Глава 36 «Разными путями»

 

***

Кто бы мог подумать, что этот ребенок осмелится огрызаться!

***

Пораженный до глубины души, Гу Юнь остолбенел. Это решительно отличалось от того, что он ожидал услышать от Чан Гэна. Он немедля спросил:

— Почему?

— Западные земли [1] под надежной защитой Черного Железного Лагеря моего ифу, — ответил Чан Гэн. — Мое пребывание там принесет лишь новые проблемы. Кроме того, я не смею обременять ифу заботой о моих фальшивых заслугах, которые он желает присвоить мне, ведь это все совершенно бессмысленно.

Пусть Гу Юнь считал точно так же, однако стоило Чан Гэну самому завести разговор об этой ситуации, маршал вдруг почувствовал себя так, будто его окатили ледяной водой. Гу Юнь едва смог сохранить безучастное выражение лица и ответил Чан Гэну:

— В таком случае... быть по сему. Отправляйся в столицу. Ты сможешь ежедневно посещать дворец, назначать аудиенции, заниматься делами управления и разрешать политические споры — это тоже вполне приемлемо. У моего старого учителя есть несколько учеников, ты можешь познакомится с ними и...

— Думаешь, это то, что меня интересует?

Пока Чан Гэн говорил, то посматривал в конец длинного узкого коридора. Усыпанный множеством раскрывшихся бутонов весенний сад был сплошь залит ярким золотом цзяннаньского солнца. Правда садовники господина Яо как-то судачили, что именно в это время наступает самый активный сезон цветения, хотя длится он недолго: от десяти дней до полутора месяцев.

По крайней мере, они цвели именно здесь, в просторном саду, а не где-то там, на краю горизонта, у склона безлюдной горы, где им некому явить свою красоту прежде, чем они безмолвно увянут. Жизнь и смерть разделяет мгновение — не успеешь и глазом моргнуть, как твое время иссякнет. И свидетелями кратчайшего мига красоты бытия тех цветов станут птицы, пролетающие мимо, и дикие звери. Разве им есть дело до них? Разве могут они постичь смысл сего чуда?

Мгновению жизни цветка уподобились совершенно никчемные чувства: грызущая сердце ненависть и исцеляющая сердце любовь.

— Ифу, — произнес Чан Гэн, — мастер Ляо Жань знаком со множеством незаурядных и выдающихся людей. Я хотел бы странствовать по свету вместе с ними. Я ни в коем случае не буду откладывать занятия по чтению и тренировки...

Это еще что за чушь?..

Чан Гэн даже закончить не успел, как Гу Юнь перебил его сухим кратким:

— Нет.

Чан Гэн молча встретился взглядом с Гу Юнем. Лицо маршала помрачнело.

До сего момента Гу Юню даже не приходило в голову попытаться разгадать, какие эмоции могли скрываться в сердце юноши, стоявшего спиной к свету. И сейчас, вопреки всем ожиданиям, посмотрев Чан Гэну прямо в глаза, Гу Юнь ощутил давяще чувство тревоги.

Гу Юнь понял, что он ответил слишком резко. Немного смягчив голос и выражение лица, он произнес:

— Хорошо! Если тебе вдруг захотелось пойти поиграть, не спеши. Вернись в столицу и попроси дядю Ван предоставить тебе в сопровождение несколько охранников из поместья. И еще одно условие: я запрещаю тебе ехать туда, где нет императорской почтовой станции. Каждый раз, прибывая на новую станцию, ты должен будешь отправить мне письмо, в котором сообщишь о том, что ты в целости и сохранности.

Чан Гэн глухо добавил:

— И пусть весь путь за мной таскаются тюки с богатой одеждой и лучшей едой, да? С тем же успехом я бы мог пойти поставить несколько курительный палочек в храм Ху Го в сопровождении молодых барышень. Это сэкономило бы кучу сил и денег.

Гу Юнь промолчал.

Кто бы мог подумать, что этот ребенок осмелится огрызаться!

Более того, в каждое его изящное слово так непринужденно вплетался скрытый смысл — это походило на колкую насмешку!

Приподнятое настроение Гу Юня, вдохновившегося весенними пейзажами в Цзяннане, в мгновение рассеялось. Он подумал: «До сих пор он меня не слушается потому, что я слишком его баловал?»

Гу Юнь ответил более строгим и нетерпеливым тоном:

— Мир огромен, а человеческие сердца коварны. И что тут веселого? Этот монах не способен даже постоять за себя. Он может только бежать от несчастья и унижаться, попрошайничая еду. Если с тобой что-нибудь приключится во время путешествия с ним, как прикажешь мне оправдываться перед почившим Императором?!

«Ах, вот как, — равнодушно подумалось Чан Гэну. — Значит, это из-за необходимости объясняться перед покойным Императором. Если бы он прознал, что я всего лишь маленький ублюдок, рожденный той женщиной, Сю Нян, взявшейся неизвестно откуда; если бы он прознал об этом и, наконец бы понял, что мое высочайшее происхождение — лишь гнусная ложь — уловка, сбившая с толку императорскую семью — он впал бы в ярость и вернулся к жизни, только чтобы найти меня и убить».

Каждый раз, когда он смотрел на Гу Юня, то чувствовал, будто его сердце мучительно медленно кромсают острым ножом, разрезая на жалкие кусочки. Его грех, камнем висевший на шее, только лишь тяжелел, и Чан Гэну не хотелось ничего больше, кроме как немедленно сбежать подальше от этого человека. В то же время Гу Юнь отказывался отпускать и крепко держал его.

