Мы собираемся за продуктами? Это ничуть не более странно, чем все остальное, что он сказал, но я все еще слегка ошеломлена, настолько, что даже не вздрагиваю, когда он нежно целует меня в лоб, гладит по макушке и говорит, что скоро вернется. Я застываю на месте, чувствуя себя щенком, предоставленным самой себе, которого погладили и велели быть хорошей девочкой, пока его хозяин не вернется домой.

Я…должна была бы это возненавидеть это. Прежняя я, однозначно возненавидела бы это. Но он не причинил мне вреда. Он ничего не сделал, только относился ко мне немного странно. Он накормил, одел и оставил меня одну в своем доме без каких-либо ограничений, кроме пары комнат, в которые мне запрещено заходить. Он не привязал меня к кровати и не приковал цепью к батарее. Он не морил меня голодом, не причинял боли и не нападал на меня.

Он погладил меня по голове. Как щенка.

Я чувствую, что схожу с ума.

Возможно, я сошла уже давным-давно.

Я оглядываю комнату, пытаясь решить, что сделать в первую очередь. Уборка, не самое худшее в мире, я всегда ненавидела домашние дела, но это даст мне возможность чем-нибудь заняться. Тогда все, чего я хотела, это бездельничать или спать после изнурительной недели занятий танцами, репетиций и хореографии, но сейчас у меня нет ничего из этого. Все, что у меня есть, это бесконечные часы, которые нечем заполнить, ничего, кроме моих собственных мыслей, разъедающих мой мозг. Может быть, мне пойдет на пользу занять себя, думаю я, решительно направляясь на кухню. И, кроме того, его квартира интересная. Ее было бы интересно осмотреть.

Мыть посуду достаточно просто, хотя я нервничаю, когда с ней обращаюсь. Здесь нет дешевых тарелок и чашек IKEA. Все сделано из тонкого фарфора и тяжелого серебра, о котором я знаю достаточно, чтобы понять, что я должна их отполировать, хотя мне требуется некоторое время, чтобы найти средство для полировки серебра. Однако, что я замечаю, как и тогда, когда он угощал меня чаем, так это то, что большинство блюд так или иначе слегка повреждены. Скол здесь, дефектный дизайн там, глубокая патина на некоторых элементах серебра, которую невозможно отшлифовать. И посуда… это еще не все.

Мебель в столовой великолепная, из тяжелого антикварного дерева и, вероятно, очень старая, но есть недостатки: царапины, вмятины, пятна от воды. Дорогие ковры местами потерты или с возрастными пятнами на рисунках, и предметы коллекционирования те же. Все они прекрасны и, на мой любительский взгляд, выглядят подлинными, а не просто поврежденным хламом, но они повреждены. Помятые или поцарапанные рамки, облупившаяся краска, вырванная страница или сломанный корешок или отсутствующие позолоченные надписи на книгах, трещины на антиквариате. Есть красивая японская ваза, в трещинах которой залито золото, и я помню, что где-то слышала о такой технике, хотя не могу вспомнить название.

Пробираясь по комнатам в квартире, я чувствую, что напрягаюсь, на грани срыва с каждой открываемой дверью и каждой новой вещью, которую беру в руки для уборки. Я чувствую, что жду, когда раскопаю что-нибудь ужасное, найду что-нибудь, что скажет мне, что не так с Александром, какая ужасная судьба ждет меня или когда он внезапно вернется, когда он обманом заставил меня сделать все это, дотронуться до его вещей, а затем накажет меня за это.

Я не могу понять, почему он был так добр ко мне, когда купил меня, эти две вещи кажутся диаметрально противоположными друг другу. Я не могу избавиться от ощущения, что затаила дыхание, ожидая, когда ловушка захлопнется. Но это не так. Все, что я нахожу, это комнату за комнатой, заполненную красивыми предметами, которые выглядят дорого, но имеют небольшие недостатки, и до меня кое-что начинает доходить.

Собрать это воедино несложно. Я сажусь на диван, наполовину закончив вытирать пыль с кажущихся бесконечными рисунков на стенах гостиной после того, как спускаюсь вниз из библиотеки и снимаю обувь, разглядывая ребристую рубцовую ткань на подошвах своих согнутых ног.

Все в этой квартире так или иначе повреждено. Недостаточно, чтобы лишить ее красоты, даже недостаточно, чтобы быть заметным поначалу, пока вы не подойдете поближе. Но все это каким-то образом испорчено.

Прямо как я.

Я не знаю, как к этому относиться, и я, конечно, не думаю, что это то, на что я должна указывать Александру. Что-то внутри меня, какой-то инстинкт, говорит, что он не захочет, чтобы я осознавала это, знала что-либо об этом его странном пристрастии. И, честно говоря, подмечать это не значит, что я это понимаю. Одно дело собирать некорректные рисунки, но другое? Это немного жутковато, но в то же время… мило?

Я этого не понимаю. Я не понимаю его, и как бы ни была любопытна мне эта квартира, я не уверена, что хочу понимать. Он, конечно, кажется сложным человеком с многослойностью, но я боюсь того, что я могла бы обнаружить, если бы эти слои были когда-нибудь отклеены или как он мог бы отреагировать, если бы я попыталась.

