Глава 4

Вальяжно развалившись на стуле и отведя взгляд в сторону, подальше от улыбающегося с плаката Гёте, Виктор вещал о втором передвижении согласных. Вещал медленно, проговаривая каждое немецкое слово. Нужды в подобной тщательности не было никакой. Виктор не питал иллюзий насчёт умственного уровня своих студентов. Желающих сделать немецкий своей профессией было так мало, что на факультет брали всех, кто умел связать пару слов, назвав своё имя и возраст.

Попадались среди них и удивительные экземпляры. К примеру, Доронин. Сидит в первом ряду и старательно пучит глаза. Глаза при этом круглые и пустые, будто стеклянные. Или вот Парамонова. Усердно пишет, не поднимая головы и не останавливаясь ни на секунду. Остальные даже не пытаются принять заинтересованный вид. Короткину всё равно: не спят и ладно.

— Если вам когда-нибудь придёт в голову распрощаться с нашим бренным миром, — Виктор перешёл на русский. — То подумайте вот о чём: красивых способов не существует. Кажется, чего проще, напиться снотворного, лечь в красивой позе и заснуть навсегда.

На последнем ряду хихикнули, Доронин часто заморгал. Парамонова даже головы не подняла, продолжая писать.

— Вот ляжете вы красиво на кровати, платьице расправите, — Доронин вздрогнул. Короткин усмехнулся. — Хорошо, не платьице, трусы в горошек шёлковые.

В аудитории захихикали. Виктор невозмутимо продолжил:

— Закинете в рот горсть таблеток, побольше да позабористей и станете ждать, представляя, как обнаружат вас мёртвого и красивого. Только красоты не будет! Всё, что вы в рот закидали из вас наружу полезет. Вас охватит паника, сразу же умирать расхочется и рванёте вы в уборную, поближе к белому другу. По дороге вас вырвет прямо на гладкий пол, и вы в панике поскользнётесь, полетите вниз и, ударившись головой о край унитаза, заснёте вечным сном. Впрочем, вы ведь этого добивались, верно?

Виктор вздохнул.

— Вместо красивой картинки получится отвратительное зрелище. Только представьте, как это выглядит...

Задумавшись, он замолчал. Вот ведь как бывает: годами не помнишь, а оно вылезает вдруг наружу так, что не затолкаешь обратно. Виктор поморщился. Неприятно-то как! Утром, когда он курил у второго корпуса, до него донёсся кусок разговора двух студентов.

— Да говорю ж я тебе, Есенин это! В его стиле. Послушай! Сквозь звёздный звон, сквозь истины и ложь, сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь... Есенин же!

— Какой Есенин! Нет у него такого! Больше на Заболоцкого похоже.

— Асадов, — произнёс, не оборачиваясь, Виктор. — Эдуард Асадов.

— Спасибо, — хором произнесли студенты и быстро ретировались.

Виктор не любил поэзию, считал её бесполезной. Он конечно мог процитировать Гёте, Шиллера и прочих немецких поэтов в оригинале и в различных переводах. Но того требовала работа. А ещё Асадова, ставшего первым звеном той цепи, что вытащила наружу прошлые переживания.

Лет пятнадцать назад он часто бывал в одной из школ города, в которой проходили практику его студенты. Литературу в той школе преподавала учительница со звучным именем Изабелла Львовна. Имени своему она нисколько не соответствовала. Маленькая, худенькая, со старомодной «химией» на голове, она тем не менее притягивала Виктора той странной силой, которую он никогда не мог описать, но которая, тем не менее, влекла его к неприметным на первый взгляд женщинам.

От Изабеллы его не отталкивали её наряды «из бабушкиного сундука», очки в толстой оправе и неизменные оранжевые бусы. Он и сам в ту пору щеголял в ярко-зелёной рубашке и ядовито-жёлтых брюках с острыми стрелками. Наряд этот ужасно раздражал директора школы, Ирину Витальевну.

— Виктор Семёнович, — нервно хихикая, однажды сказала она. — Я всё понимаю, но жёлтые штаны...

— Брюки, — вежливо поправил Виктор. — Мне их снять?

— Сделайте милость!

Виктор потянулся к ремню. Ирина Витальевна покраснела:

— Ну, не прямо сейчас. Здесь же дети... дома... завтра...

Неужели она правда подумала, что он разденется? До такой степени эксцентризма он ещё дошёл.

На следующий день Виктор явился в школу в шортах, чёрных, доходящих до колена с тщательно отутюженными стрелками.

— О, боже! — только и смогла произнести директор.

— У меня прямые ноги, не правда ли? — поинтересовался Виктор. — Грех прятать.

— Очень прямые, — пробормотала Ирина Витальевна, — но лучше уж брюки, пусть даже и жёлтые. А что? Очень даже приятный цвет, цвет радости.

