— Чушь собачья, — рявкнул Уокер. — Ты знаешь меня лучше, чем большинство.

— Чем большинство? — Я провела ладонью там, где билось его сердце. — Обо мне ты знаешь все. Я впустила тебя повсюду… почему ты не впускаешь меня?

Он обвил рукой мое запястье.

— Я впустил. Но есть вещи, о которых я не хочу говорить. Вот, — он накрыл ладонью мою руку, лежащую на его груди, — что я могу тебе дать. Этого либо достаточно, либо нет.

Я отдернула руку, и глаза Уокера сверкнули, но неохотно он отпустил меня.

— Значит, ты говоришь мне, что в твоем прошлом есть нечто важное, о чем ты никогда мне не расскажешь?

— Тебе об этом знать не нужно. Это никак на нас не повлияет.

Он шутил что ли? Неужели настолько ничего не понимал?

— Если наши отношения продолжатся, я должна буду просто молча наблюдать, как ты исчезаешь каждый сентябрь на две недели?

Он казался удивленным, что я знала о нем такие подробности.

— Нас это никак не касается, так что, да.

Болезненный комок застрял в горле.

— Ты шутишь?

— Слоан…

— Хочешь сказать, если бы я каждый год срывалась с места и пропадала с Келли на две недели, ни черта тебе об этом не рассказывая, ты бы отнесся к этому спокойно?

На его челюсти дернулся мускул, и я поняла, что донесла до него свою точку зрения. И все же упрямый ублюдок сказал:

— Если бы тебе было важно держать это при себе, то да.

— Лжец, — сердито выплюнула я, отступая от него.

Глаза Уокера предостерегающе вспыхнули.

— Слоан.

— Нет, не говори со мной, как с непослушным ребенком. — Меня всю трясло под тяжестью ужасного решения. — Это серьезно, Уокер. Я… как наши отношения могут продолжаться, если ты мне не доверяешь?

— Я мог бы спросить тебя о том же. Я прошу тебя поверить, что на нас это никак не повлияет.

Он потянулся ко мне, но я отступила. В его глазах вспыхнула боль, и я ненавидела это… но мне он тоже причинял боль.

— Ты дурак, если думаешь, что твои секреты не повлияют на нас. В конце концов, они встанут между нами. Я…

Я уставилась на него, вглядываясь в каждый дюйм его красивого лица, немного ненавидя его, но больше себя. Разве я не знала, что этим все и закончится?

— Мне нужен весь ты… мне нужно твое доверие… не знаю, справедливо ли это. Хотеть все твои секреты. Знать о твоей семье, откуда ты родом. Я, правда, не знаю. И мне жаль, если это не справедливо. Но ты меня знаешь, как и я знаю себя. И я знаю, что мне нужен весь ты, а эта недосказанность будет лишь накапливаться между нами.

Потому что она заставит усомниться меня в том, сможет ли он любить меня так, как мне нужно. Отец никогда не любил меня достаточно; любовь Натана была неправильной… мою душу избили и изранили мужчины, которые были до Уокера. Его вины в этом не было.

Но реальность заключалась в том, что я была ранена, и эти раны означали, что я нуждалась в любимом мужчине, который всеми возможными способами показывал бы мне, что я была для него всем. Что он — мой, как никто другой. Я не знала, было ли это выполнимо или правильно, но чувствовала именно это. Нуждалась именно в этом.

— Так что, если… если ты не можешь дать мне этого… — выдохнула я дрожащим голосом и со слезами на глазах, — все должно закончиться.

Глаза Уокера слегка расширились, лицо побледнело, и между нами повисла тяжелая тишина. Он провел рукой по губам, глядя на меня с полнейшим недоумением, и единственным звуком в комнате было царапанье его пальцев по бороде.

Наконец, и как раз вовремя, потому что я уже думала, что меня стошнит от напряжения, Уокер опустил руку. Выглядя побежденным.

Он ничего не сказал.

Ему и не требовалось.

Его поза говорила за него.

Я повернулась, когда по щекам полились слезы, прилагая усилие, чтобы сдержать мучительный всхлип, рвущийся на свободу. Даже когда я поспешно проследовала в гостиную за своей сумочкой, я надеялась, что он окликнет меня. Что помешает мне уйти.

Но я беспрепятственно дошла до входной двери, а потом оказалась на улице.

Мое имя так и не прозвучало.

Когда я добралась до своей машины и попыталась в нее сесть, из меня вырвались сдерживаемые рыдания.

Я изо всех сил пыталась держать себя в руках, не позволяя зияющей дыре, открывшейся в моей груди, поглотить меня. Мой разум переключился на автопилот после того, как я решила, что не хочу сейчас быть одна, но к Монро я пойти не могла, потому что Бродан и Уокер были лучшими друзьями.

Вместо этого я поехала в поместье, где охранники с изумленными лицами при виде моих слез пропустили меня.

Остановившись возле дома Арии, я едва успела выйти из машины, как входная дверь открылась, и на крыльцо вышла Ария, одетая в толстый кардиган, чтобы защититься от декабрьского мороза. Когда я поднималась по ступенькам, черты ее лица смягчились в сочувствии к тому, что она увидела на моем лице.

— Слоан?

Реальность случившегося, наконец, обрушилась на меня, и я разразилась громкими, прерывистыми рыданиями.

Все было кончено.

Уокер никогда больше не обнимет меня. Никогда не поцелует, не прикоснется ко мне и не будет держать за руку. Я никогда не увижу, как в уголках его глаз появляются морщинки веселья и нежности. Никогда не почувствую себя защищенной и нужной так, как только он заставлял меня чувствовать. Никогда не вдохну его аромат, не поговорю с ним и не посижу в полной тишине.

Дыра в моей груди раскрылась шире, и Ария бросилась ко мне, притягивая к себе, а я рыдала у нее на плече, будто любовь всей моей жизни только что умерла.