Глава 9

Слава ворчал.

— Нечего туда тащиться, — отговаривал он. — Машину гробить из-за ерунды. Разруха там да упадок. Вечно вам, старикам, неймётся!

Ему самому было уже за пятьдесят, но стариком Слава себя не считал. Сжавшийся на заднем сиденье джипа Владимир Николаевич, непривычный к дорогому автомобилю, тяжело вздохнул. Слава, племянник, сын самого старшего ныне покойного брата Юрки, вёз его на деревенское кладбище да заодно на родное село взглянуть краем глаза. Владимир Николаевич думал об оставшейся в Подмосковье дочери. Как она там одна? Что ж за отец он такой! Убежал, только пятки засверкали! Он достал из кармана телефон — связи не было.

— Вон, видишь там халупы? Сельцо ваше! — Слава неопределённым жестом махнул влево.

Владимир Николаевич приник к окну.

— Нормальные дома, — сказал он. — Чистенькие.

— Нормальные — там! — племянник махнул вправо.

Из-за поворота выплыли разновеликие коттеджи с разноцветными крышами.

— Красиво! — с придыханием произнёс Владимир Николаевич. Ему на самом деле понравились эти дома.

— Ворьё! — сказал как отрезал Слава. — Разве простой человек такой построит?

Он искренне считал себя простым человеком, несмотря на двухэтажный дом, пару машин, гараж и участок в шестнадцать соток.

— Не обращайте внимания, — успокаивала Залесского дочь Славы Инна. — Это языческое, закреплённое многовековым опытом предков. Нужно непременно ругать жизнь и прибедняться, чтобы бесы не позарились. Удивляюсь только, как меня не назвали Косорылкой или Толстоноской при таком-то мировоззрении.

— Красивые дома, — повторил Владимир Николаевич. Он никогда никому не завидовал и никого не осуждал без причины. С причиной, правда, тоже старался молчать. Всего ведь никогда не узнаешь. Несчастье не выбирает по достатку, и за стенами богатых домов горя не меньше. Хотя, всё-таки, признавал он, богатым быть всё же лучше, чем считать каждую копейку. Но если бы ему дали выбор, кем быть, богатым и несчастны или бедным и счастливым, он бы несомненно выбрал второе. А ещё лучше богатым и счастливым. На этом его размышления обычно заканчивались, он тряс головой, отгоняя морок, и продолжал жить как живёт, радуясь своей жизни и другой не желая.

Наконец добрались до кладбища, полузаброшенного, заросшего травой да папоротником.

— Вон ваши могилы, — сказал Слава.

Слово «ваши» неприятно резануло, но Владимир Николаевич счёл за лучшее промолчать. Ещё больше поразили густые заросли, поглотившие кресты и памятники.

— Не нужны мёртвым походы на кладбище, — пояснил Слава. — Живым только. И то не всем. Мне лично не надо. Я и дома помянуть могу.

Владимир Николаевич сунулся было рвать траву, но куда там. Без необходимого инвентаря к ней не подступиться: толстая, непролазная с уходящими вглубь корнями.

— Как же так, мамочка, — старик едва не заплакал. — Папа, Коля...

— Нет там ничего, — Слава отвернулся. — Сгнило, быльём поросло. Назад поехали!

Может, и прав он, думал Владимир Николаевич, быльём поросло. И я сам порос. Нет никого. Один из братьев и сестёр на свете остался. Племянники разъехались кто куда, считай уже чужие люди. Только Слава остался в родной деревне. Да и он держится наособицу, за вздорного старика почитает. Нет в нём родственных чувств ни капли, лишь снисхождение к причудам пожилого родственника.

Его жена Людмила и вовсе отнеслась к приезду Владимира Николаевича враждебно. Старалась лишний раз не разговаривать с ним и вид при встречах имела угрюмый. Только Инна была весела и болтала не переставая, отчего лицо её матери становилось ещё мрачней.

Домой возвращались дорогой, которая проходила через село. Слава продолжал неодобрительно хмыкать, а Владимир Николаевич окончательно убедился, что дома здесь и в самом деле неплохие, чистенькие и ровные. У одного из них сидела на скамейке женщина лет семидесяти.