— Вы необыкновенный человек, — сказала тогда Изабелла, и он твёрдо решил пригласить её на свидание. Вот только вместо ресторана оказался в полутёмном актовом зале. Изабелла открывала очередной сезон «Поэтической гостиной».

Виктор всё гадал тогда, кто из школьников пришёл сам, а кого пригласили добровольно-принудительно. Вот тот хмурый парень в углу думает вовсе не о Блоке или Пушкине, а о том, когда же всё это кончится и можно будет наконец пойти домой. Девчонка с хвостиками наверняка заинтересована. Не поэзией. Поэзия ей по барабану. Просто она привыкла бывать везде, строить из себя умную и начитанную. Учится на одни пятёрки и горько рыдает над каждой четвёркой. Вон как подалась вперёд, приготовила блокнот с ручкой. Что писать-то решила в такой темноте? Виктор усмехнулся.

— Люблю такие мероприятия, — кто-то тяжёлый опустился на соседний стул. Ирина Витальевна. Только её здесь не хватало! Настроение Виктора упорно поползло вниз.

Изабелла Львовна тем временем сияла на импровизированной сцене. Школьники по очереди поднимались на возвышение, читали стихи, и не было им конца. Виктор хмурился.

— Бочкин! — внезапно выкрикнула Ирина Витальевна. Виктор вздрогнул.

— Бочкин! Тебе неинтересно? Ты чего физиономию корчишь? В угол чего забился? Скучно тебе? Наверняка ни одного стихотворения не знаешь!

— Знаю, — тот самый хмурый парень неуклюже поднялся.

— Ну, так прочти нам что-нибудь!

Бочкин вздохнул и продекламировал:

— Эдуард Асадов. Сквозь звёздный звон, сквозь истину и ложь. Сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь мне кажется, что ты ещё придёшь и тихо-тихо постучишься в дверь.

Он замолчал. Изабелла Львовна зааплодировала, зал лениво подхватил.

— Всё? — директор властной рукой остановила аплодисменты. — Четыре строчки? А знаешь ли ты, Лёша, о чём это стихотворение?

— О человеке, который разлучен со своей любимой. Он ждёт, пока она вернётся.

— Садись, два! — Ирина Витальевна звонко хлопнула по столу ладонью. Виктор подпрыгнул. — Это стихотворение Эдуард Асадов посвятил своей умершей жене. Как он может её ждать?

— А он ждёт! — упрямо повторил Лёша. — Потому что до конца не верит в её смерть.

— И где это написано?

— Нигде. Я сам так понял.

— Сам с усам! — засмеялась директор. — Решил он! Где ты, а где Асадов! Мал ещё решать такие вещи.

Позднее Виктор шёл с Изабеллой по улице. Она доверительно прижималась к нему, словно боясь отпустить.

— Я думаю, тот мальчик, Лёша, был прав, — задумчиво произнесла она. — Каждый понимает поэзию по своему. Знаете, что я думаю по поводу того стихотворения?

Виктор не знал да ему на самом деле было плевать.

— Я думаю, — продолжила Изабелла, что строки эти очень символичны. Только послушайте: «Сквозь истины и ложь, сквозь боль и мрак и сквозь ветра потерь...» Это же всё про нашу жизнь. Живём, а вокруг истина и ложь, боль и мрак и конечно же ветер потерь...

В этот момент он и понял, что нужно отступить, потому что Изабелла из тех женщин, с которыми или серьёзно, или никак. Обременять себя долгими отношениями он не решался. Да и как можно решить за столь короткий промежуток времени? Вдруг не подойдут друг другу, сломаются под грузом бытовых проблем? Что тогда? Уходить? С другими проще, а эта одухотворённая, склонная к философии и рефлексии. Побежит тогда с изменившемся лицом к пруду, бросится в воду, или таблетки... мало ли способов. А он в который раз окажется виноватым. Словно его счастье уже ничего не стоит. Плавали, знаем! Второй раз на те же грабли наступать не хотелось.

Сегодня неочевидная логическая цепочка, начавшаяся с тех самых строк и протянувшаяся через Изабеллу в далёкое прошлое к его первой почти жене Лизе, пробудила тревожное волнение и горечь во рту. А может дело вовсе не в этом, а в том, что уже две недели не приходят те самые письма. Он не хотел видеть их в своём почтовом ящике, но теперь, когда они исчезли, Виктор почувствовал необъяснимую тревогу. Почему их нет? Что-то случилось? Но разве ему есть до этого дело?

— Параграф тридцать семь, — произнёс он громко. — Прочитать и законспектировать! Свободны!

Доронин робко заметил, что до конца пары ещё двадцать минут, чем окончательно вывел из себя преподавателя.

— Вам заняться больше нечем? — закричал Виктор. — Идите отсюда! Вон! Все вон!

Студенты поспешно вскочили. Через минуту их как ветром сдуло. Виктор бросил взгляд на висящий на стене плакат. Ему казалось, что розовощёкий Гёте смеётся именно над ним.