Глава 23

Гаврил

— Итак, Гэв, как у тебя дела? — Джейн спрашивает, сидя напротив меня с блокнотом и ручкой в руках и внимательно смотрит, как будто ей не наплевать, как я себя чувствую.

Все психотерапевты одинаковы. Берут деньги только за то, что задают несколько гребаных вопросов, но у меня нет выбора. Оак не собирался принимать отказ в качестве ответа.

— Прекрасно, спасибо.

Она кивает и что-то записывает, словно каким-то образом извлекла информацию о моем психическом состоянии из двух долбаных слов.

— Оак обеспокоен тем, что ты находишься на грани очередного срыва. Можешь объяснить почему?

— Хрен его знает. — Я провожу ладонью по шее. — Я был немного взволнован, потому что моя рабочая нагрузка увеличилась. Вот и все.

— Хм.

Она что-то записывает, выражение лица такое, будто она не верит моему отрепетированному бреду. Раньше я всегда вводил ее в заблуждение, но тогда я лучше контролировал ситуацию.

— Что?

Она делает глубокий вдох.

— Я просто думаю, что ты кажешься другим.

— Ну, прошло несколько лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Да, но я чувствую, что тьма, которую мы обсуждали, сейчас сильнее, чем когда-либо.

Я стискиваю зубы.

— Возможно, я и есть воплощение тьмы.

— Что ты хочешь этим сказать?

С некоторых пор я понял, что не могу её контролировать, потому что все, что я делаю, — это подавляю часть себя.

— Тьма — это часть меня, поэтому я не пытаюсь ее контролировать.

Джейн кивает.

— Действительно, тебе не следует пытаться подавлять часть себя. Она будет только сильнее сопротивляться.

— Да, но я не чувствую, что мне грозит срыв. — Я прищуриваюсь. — На самом деле, я никогда в жизни не чувствовал себя более далеким от него.

Это, как ни странно, правда, даже если в последнее время я чувствовал себя неуравновешенным.

Джейн записывает.

— Расскажи мне, что, по-твоему, изменилось.

— Это ведь конфиденциально, да?

— Конечно, я не могу никому разглашать то, что мы обсуждаем, даже Оаку.

Я отношусь к этому скептически.

— Я встретил кое-кого. Того, кто принимает каждую часть меня. — Я тяжело сглатываю. — Того, кто делает мне комплименты, что я никогда не считал возможным.

— Это отличные новости. — Она делает еще несколько заметок. — И ты состоишь в серьезных отношениях с этим человеком?

Я качаю головой.

— Нет, это несерьезно.

— Но ты только что сказал…

— Да, но я не вступаю в серьезные отношения. — Я ерзаю на своем месте. — У нас всё несерьезно, так как я не хочу, чтобы в дело были вовлечены чувства.

Она приподнимает бровь.

— Значит, когда ты говоришь, что этот человек делает тебе комплименты, ты имеешь в виду сексуальные?

— Да, именно так.

Она лихорадочно делает новые пометки, и это сводит меня с ума.

— Тебе обязательно постоянно писать?

— Только так я могу составить досье и следить за твоим прогрессом.

Я ворчу.

— Я здесь только потому, что Оак заставил меня прийти. Мне ни в коем случае не нужна терапия.

Она поджимает губы.

— Ну, если хочешь знать мое мнение, то звучит так, будто тебе действительно нужна терапия.

— Для чего, блядь?

— Проблемы с обязательствами.

Я скрежещу зубами.

— У меня нет проблем с обязательствами. Я просто не из тех, кто любит отношения.

— И все же ты говоришь мне, что встретил кого-то, кто принимает тебя так, как ты никогда не считал возможным.

Она смотрит на меня так, словно ожидания подтверждения, но я, черт возьми, уже сказал ей это.

— К чему ты клонишь?

— Тогда разве это не тот человек, за которого нужно держаться так крепко, как это физически возможно?

Ненавижу, как много смысла в её словах, но чего она не понимает, так это того, что я не способен ни на что, кроме насилия и боли.

— Все не так просто.

— Почему?

— В жизни не хватит времени, чтобы объяснить всё.

Мое детство — причина моего закрытого сердца, и я знаю, что, не взглянув этому в лицо, я никогда не исцелюсь, но я не хочу смотреть проблеме в лицо или исцеляться. Вместо этого мое сердце становится чернее с течением времени, как гниющая древесина в старом лесу. И, хотя мне кажется, что с тех пор, как я связался с Камиллой, она замедлила процесс гниения, но разложение уже не исправить. Как только что-то сгнило, оно исчезает навсегда.

— Попробуй.

Я качаю головой.

— Нет, я не могу туда пойти.

— Это ведь твое детство, не так ли?

— Мое детство в лучшем случае туманно.

— С какого возраста?

— Всё, что было до четырнадцати лет, довольно пустое.

Я знаю, что там пусто, потому что я заблокировал всё. Чтобы открыть эти воспоминания, нужно приложить некоторые усилия, но я не стану этого делать. Ничего хорошего не выйдет, если открыть шкаф, в котором хранятся мои скелеты.

Я утону во тьме, если сделаю это.

— Ладно, как насчет после четырнадцати?

Я пожимаю плечами.

— Я переехал в Америку, когда мне было четырнадцать.

Это моя легенда, так как я не упоминаю о Торонто ни с кем, кроме Оака.

— С кем?

Я прикусываю язык, потому что часто стараюсь не думать о нем.

— С моим старшим братом, Иваном.

