Глава двадцать первая

Мэтт поднимает взгляд от телефона к телевизору как раз вовремя, чтобы увидеть Райана Гослинга, гребущего по озеру.

— Черт, — бормочет он, хватая пульт с кофейного столика и нажимая кнопку перемотки. — Закрой глаза на пять секунд.

Я делаю то, что мне велено. Хотя это бессмысленно, потому что мы уже несколько часов подряд смотрим «Дневник памяти», так что поцелуй все равно выжжен на тыльной стороне моих век.

Когда это появилось на экране четыре просмотра назад, я так громко всхлипнула, что разбудила Мэтта, который дремал рядом со мной. С тех пор он постоянно перематывает её.

Держа глаза закрытыми, я подавляю комок в горле и натягиваю на лицо пуховое одеяло, которое стащила с кровати.

— Ты такой хороший друг, Мэтти.

Он вздыхает.

— Ах, мы снова на стадии жалости к себе. С тобой гораздо веселее, когда ты злишься. Замечательные времена были, когда ты оставляла язвительные отзывы на Yelp²⁵ обо всех казино Рафаэля. Или когда в течение трёх часов звонила на горячую секс-линию премиум-класса, используя его кредитную карту.

Последние две недели — это вихрь эмоций. То мне хочется сжечь планету только потому, что на ней есть Рафаэль, то хочется свернуться калачиком под этим одеялом и рыдать.

Мой план покинуть Побережье просуществовал недолго. Я не успела дойти до автобусной станции в Бухте Дьявола, как меня подхватил Нико. Мои гортанные всхлипы, заполнившие его Теслу, стали ответом на его вопрос. Я хотела — нуждалась — в том, чтобы меня отвлекли.

Он отвез меня в Лощину и устроил на работу в Grotto, элитное казино, расположенное глубоко в сети пещер. По сравнению с ним Visconti Grand выглядит как зал для игры в бинго, и, как большинство людей на земле, я никогда не подозревала о его существовании. Он усадил меня в своем кабинете, перед экраном камер наблюдения, и похлопал по плечу.

— Ты знаешь каждую уловку, Малышка Пенн. Если увидишь, что кто-то из наших клиентов играет грязно, сообщи мне.

В течение первого часа я смотрела сквозь мониторы, незаинтересованно и угрюмо. Полагала, что Нико поступил так, как отчаявшиеся родители делают со своими надоедливыми малышами — сажают их перед экраном в надежде, что они перестанут плакать.

Но потом я увидела это: поворот запястья, игральная карта, выскальзывающая из манжеты рубашки и попадающая в покерную руку игрока. Моя спина резко выпрямилась, и Нико появился у меня за плечом. Он перемотал запись назад и издал сухой смешок.

— Молодец, Малышка Пенн.

Затем он натянул пару кожаных перчаток и вышел из кабинета. Всего несколько мгновений спустя он появился на экране, стаскивая мужчину со стула и уводя из поля зрения.

Печальный трепет пронзил меня, а затем всю ночь я оставалась прикованной к камерам, наблюдая и ожидая, когда смогу поймать очередную аферу в режиме реального времени.

Это был лучший способ отвлечься.

Прошла неделя, мои ночи в Grotto были наполнены записями камер видеонаблюдения и приглушенными криками из соседней комнаты, а дни проходили в беспокойном сне в поместье Нико на склоне утеса. Когда я опускалась на самое дно, я не могла сдержать слез. Но на взлётах... Черт, я была зла.

Я была рада, что Нико не дал мне уехать из города, потому что к черту все это. Это было именно то, чего хотел Раф, и я скорее выколупала бы себе почки ржавой ложкой, чем дала этому человеку то, что он хотел. Побережье Дьявола было моим домом так же, как и его. Я тоже здесь родилась и выросла. К тому же теперь у меня были друзья, которые заботились обо мне.

И когда я начала думать о них, меня начало мучить чувство вины.

После всего, что он для меня сделал, Мэтти заслуживал лучшего, чем вернуться из поездки и увидеть прощальное письмо на своем каламбурном приветственном коврике.

Он был сбит с толку и немного взбешен, когда я вернулась домой и слезно пресмыкалась перед ним, и именно тогда я узнала, что он был не единственным другом, беспокоившимся обо мне.

Рори, Рэн и Тейси, очевидно, разрывали мой телефон, тот самый, который лежал разбитым вдребезги на ковре в моей спальне. Очевидно, они также стучали в мою входную дверь и заглядывали в закусочную поздно ночью, чтобы проверить, нет ли меня там.

Но они находятся на одну ступеньку ближе к Рафаэлю, и, хотя я чувствую себя ужасно, пока не могу заставить себя связаться с ними.

Темнота просачивается сквозь щель в шторах, окрашивая белые стены в фиолетовый цвет. Когда начинаются титры, Мэтт выхватывает пульт, прежде чем я успеваю до него дотянуться.

— Нет. Достаточно, — он переключает каналы и останавливается на документальном фильме о Второй мировой войне. — Пресс Райана Гослинга травмировал меня. Клянусь, я больше никогда не буду есть вредную еду.

— Справедливо, — мое внимание блуждает по гостиной в поисках какого-нибудь занятия. Уже слишком поздно дремать, Нико заедет за мной на смену в Grotto через час. — Хочешь заказать пиццу?

Мэтт садится.

— Да, черт возьми.

Я беру с кофейного столика его телефон, кручу в пальцах черную Amex Рафа, заказываю две большие пиццы со всеми заправками, а также со всеми добавками из меню.