Он не знал этого, но в сердце Чан Гэна стремительно рождались новые, совершенно необузданные чувства — такие, как безграничная ненависть к Гу Юню. Однако же, к счастью, Чан Гэн умел совладать с собой и быстро возвращался в нормальное состояние.

Чан Гэн отвел взгляд от Гу Юня и спокойно проговорил:

— На днях ифу сказал мне, что какой бы путь я ни выбрал, если этот путь — тот, который я хочу пройти сам, все будет в порядке. Прошло всего несколько дней, а ифу уже забирает свои слова обратно?

Вспыхнувшее в груди Гу Юня пламя обожгло его сердце:

— Я сказал, что хочу, чтоб ты все тщательно обдумал. Считаешь, ты уже сделал это?

— Я хорошо подумал.

— Нет! Подумай еще раз! А после, когда ты как следуешь обо всем подумаешь, найди меня, — Гу Юнь не хотел ругать его, поэтому круто развернулся и быстро отправился прочь.

Чан Гэн наблюдал за удаляющейся фигурой. Маршал нервно стряхивал с плеч опавшие лепестки персиковых цветков. Позади юноши послышались легкие шаги. Чан Гэну не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто стоял позади него.

— Чтобы мастер стал свидетелем такой сцены... Как неловко.

Монах не смел появляться и показался лишь тогда, когда Гу Юнь ушел. Ляо Жань с облегчением явил свое лицо и произнес: «У Аньдинхоу благие намерения».

Чан Гэн взглянул на свои ладони: на некогда тонкой коже появилось несколько багровых следов мозолей. Вот только на этих руках до сих пор не было ни одного шрама.

— Я не хотел бы превратиться в ничтожество, которое только и может, что полагаться на его доброту, — холодно произнёс Чан Гэн.

«Жалкий слуга лишь хотел обратить внимание на то, что Ваше Высочество немного перегнул палку, — заметил монах. — Если бы в мире существовал мудрец, постигший истину Бытия, в юности он так или иначе воспитывался почтенными матерью и отцом, находясь под их безграничным покровительством. Однако, по словам Вашего Высочества, получается, что все люди в этом мире несут на себе печать ничтожества? Большой сосуд долго делается [2]. Не стоит зазнаваться и проявлять излишнюю поспешность».

Чан Гэн ничего не ответил. Разумеется, он имел в виду совсем не это.

«Я разглядел выражение на лице Вашего Высочества, — сказал монах. — Похоже, яд добрался до ваших костей».

Чан Гэн ошарашенно посмотрел на монаха. Откуда он узнал о Кости Нечистоты?

Монах продолжил:

«В сердце каждого человека есть яд. Он может пребывать очень глубоко, а может и нет. Ваше Высочество, в ваши годы вам не следует думать о подобном так много, лучше отпустить излишние мысли».

— Откуда мастеру знать? — грустно улыбнулся Чан Гэн.

Он всегда чувствовал: все, что его окружало — его императорский статус, его фальшивая личность, — все для него украла Сю Нян. Может, однажды кто-нибудь тоже сможет это понять. Они раскроют правду и скажут, что он не заслужил того, что имел. И тогда он все потеряет.

Постоянное беспокойство вошло у Чан Гэна в привычку; именно поэтому в столице он чувствовал себя посторонним.

Гу Юнь всегда оставался на стороне Четвертого Принца, неустанно помогая ему двигаться по пути к светлому будущему, но в какой-то момент Чан Гэн осознал, что он не способен ради этого будущего возложить на алтарь свое сердце.

Каждый день, глядя в зеркало, он видел перед собой не Цзы-ду [3], а «подземного дракона» [4], барахтающегося в грязи. Но его окружение старательно цепляло на него рога и чешую, стараясь облачить его в шкуру истинного дракона. Тем не менее, даже если у него будет множество величайших наград, он все равно останется негодным червем, тем, кто никогда не войдет во дворец императора в статусе наследного принца.

Именно поэтому лучше держаться подальше от столичных интриг, чтобы избежать неловкости в дальнейшем.

А что касается Гу Юня... радости и печали, которые он приносил... в каждом слове его — ни намека на неискренность... Такого не забыть. Такое попросту невозможно вычеркнуть... выдрать из памяти! Это навсегда отпечаталось на костях Чан Гэна. Он не мог обмануть себя и сказать, что легко сможет отпустить его — просто чувствовал, что не достоин всего этого.

Чан Гэн решил не продолжать отчитывать самого себя. Вскоре он собрался и снова обратился к монаху:

— Ах да, мастер, я всегда хотел спросить у вас. В конце концов, что это за болезнь, от которой страдал мой ифу? В восточном море он очень странно себя вел. Однако он отказался мне о чем-то рассказывать.

Монах поспешно покачал головой и быстро ответил: «Амитабха, монах не смеет обсуждать подобное».

Чан Гэн нахмурился и спросил:

— Он кичится своим влиянием, а ты все равно помог ему, не принимая это в расчет?

«Неужели Аньдинхоу из тех, кто начнет бессмысленно кичиться своим влиянием, — со смехом сказал монах. — Если он не хочет говорить об этом, то это не потому, что он боится, если о его слабостях узнают другие. Возможно, эта слабость — вросшая в его тело чешуйка, яд в его сердце. Кто посмеет прикоснуться к самому уязвимому месту Аньдинхоу? Ваше Высочество, прошу, пощадите и позвольте монаху сохранить его жизнь».