— А где сейчас Иван?

— Ушел.

Она выглядит немного раздраженной моим коротким ответом.

— Мертв? — подтверждает она.

Я киваю, ненавидя то, что чувствую, когда думаю о нем.

Мы были двумя наивными мальчишками, когда приехали в Торонто, думая, что сможем найти работу и устроить свою жизнь вдали от нашего мрачного детства в России. У нас было много денег, так как перед отъездом украли их у отца, понимая, что окажемся в опасности, если он когда-нибудь выследит нас. Ивану было восемнадцать, и он был моим официальным опекуном по нашей визе, но вскоре он связался с плохими парнями.

Мы оба присоединились к Братве Сидорова, но из-за моего возраста я не подвергался такой опасности, как он.

Его застрелили во время простой передачи наркотиков, потому что полиция пронюхала и задержала его, а он по глупости пытался убить копа.

И это при том, что он никогда не стрелял из гребаного пистолета, идиот.

После той роковой ночи я поставил перед собой задачу тренироваться в каждом бою, чтобы быть уверенным, что меня никогда не ранят.

Я должен был стать пуленепробиваемым.

Тогда я поднялся по карьерной лестнице и стал силовиком, используя темноту и боль, чтобы усерднее бороться и блокировать все плохое.

— Ты можешь рассказать мне, что с ним случилось?

Я убью Оака за то, что он вынудил меня к этому. Два года гребаной терапии с Джейн мне удавалось избегать разговоров о своей семье или детстве, и вдруг я выкладываю всё начистоту.

Что это, блядь, такое?

— Я бы не хотел.

Мне нужно прекратить это, пока всё не вышло из-под контроля.

— Хорошо, почему бы тебе не рассказать мне побольше о мужчине или женщине, которую ты встретил?

Я свирепо смотрю на нее.

— Это женщина.

Я знаю, что экспериментировал раньше, и это всплывало, но обычно я предпочитаю женщин, и она знает об этом.

Она пожимает плечами.

— Я не хотела предполагать.

— Если честно, я бы предпочел этого не делать. — Я бросаю взгляд на часы. — О, посмотри на время. Разве сеанс не закончился?

— Гаврил, я должна доложить Оаку, считаю ли я, что ты в здравом уме.

Я скрещиваю руки на груди.

— Ну, я же не собираюсь убивать всю школу, правда?

— Откуда мне знать, если ты не хочешь со мной разговаривать?

— Прекрасно, она великолепна, ясно?

— В каком смысле?

— Она полностью соответствует моим сексуальным вкусам. — Я делаю паузу. — Ты знаешь о них.

Щеки Джейн краснеют.

— Да, ты объяснял раньше.

Я киваю.

— И ты осудила меня, как и большинство людей, но эта женщина… — Я качаю головой. — Она не осуждает меня. На самом деле, у нее те же вкусы.

Джейн записывает дальше.

— Чувствуешь ли ты, что это помогает тебе быть более психически устойчивым?

— Это помогает меня чувствовать себя менее одиноким в этом мире.

— Хорошо, — говорит она, кивая. — Это положительный момент.

— Наверное.

Так и есть. С Камиллой я чувствую себя не таким фриком. Или как будто мы можем быть фриками вместе. С девушкой, которая не боится монстров. Но сможет ли она раскопать во мне человека, который когда-то существовал?

Человечность больше не является частью моего характера, вот почему я знаю, что не могу дать ей то, чего она хочет. Я не могу быть тем мужчиной, который ей нужен, потому что во мне почти не осталось человека. Я — монстр.



Камилла подходит ко мне в коридоре, что очень смело. Она становится все более дерзкой с тех пор, как я трахнул ее в туалете на хоккейном матче.

— Чем ты сейчас занимаешься? — Спрашивает она.

Я смотрю на часы.

— Через двадцать минут у меня собрание.

Она выглядит разочарованной этим.

— Ох.

— Что означает, что у меня есть время поглотить тебя.

Её глаза загораются.

— Ты уверен?

— Абсолютно. А теперь тащи свою сексуальную задницу в мой кабинет.

Она выгибает бровь.

— Кабинет?

Я киваю.

— Да.

Она разворачивается и направляется в сторону моего кабинета. Я практически чувствую исходящее от нее возбуждение, и это чертовски сексуально.

Она прислоняется к стене рядом с дверью, ожидая, пока я открою ее. Я оглядываю коридор, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, поскольку такими темпами люди заметят, что я постоянно провожу с ней время.

— Заходи.

Камилла заходит в мой кабинет, покачивая бедрами из стороны в сторону. Она всегда была уверенной в себе девушкой, но в последнее время превратилась в сексуальную лисицу, которая знает, как свести меня с ума одной лишь походкой.

Оказавшись внутри, я притягиваю ее к своей груди, ощущая каждый изгиб мягкого тела на фоне твердых граней моего.

— Ты фантазировала об этом весь день? — шепчу ей на ухо.

Она выгибает спину, вжимаясь попкой в мою эрекцию.

— Да, сэр. — Она трется, покачивая бедрами, вырывая из меня мягкое рычание. — Я весь день думала о том, как ты трахаешь меня.

Я прижимаюсь губами к ее шее, а затем впиваюсь зубами в кожу.

— Жаль, что у меня нет времени трахнуть тебя, но я дам тебе освобождение, malishka.

Я заставляю ее развернуться и сажаю на край своего стола, задирая юбку до бедер.

Когда вижу, что на ней нет трусиков, я качаю головой.