Линь. Трудновато, говоришь, уладить?
Лю. Еще бы!
Линь (Лао Чэню). Вот видишь!
Чэнь. Чего тогда попусту толковать?
Линь. Как же так попусту? Десять лет с лишним провоевали, и чтобы полбабы в жены не получить!
Лю. Не попусту! Не попусту, не попусту! Что-нибудь придумаем! Сколько у вас серебра?
Не спеша входят Ван Лифа и Цуй Цзюфэнь. Разговор прекращается.
Ван. Господин Цуй, вчера господин Цинь присылал за вами, просил зайти. Отчего же вы не идете? Такой образованный, такой эрудированный человек! Чего только вы не знаете! И членом парламента были, а теперь вот живете здесь у меня, все дни молитесь. Что бы вам не заняться каким-нибудь делом. Такие, как вы, должны служить' отечеству. И тогда народ будет жить спокойно.
Цуй. Мне до сих пор стыдно, что я был членом парламента. Ведь это грех! Тяжкий грех! Что проку от революции? Сам заблуждался, других вводил в заблуждение – вот и все. Да что говорить? Сейчас остается лишь каяться да о душе думать.
Ван. А вот господин Цинь построил завод и теперь собирается открыть банк.
Цуй. Завод, банк! Он говорит, что так можно спасти Китай. А спасает самого себя! С каждым днем становится все богаче! Но стоит какому-нибудь иностранцу пальцем пошевелить, и от всей его затеи ничего не останется.
Ван. Не надо так говорить! Неужели у нас больше нет никакой надежды?
Цуй. Трудно сказать! Очень трудно! Сам посуди, сегодня этот главнокомандующий бьет того, завтра тот бьет этого. А кто заставляет их воевать?
Ван. В самом деле, кто? Кто эти мерзавцы?
Цуй. Иностранцы!
Ван. Иностранцы? Ничего не понимаю.
Цуй. Постепенно поймешь. Настанет день, когда все мы станем рабами оккупантов! Я делал революцию и знаю, что говорю.
Ван. И вы ничего не предпримете, чтобы воспрепятствовать этому?
Цуй. В молодости я считал своим делом служить Поднебесной. Честное слово. А теперь понял: Китай обречен на гибель.
Ван. Но управлять страной все равно надо.
Цуй. Управлять? Пустая затея! Китай не спасти! Он обречен. Ну ладно, пойду-ка я в храм Хунцзисы, а если господин Цинь снова пришлет за мной, скажи, что сейчас я могу лишь молиться, ни на что другое не годен. (Уходит.)
Возвращаются Сунь Эньцзы и У Сянцзы.
Ван. Господа, есть новости?
Сунь Эньцзы и У Сянцзы молча садятся у двери, смотрят на Лю Мацзы и его собеседников. Лю Мацзы растерян, опустив голову, направляется к двери. Лао Чэнь и Лао Линь тоже смущены, молча смотрят друг на друга.
Чэнь. Пошли, брат?
Линь. Пошли.
Сунь. Погодите! (Преграждает им путь к выходу.)
Чэнь. В чем дело?
У (встает). А ты не знаешь?
Все четверо смотрят друг на друга в упор.
Сунь. Идите за нами. Без шума.
Линь. Куда?
У. Ведь вы дезертиры? Припрятали серебришко и решили укрыться в Пекине? А когда денег не станет, в бандиты податься?
Чэнь. А тебе что за дело? Да я один с восемью такими, как ты, справлюсь.
Сунь. Ты? Так ведь ты ружье продал, верно? А безоружному вооруженного не одолеть. (Похлопывает по пистолету.) Это я один справлюсь с восемью такими, как ты!
Линь. Ни к чему это! Все мы – братья! У. Верно! Давайте потолкуем. Вам что дороже – жизнь или деньги?
Чэнь. Деньги нам дорого достались! Кто кормил, за того и воевали. И немало повоевать пришлось!
Сунь. Вы – дезертиры! Сами отлично это знаете.
Линь. Давайте поговорим! Вы, кажется, назвали нас братьями?
У. Кажется, да. Давай поговорим!
Ван (у двери). Господа! Идут с высочайшим указом.
Чэнь и Линь в панике, хотят убежать.
Сунь. Ни с места! Слово благородного человека: отдадите половину серебра – и безопасность вам гарантирована. Мы свои люди!
Линь, Чэнь (вместе). Согласны!
Входят с высочайшим указом: двое с мечами, обернутыми в красную материю, с винтовками через плечо, Один с пикой, к которой прикреплен высочайший указ, четверо с разноцветными древками (черными и красными), позади офицер, конвоирующий задержанных.
У, Сунь, Линь и Чэнь стоят по стойке «смирно», потом вынимают из-за шапок значки, удостоверяющие личность, показывают офицеру.
У. Разрешите доложить! Мы как раз допросили и обыскали одного дезертира.
Офицер. Он?
У (указывает на Лю Мацзы.) Да-да!
Офицер. Связать!
Лю (кричит). Господа! Нет-нет! Я не дезертир!
Офицер. Связать!