ГЛАВА 59

ГЛАВА 58

Я начинаю тонуть. Вода становится обжигающей, но я широко раскрываю глаза и, затаив дыхание, наблюдаю за тем, как железный ворон оказывается в моей клетке.

"Фэллон!"

Когти Лора впиваются в мои руки. Но как только это происходит, он издаёт шипение и отпускает меня.

Моя кровь кипит, как в тот день, когда Мириам высвободила мою магию.

Мою кожу начинает щипать, а лёгкие покалывать. Может быть, я таю? Я не хочу превратиться в лужу.

Ненавижу лужи.

Неожиданно у меня в голове возникает воспоминание о том, как я прыгала через вонючие лужи в Тарелексо, пытаясь не испачкать свои платья в грязи.

"Фэллон, сними с себя эту цепь. Я не могу тебя касаться, пока ты связана с моим вороном".

Голос Лора заставляет меня позабыть про лужи.

Я моргаю, а затем поражённо смотрю на свою клетку, в которой теперь находится его ворон.

"О, боги, я поймала тебя, Лор".

Я начинаю смеяться.

"Я поймала тебя!"

"ФЭЛЛОН!"

Думаю, он говорит что-то ещё, потому что у меня в голове начинается гул.

Как и в ушах.

И в крови.

Мои веки начинают опускаться.

И я тоже начинаю опускаться.

Как вдруг что-то похожее на гигантский кулак ударяет меня в грудь. Твердеет. И исчезает.

"Клянусь Морриган, твою мать... Что я запру тебя... В своём долбаном замке... До конца твоей чертовой... Жизни".

Я улыбаюсь и провожу пальцами по перьям, которые превращаются в металл, когда я к ним прикасаюсь. Странно.

"Это единственный раз в жизни... Когда я прошу тебя... Не касаться меня..."

Мои лёгкие сжимаются, и я захожусь кашлем, отчего влажный солёный поток устремляется в мои лёгкие. Меня начинает тошнить, и вот я уже задыхаюсь.

"Лор... я не могу... дышать".

Низкий жалобный стон разрезает мои барабанные перепонки. Неужели Лор плачет? Он не похож на того, кто стал бы плакать. Но плач становится всё громче и ярче, как и свет. Вода теперь такая чистая, что я могу разглядеть розовое пятно.

Оно такое огромное.

И оно обволакивает всё моё тело, точно я подарок, перевязанный лентой.

По-настоящему большой и сильной лентой.

Покрытой чешуёй.

Я провожу пальцами по чешуйкам и удивляюсь их мягкости, а затем удивляюсь тому, что траншея становится всё меньше и меньше. Мои лёгкие так быстро раскрываются, что мне становится больно, когда они впечатываются в рёбра. И если моя мать начнёт поднимать меня на поверхность ещё быстрее, они точно поломают мне кости.

Я закрываю глаза и стараюсь не отключиться от боли.

"Лор?" — его имя проносится по нашей мысленной связи не громче шепота. "Клетка".

Между нами растягивается ужасающая тишина, но затем он хрипло произносит:

"Всё ещё привязана к твоей чертовой шее".

Несмотря на то, что слова Лора, а особенно те, что он произносит внутри моей головы, не сотканы из воздуха, его ответ ощущается как глубокий вдох.

"А твой...", — внутри моего тела всё болит... как и снаружи, — "...ворон?"

"Всё еще там, птичка. Всё еще там".

"Хорошо", — шепчу я за секунду до того, как моя голова разрезает поверхность Марелюса. Я резко вдыхаю, а затем отключаюсь из-за острой боли, вызванной кислородом, который разъедает мои опалённые лёгкие.

Капли дождя, точно иголки, ударяют мне в лицо, а соль залетает в рот. Меня начинает тошнить, и я закашливаюсь, но кашель так сильно воспламеняет моё тело, что я стараюсь сдержаться, насколько это вообще возможно.

Я пытаюсь приподнять веки, но у меня ничего не получается. А затем сквозь обожжённые губы я осторожно втягиваю воздух тонкой струйкой, отчего мои лёгкие начинают гореть, точно от фейского огня. Я решаю дышать через нос, так как это не так больно.

"Лор?"

"Да", — его голос звучит очень нервно.

"Что происходит?"

"Дайя несёт тебя в безопасное место".

"А клетка?"

"Привязана к её рогу".

"Твой ворон?"

"Всё ещё там, любовь моя. Всё ещё там".

Его голос звучит так же, как я себя чувствую... сломлено.

"Лор?"

"Отдыхай, Behach Éan".

"Моя кожа расплавилась?"

"Нет".

"А ты бы всё так же любил меня, если бы она расплавилась?"

"Я буду любить тебя в любом обличье".

"Даже без кожи?"

Тихо улыбнувшись, он бормочет:

"Кажется, ты не против, когда у меня отсутствует кожа".

Я морщусь, так как в этом случае он становится тёмным и превращается в дым, тогда как от меня могут остаться только окровавленные кости.

"Отдыхай, Behach Éan. Тебе надо отдохнуть".

Я улыбаюсь и снова проваливаюсь в небытие.

Но на этот раз приятное.

* * *

Я перестаю двигаться, и, хотя все мои кости ноют, а лёгкие чувствуют себя... я делаю осторожный вдох. Воздух устремляется вниз по трахее точно острый нож, а затем трётся о мои внутренности словно наждачка. Похоже, состояние моих внутренностей не намного лучше.

Я растопыриваю пальцы, и они погружаются во что-то холодное и рыхлое... песок?

