках, ему плохо, его рвёт этой оранжевой желчью и она выплескивается на Крещатик, на соседние улицы и площади, и толпа становится всё гуще, все агрессивное, все злее…

А потом Женька увидел, что на месте привычного памятника Ленину стоит какая-то циклопическая колонна из белого мрамора и понял, что это — не настоящий Город. Потому что в настоящем Киеве не могло быть таких припадков злобы и ненависти. Город такой. Люди такие. И мальчишке стало сразу хорошо и спокойно. Видения сразу сгинули, исчезли, будто кто-то вытер мокрой тряпкой засиженное мухами грязное окно и через стекло ворвался веселый и яркий свет. Женька понял, что это, наверное, Элистри подсказывает ему, чтобы он не злился на своих спутников и не желал им зла, а то и сам станет таким, как эти «оранжевые». "Не буду злиться", — решил подросток. — "Я ведь и правда не хочу никому из них ничего плохого".

А дальше уже был обыкновенный вампирий «сон» — полная темнота и пустота, без мыслей, чувств и сновидений.

— Ветилна, кто эти люди? — медленно, чуть ли не по складам произнесла ничего не понимающая домна Лафисса.

— Это благородный Олус Колина Планк, отец несчастной девочки. А это — Порций Простина, его клиент, — представила незнакомцев домна Ветилна.

Йеми отвесил почтительнейший низкий поклон, что хозяйке очень понравилась: сразу видно, что благородный лагат умеет держать себя в приличном обществе. Чувствуется, что воспитывался недалеко от столицы. Местные-то лагаты мнят о себе невесть что, чуть ли не ровней сетов себя считают.