— Лида! — закричал Владимир николаевич. Слава остановился.

Женщина поднялась. Подошла к машине, прищурилась подслеповато.

— Володя! — всплеснула руками. — Каким ветром?

— Слушай, — начал он, боясь прерваться. Тогда точно не скажет, что хочет. — Я тогда уехал. Помнишь? Бросил тебя. Прости, Лида. Как дурак сбежал.

— Вспомнил тоже! — засмеялась Лида. — Столько лет прошло.

— Как же. Ты ведь меня и из армии ждала, а я сбежал.

— Володя, — женщина вздохнула. — Да я только рада была, что ты меня бросил. Я уже тогда в Гришу Половцева влюбилась. И он в меня. Я вся смурная ходила, не знала, как тебе отказать. Ты сам всё и решил. С Гришей мы много лет прожили, детей народили. Год назад только его не стало. Всё хорошо, Володь, правда.

— Ну, вы даёте! — заржал Слава.

— Тьфу на тебя! — не выдержала Лида. — Смехач какой выискался!

И пошла к дому. У калитки обернулась, махнула рукой:

— Прощай, Володя! Всего тебе хорошего!

— Голубки престарелые, — ухмыльнулся Слава да так и хихикал до самого дома.

Дома он пересказал услышанное жене, и они уже вдвоём продолжили потешаться над стариками. Владимир Николаевич чувствовал себя неуютно.

— Завтра утром уезжаю, — сказал он, заходя в гостиную, где сидели супруги. — С самого раннего. Не хочу лишний раз беспокоить.

Он ожидал, что его начнут убеждать в том, что он никому не мешает. Не то чтобы Залесский хотел остаться, но того требовала формальная вежливость. Слава с женой молчали.

Владимир Николаевич постоял минуту, не зная, что сказать. И чтобы прервать неловкое молчание спросил:

— Чего у вас в прихожей лампочка не горит? Перегорела?

— Перегорела, — ответил Слава. — Завтра мастера вызовем. Поменяет.

— Да чего там менять-то! — удивился Владимир Николаевич. — Дело на пять минут, а то и меньше.

— Людям за это деньги платят, — отозвалась Людмила. — Вот пусть и работают.

— Да как же так-то? — не понял старик. — Ночью пойдёшь — расшибёшься в темноте-то, а дело на пять минут, не больше.

— Вот что, — решил Слава. — Хочешь сам лезть, лезь! Там в углу стремянка, лампочки в ящике. А я не на то учился, чтобы по верхам лазить.

Получивший разрешение Владимир Николаевич взялся за дело. Вытащил с помощью Славы из кладовки стремянку, взобрался наверх (потолки в доме оказались достаточно высокими) и поменял лампочку.

— Две минуты! — радостно провозгласил он, спускаясь.

Слава хмыкнул. И в этот самый момент правая нога Владимира Николаевича соскользнула со ступеньки, и старик грохнулся на пол, попутно успев подумать о том, что вот она та нелепая случайность, от которой ему и предстоит умереть.

Но он не умер. И уже через несколько часов позвонил дочери, чтобы преувеличенно радостным голосом сообщить, что у него сильный ушиб спины. Такой, что он не в силах разогнуться.

— Врач сказал, что мне можно в космос, — доложил Владимир Николаевич. — В вашем возрасте, говорит, так упасть и ничего не сломать редкий случай. Иные на ровном месте кости ломают. А я ему говорю, что у меня сердце. Он смеётся: у всех сердце. А я говорю: больное. Ну, что ж, отвечает, значит не полетите ни в какой космос. А мне и не надо.

Своей радостью он хотел успокоить Яну, но она заволновалась, спросив озабоченно, не ударялся ли он головой. Старик заверил, что голову он сумел спасти, но теперь видимо придётся на некоторое время остаться у Славиной семьи, чему все будут только рады. Не успел он закончить фразу, как со стороны кухни раздался недовольный вздох. Людмилу незваный гость не радовал.