Несмотря на то, что в мои глаза как будто налили мёда, мне удаётся приподнять ресницы. Белое небо распростёрлось надо мной, и на его фоне я замечаю два чёрных лика — один из них состоит из теней, а другой из потёкшей подводки.

Я подношу руку к шее, чтобы коснуться цепочки, но кроме сухой кожи и растянутой чёрной ткани не нахожу никаких бусин.

— Клетка? — хрипло произношу я. — Где клетка?

Мой голос звучит так скрипуче, словно он пытается выбраться из моего рта.

— Клетка?

Лицо моего отца становится темнее и теперь еще больше контрастирует с бледным небом.

— Пожалуйста, скажите мне... что она здесь.

— О, она здесь.

— И ворон Лора... тоже?

Губы моего отца так плотно сжаты, что его рассерженное лицо кажется теперь разрезанным пополам.

— Я уже подумываю о том, чтобы бросить его обратно в море.

Я приподнимаюсь на локтях, и всё моё тело взрывается болью в самых разных местах.

— Для чего... тебе это делать?

— Потому что он, мать его, не заслуживает того, чтобы стать цельным. После того, как он позволил тебе, мать его, нырнуть в этот морской вулкан, который поджарил, мать его, твою кожу.

Если бы я не знала, что мой отец зол, такое частое использование выражения "мать его" определённо рассказало бы мне о его настроении.

— И это мы ещё не знаем, как сильно пострадали твои внутренние органы.

Я опускаю взгляд на руки, ожидая, что они будут покрыты волдырями, но кожа на них гладкая, как у младенца. Даже мои вчерашние синяки пропали.

"Как только мы покинули земли фейри, твоя мать положила тебя на камень и вылизала все твои раны. А затем унесла тебя на берег, чтобы мы могли тобой заняться".

Благоговение и нежность наполняют мою грудь, когда я, прищурившись, смотрю на серый горизонт в поисках великолепного морского дракона, который, как оказалось, связан со мной родственными узами.

"Она отдыхает на дне. Это путешествие и твоё исцеление порядком её вымотали".

Тяжёлое чувство вины захлестывает моё сердце.

— Где клетка?

Лор кивает на лес у нас за спинами, где четыре ворона в человеческом обличье стоят на страже, а несколько других кружат над ними в образе птиц.

— Dádhi, ты не мог бы помочь мне дойти до деревьев?

Сначала он сжимает губы, словно его раздражает тот пункт назначения, который я выбрала, но затем проводит гигантскими руками по лицу. Он ещё больше размазывает краску, но вместе с неё также стирает с лица остатки гнева. Я бы не назвала его лицо мягким — не думаю, что для описания лица Кахола Бэннока можно использовать это слово — но выражение его лица определенно смягчается.

Вместо того чтобы поставить меня на ноги, он поднимает меня своими огромными руками и прижимает к вздымающейся груди.

Я не протестую. Вообще, я не из тех, кто привык экономить усилия, но сейчас моё тело кажется ни на что не годным. Может быть, горячая вода, и правда, поджарила часть моих внутренних органов? Я морщу нос при этой мысли, а затем качаю головой, чтобы её отогнать.

— Ребёнку заплатили? — спрашивает мой отец, когда мы приближаемся к деревьям, верхушки которых покачиваются.

Я хмурюсь.

— Ребёнку?

— Нам пришлось позвать человеческого ребенка из Ракокки и отнести его на пляж, чтобы тот распутал ожерелья на твоей шее, так как металл это проводник.

Он бросает взгляд в сторону Лора.

— Лор не привязывал их к моей шее, dádhi. Я сама это сделала.

Я касаюсь ладонью его бороды, чтобы обратить на себя его внимание.

— И я точно так же сама решила достать его ворона, зная, что там находится вулкан.

— Тогда он, мать его, должен был тебя остановить!

Я вздыхаю, чувствуя, что мой отец пока не готов забыть и простить.

"Я пойму, если он никогда меня не простит".

Я перевожу взгляд на клубящуюся тёмную массу.

"Не говори так. Вы лучшие друзья. Братья. Он, может быть, и не забудет об этом, но он простит".

"Если бы твоя кожа расползлась, а кровь вытекла..."

Его тени содрогаются, а золотые глаза надолго исчезают.

"Ты могла умереть".

Что? Как же я рада, что не задумывалась об этом, когда ныряла в этот марелюский суп. Иногда неведение это не так уж плохо.

— Ребёнку заплатили, Кахол. Он попробовал золотую монету на зуб, так как не мог поверить, что она настоящая.

Имоген улыбается, что очень редко случается, поэтому мой взгляд моментально приковывает изгиб её губ и белые зубы.

— Один золотой за то, чтобы распутать бусы? Кажется, вы сделали из него почитателя воронов.

— Мы и так уже ему нравились, — говорит мой отец. — Как и большинству людей. Ему заплатили золотом за молчание. Лучше, если фейри будут продолжать думать, что ворон Лора лежит в Филиасерпенс.

— Ему понадобился почти час, чтобы распутать твою маленькую удавку, — говорит Имоген.

Я потираю свою нежную кожу.

"Разве не проще было бы использовать клещи или нож?"

"Ты действительно думаешь, что я позволил бы кому-то приблизиться к твоему телу с ножом, mo khrà?"

"Думаю, нет".

— Надеюсь, ты не против того, что я позволила ему оставить себе одну жемчужную нить, Фэллон.

Имоген указывает на сверкающую кучу цепочек и драгоценностей.

— Похоже, его матери очень нравится морской жемчуг.

— Тебе следовало отдать ему все эти ожерелья, Имоген.