Звук открывающейся входной двери раздается несколько часов спустя, когда я убрала практически все, что могла. Я вытираю пыль с нескольких маленьких статуэток на приставном столике, Александр спускается по лестнице с приятной улыбкой на лице, когда он заходит в гостиную и оглядывается.

— Ты проделала прекрасную работу, Анастасия — говорит он, и я не могу не почувствовать теплую вспышку удовольствия от его похвалы. Приятно, когда кто-то доволен мной, и хвалит меня, даже если это мужчина, которому я принадлежу.

— Пойдем со мной, — говорит он затем, указывая на коридор, который ведет в мою комнату, и мой желудок сжимается.

— Ты не хочешь посмотреть остальное? — Спрашиваю я, запинаясь, внезапно занервничав. Может быть, это сейчас. Возможно, он собирается воспользоваться этим. Я устала. Я не могу дать отпор, как будто я вообще когда-либо могла.

— Я уверен, что все это так же превосходно, — любезно говорит Александр. — Пойдем, куколка. Нам нужно кое-что сделать.

Я знаю, что лучше с ним не спорить. Я молча следую за ним по коридору обратно в свою комнату, оставляя метелку из перьев на диване, когда он открывает дверь и жестом приглашает меня войти.

Он оставляет меня стоять посреди комнаты, а сам снова распахивает шкаф, роется в одном из ящиков комода, прежде чем вернуться ко мне с охапкой одежды и положить ее на кровать. Затем он подходит очень близко ко мне сзади, и я замираю, становясь напряженной и неподвижной всем телом, прежде чем понимаю, что он просто отстегивает чепец горничной от моих волос.

— Я могу раздеться сама, — быстро говорю я, чувствуя внезапный прилив смелости. — Тебе не обязательно делать это каждый раз.

— Но я хочу, куколка. — Его голос тверд, и я немедленно закрываю рот, чтобы не допустить дальнейших возражений.

Его прикосновения нежны, но я боюсь разозлить его. Я стою очень тихо, когда он начинает расстегивать пуговицы костюма горничной одну за другой, освобождая меня от него, пока я снова не стою голая в центре комнаты, даже трусики исчезли, так что я голая, за исключением туфель на ногах.

— Ты сможешь прогуляться, куколка? — Спрашивает Александр так небрежно, как будто я не стою совершенно голая посреди комнаты прямо перед ним. — Или твои бедные ножки слишком устали?

Я не думаю, что он издевается надо мной, и ему это нравится, но я решаю, что мне не стоит оставаться дома на всякий случай. Это может быть тест, и я не хочу провалиться.

— Нет, я в порядке, — смело говорю я. — Я могу ходить. Убираться было не так уж сложно. Моим ногам намного лучше.

Александр пристально смотрит на меня, как будто пытается решить, не лгу ли я, но в конце концов пожимает плечами и жестом предлагает мне надеть свежую пару нижнего белья, которое он держит, на этот раз светло-голубые хлопчатобумажные трусики с маленькими белыми цветочками на них. У меня вертится на кончике языка спросить его, почему у него в квартире так много женского нижнего белья, но что-то подсказывает мне, что либо мне не понравится ответ, либо он не захочет говорить, а может быть, и то и другое.

Платье, в которое он одевает меня для нашей прогулки, потрясающе красивое: платье с запахом из шелка-сырца светло-голубого цвета, подчеркивающие мои глаза. Оно немного болтается на мне, v-образный вырез спускается достаточно низко, так что мое декольте было бы слишком заметным, если бы оно у меня было, но у меня всегда была удивительно маленькая грудь, и при всей моей худобе у меня в основном грудина и ребра. Что-то в том, как платье висит, выглядит элегантно, хотя оно и облегает мою бледную кожу, как будто я мраморная статуя вместо того, чтобы свисать с меня, как с вешалки для одежды. Александр проводит пальцами по моим волосам, так что они рассыпаются по плечам густым светлым водопадом, и издает довольный звук глубоко в горле.

Что-то в этом звуке удовольствия пробегает рябью по мне, заставляя мои обнаженные соски напрягаться под шелком, приятно прижимаясь к ткани, от чего по моей коже пробегают мурашки. У меня возникает внезапное желание повернуться к нему, встать на цыпочки и поцеловать его в щеку, но я сдерживаю порыв. Это бессмысленно, зачем мне хотеть делать что-то подобное? Александр не хороший человек, как бы мило он ко мне ни прикасался. Он не хороший человек только потому, что не бил меня и не насиловал, говорю я себе, повторяя это снова и снова, пока Александр пересекает комнату к маленькой шкатулке для драгоценностей, стоящей на туалетном столике. Но когда я наблюдаю за ним, двигающимся по комнате с той же грациозной элегантностью, которая заставляет мое сердце ностальгировать, я чувствую, что цепляться за слова становится все труднее и труднее. Они под моими руками скользкие, как шелк моего платья, и я сжимаю пальцы под юбкой, когда он поднимает крышку шкатулки с драгоценностями.