Как только они погрузили все пожитки на лодку и привязали их, Эя приняла позу, указывающую, что они готовы. Помощник что-то крикнул, почти пропел. Клерк на набережной прокричал ответ, концы отвязали, злое урчание колеса стало громче и сильный резкий удар дерева по воде отбросил их от берега в реку. Поднялся бриз, но, вероятно, только из-за скорости лодки. Эя села рядом с Маати и взяла его запястья.

— Мы сказали им, что ребенок — сын одного из утхайемцев и западной девушки. Ванджит — няня.

Маати кивнул. Ложь, ничем не хуже любой другой. Ванджит, сидевшая на носу, обернулась, услышав свое имя. Ее глаза были ясными, но, судя по выражению лица, она только что плакала. Эя нахмурилась и так сжала кончики его пальцев, что они побелели, потом подождала, пока кровь не вернулась в них.

— Она спросила о твоих табличках, — сказал он. — Ты постоянно занята с ними. Пленение?

— Я пытаюсь врезать символы настолько глубоко, чтобы смочь прочитать их пальцами, — тихо сказала Эя. — Это намного лучшее упражнение, чем я ожидала. Мне кажется, что я нашла несколько способов улучшить грамматику. Надо будет сделать другой набросок, но… Как ты себя чувствуешь?

— Что? А, прекрасно. Я чувствую себя прекрасно.

— Устал?

— Конечно я устал. Я уже стар, и слишком долго был в дороге…

«И я выпустил в мир сумасшедшего поэта, — подумал он. — Вся жестокость и трюки дай-кво, вся эта боль и потери, которые я перенес, чтобы стать поэтом, были оправданы. Если они не давали людям вроде Ванджит становиться поэтами, все было оправдано. А я проигнорировал их».

Словно читая слова в его глазах, Эя посмотрела через плечо на Ванджит. Солнечные лучи отражались от воды, окружая темную сгорбленную девушку блестящим бело-золотым ореолом. Когда Маати отвернулся, образ остался в его глазах и лег на все, на что он смотрел — чернота, где был свет, и бледное изображение цвета траурного платья, где была Ванджит.

— Я сделаю тебе чай, — сказала Эя мрачным голосом. — Оставайся здесь и отдыхай.

— Эя-кя? Мы… мы должны убить ее, — сказал Маати.

Эя повернулась к нему с бесстрастным выражением на лице. Он показал на Ванджит, его рука дрожала.

— До твоего пленения, — сказал он. — Мы должны быть уверены, что это будет безопасно для тебя. Так безопасно, как только возможно. Ты… ты понимаешь.

Эя вздохнула. Потом опять заговорила далеким и задумчивым голосом.

— Я знала одну целительницу в Мати. Она рассказала мне о том, что была в предместье, когда один из мужчин подхватил кровавую лихорадку. Он был хорошим человеком. Все его любили. Это было очень давно, так что у него были дети. Он пошел на охоту и вернулся больным. Она приказала помощникам задушить его и сжечь тело. Его дети оставались в доме все это время и плакали, пока они этим занимались. После этого она много лет не могла спать без кошмаров.

Ее глаза глядели в никуда, она выставила вперед челюсть, словно хотела кого-то запугать. Человека, бога или судьбу.

— Ты говорила, что это не ее ошибка, — мягко сказал Маати, аккуратно избегая упоминать имя Ванджит. — Она была маленькой девочкой, когда ее семью убили перед ее глазами. Она — запутавшаяся женщина, которая хотела ребенка и никогда не будет его иметь. Она стала злой и жестокой только из-за того, что с ней сделали.

Эя приняла позу несогласия.

— А сейчас я говорю, что не имеет значения, как мало спала мой друг, целительница, — сказала Эя. — Она спасла жизни этих детей. У меня есть травы. Когда мы остановимся на ночь, я достану их. Я позабочусь, чтобы это было сделано.

— Нет. Нет, я это сделаю. Если кто-нибудь и должен, пусть это буду…

— Это надо сделать быстро, — сказала Эя. — Она не должна понять, что происходит. Ты не сможешь.

Маати принял позу, которая бросала вызов, и Эя мягко сложила руки перед собой.

— Ты все еще хочешь спасти ее, — сказала она. Усталость и решительность заставили ее выглядеть, как отец.

Как Ота, который когда-то убил одного поэта.