Я был так поглощен всем, что касалось Пенни, что не понимал, насколько это важно.

Я прочищаю горло.

— В любом случае, проехали. Не хочешь поехать в Бухту со мной и Анджело? Он беспокоится о тебе. Кроме того, мы договоримся с Тором гораздо быстрее, если ты будешь играть роль цепного пса, — я замолкаю, когда тишина снежным комом опускается на скамью. — Даже позволю тебе ударить его. Правда, не в полную силу, иначе этот придурок больше не встанет.

Наконец, его грубый голос доносится из тени.

— Это должно было быть весело.

Я стискиваю зубы.

— И так бы и было, если бы у меня был мой Глок и если бы ты включил гребаный свет, — когда он не отвечает, я провожу рукой по волосам, качая головой. — Я должен был позволить тебе разобраться с Данте и его людьми по-своему, — я опускаю взгляд на свои костяшки пальцев. — Физические схватки — это твой конек, а не мой. Кроме того, мне следовало бы догадаться, что ты скорее будешь мучить шахматные фигуры, чем играть ими.

Доски на окнах дребезжат. Иисус и его крест раскачиваются на ржавом гвозде за алтарем.

— Он все еще у меня и Гриффин тоже.

Боже. Я медленно шиплю, мои мысли заполняются этой гребаной пещерой. Тени от костра, пляшущие на скалистых стенах. Крики, эхом отражающиеся от пропитанного потом потолка. Данте пробыл там две недели, а Гриффин и того дольше. Это похоже на что-то из фильма ужасов.

Я знаю, почему мой брат говорит мне это.

— Ценю твое предложение, но я возвращаюсь к своей привычной программе, — сухо говорю я. — Но все же дай им обоим хорошего пинка по яйцам от моего имени.

Я встаю, и силуэт, движущийся в темноте, говорит мне, что Габ делает то же самое. Когда он направляется ко мне, что-то в неровном ритме его шагов мгновенно заставляет волосы у меня на затылке встать дыбом.

Когда он выходит в тусклый свет, у меня сжимается грудь.

— Какого хрена, Габ? — бормочу я, инстинктивно хватаясь за пистолет. — Кто это с тобой сделал?

Он только смотрит на меня сквозь опухшие щели глаз. Он весь в крови и синяках. Разбитая губа, скулы в ужаснейших гематомах. Черт, в таком виде я бы не узнал собственного брата на процедуре опознания.

Пока я ищу ответ на пустых скамьях, меня осеняет осознание: он — Габриэль Висконти. Никто не мог подобраться к нему достаточно близко, чтобы причинить такой большой вред.

Если только он сам не позволит.

— Почему? — я стискиваю зубы.

Его горло вздрагивает и он избегает как моего взгляда, так и моего вопроса.

— Я уезжаю на некоторое время. Мне нужно... — он качает головой, словно избавляясь от пагубных мыслей. — С Данте разберутся, а мои люди в твоем распоряжении.

Он протискивается мимо меня и, прихрамывая, идет по нефу. За эти годы я привык к тому, что брат уходит без предупреждения, но после всего, что произошло за последний месяц, смотреть на его уход совсем не легко.

Внезапно он останавливается.

— Ты не разобрался с девчонкой.

Мои плечи напрягаются. Блять, не знаю, что хуже — слышать имя Пенни или слышать, как ее сокращают до девчонки.

— Я разобрался.

— Нет.

— Да. Просто не так, как ты предлагал, — я сглатываю. — Она уехала из города.

— Нет, она не уехала.

Какого хрена?

— Боже, Габ...

— Она в своей квартире, смотрит тот фильм, который заставляет всех плакать, — он оглядывается на меня. — На повторе. В любое время суток. С тем неопрятным парнем из квартиры напротив.

Замешательство и что-то более жгучее впивается в мои ребра.

— Что? — я качаю головой. — И откуда ты, чёрт возьми, это знаешь?

— У наших квартир общая стена.

Я пристально смотрю на него. Слишком многое нужно разложить по полочкам в моей свалке сознания. Я бы хотел знать, какого хрена мой брат-миллионер живет в дерьмовом доме на главной улице, но я бы хотел знать больше о том, как и почему Пенни до сих пор в городе.

Разве Рори не говорила, что она оставила соседу прощальную записку?

Прежде чем я успеваю ответить, Габ щелкает костяшками пальцев у бедра и продолжает идти.

— Должно быть, ты её по-настоящему любил, раз отдал ей часы, которые подарила тебе мама, когда ты открыл «Везучий Кот».

Я слишком рассеян и едва слышу его из-за шума в ушах.

— Я не дарил их ей, она их выиграла.

— А мамин кулон она тоже выиграла?

Мой взгляд скользит от гниющей балки к нему.

— Что?

— Кулон четырехлистного клевера. Она и его у тебя выиграла?

Но по сухому юмору, пляшущему за его опухшими веками, я понимаю, что он уже знает ответ.