— Что-нибудь еще, мэм? — спрашивает подросток на другом конце линии.

Мои глаза поднимаются, чтобы встретиться со взглядом Мэтта, и угли ярости снова разгораются в моем нутре.

— Да, у меня нет наличных. Могу я оставить чаевые картой?

Глаза Мэтта загораются.

— Вы очень добры, мэм. Сколько?

Я делаю паузу.

— Тысячу долларов.

— Что?

Эти угольки вспыхнули пламенем.

— Пусть будет две.

Когда я вешаю трубку, Мэтт радостно дает мне пять. Эти мелкие акты мести — то, что не дает мне сойти с ума, но он получает от них даже больше удовольствия, чем я. Оказывается, у него есть своя обида на Рафа.

На Рождество Мэтт напился и признался ему, что влюблен в Анну. Раф посоветовал просто написать ей. Самое худшее, что может случиться, — это то, что она ответит «нет».

Он ошибался. Оказывается, то, что она ответила на проникновенный абзац моего друга семью смеющимися смайликами и ничем другим, было худшим, что могло случиться.

— К черту Рафаэля Висконти, — бормочет Мэтт, плюхаясь обратно на диван и закидывая ноги на кофейный столик. — К черту его, и к черту его дерьмовые советы по ухаживаниям. И вообще, что он знает? Он даже не смог удержать тебя рядом, а ты, вероятно, согласилась бы сбросить свои трусики для него за правильный шоколадный батончик.

Я сказала Мэтту только половину правды, когда появилась на пороге его квартиры. Не рассказала ему ни о горячей линии, ни о чеке на миллион долларов, ни о том, что мое сердце было слишком мягким для всей этой чуши о врагах с привилегиями.

Я уже собираюсь огрызнуться какой-нибудь дерьмовой репликой, когда две вспышки света освещают мои шторы. Сердце подскакивает к горлу, но так же быстро опускается обратно в грудь.

Это может быть только Нико, он все делает заранее.

Я поднимаюсь с дивана и подхожу к окну с намерением позвать его на пиццу, но когда я отодвигаю штору, у меня пересыхает в горле.

Это не Tesla Нико, а знакомый Гелендваген. В котором я спала, ела и трахалась. А за лобовым стеклом виден силуэт мужчины, с которым я проделывала все эти вещи.

Онемение делает мои конечности тяжелыми. Какого хрена он здесь делает? Я тупо смотрю на фары, когда они снова вспыхивают.

— Что происходит? — спрашивает Мэтт.

— Это Раф.

Диван стонет под ним.

— Черт. Как ты думаешь, он слышал, что я о нем сказал?

— Что? Нет...

Фары снова мигают, и на этот раз они не останавливаются. Моя сетчатка горит, а на оконном стекле пляшут оранжевые пятна. Внезапная ярость захлестывает меня, заряжая кровь. Мне плевать, что он хочет — после всего, что этот мудак натворил, неужели он всерьез думает, что может подъехать к моей квартире, мигнуть фарами, и я рысью побегу его встречать, как благодарный щенок?

Да пошел он.

Я хочу спросить Мэтта, нет ли у него в квартире какого-нибудь тяжелого, тупого предмета, который я могу бросить в лобовое стекло Рафа, но вместо этого ограничиваюсь показом среднего пальца — на обеих руках — и драматически задергиваю шторы.

Мэтт наблюдает за мной, пока я возвращаюсь к дивану, впиваюсь взглядом в телевизор, беру пульт и увеличиваю громкость.

— Закрой уши.

— Хм? Почему… О, блять!

Я даже не вздрагиваю от звука клаксона Рафа, доносящегося с улицы внизу, я едва слышу его из-за рева в ушах. Он может сигналить всю ночь, мне все равно. Из всех игр, в которые мы играли, это та, в которой я уверена, что выиграю.

— Ради всего святого, пусть это прекратится, — стонет Мэтт через несколько минут, накрывая голову двумя подушками.

Возможно, Раф может слышать, что Мэтт говорит, потому что мы внезапно погружаемся в тишину. Он облегченно вздыхает, и я тоже вздыхаю, но уже по другой причине.

— Это еще не конец, — говорю я.

Дверь в наш многоквартирный дом распахивается с такой силой, что окно вздрагивает. Звук тяжелых шагов эхом доносится из коридора, и мы оба поворачиваемся, чтобы посмотреть на мою входную дверь.

Мэтт напрягается.

— Он поднимается?

Я слишком занята, осматривая комнату в поисках чего-нибудь острого, чтобы ответить.

— Э-э, — продолжает он дрожащим голосом. — Не похоже, что он сможет выломать твою дверь. Я пытался на той неделе, помнишь? Чуть ногу не сломал. Она должна быть стальной или...

Бах.

Дверь распахивается, и флуоресцентный свет из коридора заливает ковер. Меня охватывает неистовая ярость, и я вскакиваю на ноги, но у Мэтта другой инстинкт выживания: он издает странный, девичий звук и натягивает одеяло на голову.

А потом Раф оказывается прямо здесь, затемняющий мой дверной проем. Его безумные глаза осматривают комнату, пока не встречаются с моими.

Фу. От его вида у меня сжимаются легкие, а потом начинает жечь горло. Прошло две недели с тех пор, как я проснулась в его окровавленной постели рядом с чеком на миллион долларов и трусливым признанием, написанным на карточке Анонимных грешников. И все эти две недели я была в невменяемом состоянии. Чередуя рыдания, составление планов его кончины и стирание его имени с моей поясницы.