Глава пятая

Если быть честным, я всегда знал, что если я трахну Пенелопу, то нарушу свое правило и трахну ее больше одного раза. И знал это задолго до того, как обнаружил, как крепко ее киска сжимает мой член.

Ах, ну что ж. Это правило было не первым, что я нарушил сегодня, и не последним.

Мрачный юмор переполняет меня, когда Пенелопа захлопывает за собой дверь, заставляя иллюминаторы дрожать вслед за ней. Я уверен, она ожидает, что я буду преследовать ее, но что в этом веселого? Вместо этого я допиваю остатки водки, снимаю пиджак и аккуратно вешаю его на спинку кресла, набираю смс с просьбой отложить мой рейс, затем переключаюсь на приложение камер наблюдения.

Это веселье перерастает в сдерживаемый смех. Глупая девчонка. Она вылетела из библиотеки и повернула налево, в мои личные покои. Каждая комната соединяется со следующей, повторяя полукруглую форму носовой части. Все, что мне нужно сделать, это выйти из этой комнаты и повернуть направо, и мы столкнемся в гостиной или в моей каюте.

И то, и другое подойдет абсолютно идеально.

Когда я выхожу из библиотеки и направляюсь в конференц-зал, расположенный за ней, безрассудный трепет охватывает меня с такой силой, что я могу почувствовать его привкус у себя в горле. Признаюсь честно, я люблю играть с этой девушкой в игры.

Особенно когда проигравшего шлепают по заднице.

Конференц-зал плавно переходит в мой кабинет, и когда я подхожу ближе к смежной двери, из щели под ней доносятся приближающиеся шаги и прерывистое дыхание.

Ради пущей театральности я сжимаю в руке ремень, и не успевает воздух наполниться щелканьем, как приглушенный визг просачивается сквозь дверь и касается моего паха.

Пенелопа врезается мне в грудь в тот момент, когда я рывком открываю дверь.

— Куда-то собираешься?

Как всегда, ее глаза отвечают за нее, устремляющиеся в кабинет позади меня. Внезапно мне становится понятно, почему она жульничает в картах. Не потому, что она считает себя шулером, а потому, что никогда бы не выиграла честно с таким ужасным покерным лицом.

У меня возникает желание вбить в нее бесстрастный нрав, прежде чем позволить ей сойти с яхты.

Когда ее напряженная поза говорит о том, что она собирается сбежать, я снова сильно щелкаю ремнем. Отдающийся звук вспыхивает в ее глазах, как хорошо принятый предупреждающий знак. Она внезапно останавливается, ее взгляд скользит вниз, к кожаному ремню в моей руке.

— Для чего он?

— Подойди, и я тебе покажу.

Но, конечно же, непослушание сочится из пор Пенелопы, и она поступает с точностью до наоборот. Я преследую ее пошатывающееся отступление к подлокотнику дивана, протягиваю руку и хватаю ее за шиворот моей толстовки, прежде чем она успевает сломать спину, падая на него.

— Какое совпадение… это именно то место, где я и хотел тебя видеть.

Она издает сдавленный звук, который затихает, когда я переворачиваю ее на живот, перегибаю через подлокотник и вжимаю лицом в подушку сиденья. Пресекая сопротивление, я прижимаю ее бедра к краю дивана своими.

Ее руки сжимаются в кулаки у головы.

— Я не хочу тебя пугать, но, по-моему, у тебя нервный срыв.

Я сдерживаю подступающий к горлу смех. У меня не нервный срыв, а перерыв⁴. Пауза в притворстве, что все хорошо и чертовски классно. Сколько еще я мог бы смотреть в окно на бушующий снаружи пожар и убеждать себя, что это прекрасный летний день? Нахуй. Я открою входную дверь и позволю пламени поглотить меня. Пусть дым очернит мои внутренности.

Мой мир в огне, и я хочу наказать девушку, которая зажгла спичку.

Мои прикосновения грубые и своекорыстные, когда я провожу ладонями по тыльной стороне ее бедер. Черт, мне нравится все в этих бедрах. То, как кончики моих пальцев исчезают в ее коже, когда я сжимаю их. Каковы они на вкус, когда я не могу удержаться, чтобы не вонзить в них зубы.

Я хватаю ее шорты и стягиваю их, выдыхая от открывшегося вида, оттого что находится между ними.

Розовые половые губки ее киски выглядывают между дрожащих ног, окруженные мягкими рыжими волосами. От этого зрелища у меня напрягаются мышцы, и я не могу устоять перед искушением провести по ним костяшками пальцев. Лучше бы я этого не делал, потому что, когда Пенелопа приподнимается на цыпочки, чтобы получить еще, ее голая задница задевает мой член через брюки и пускает по моим венам реку обжигающей нужды.

Сжав челюсти, я кладу ладонь ей на поясницу, чтобы она перестала извиваться, делаю шаг назад и смотрю в потолок достаточно долго, чтобы порыв прошел.

Ремень. Точно. Зажав пряжку в кулаке, я провожу им по задней поверхности ее бедра. Темное возбуждение скользит вниз и пульсирует в моем паху, когда ее мышцы напрягаются под моими.

Кожа доходит до изгиба попки, и я держу ее там.

— Что ты хотела мне еще раз сказать?

Ее затрудненное дыхание прекращается.

— Ничего важного.

— Ответь мне, Пенелопа.

Ее ногти впиваются в подушку и она вздыхает.

— Я не хочу оставаться с тобой на этой яхте.

Ее плечи напрягаются в ожидании, но когда удара не последовало, она оглядывается на меня сквозь завесу волос, в ее яростных глазах появляется настороженность.

Я отвечаю ей безупречной улыбкой.

— Везучая.

Она хмурится.

— Что?

— Это твое стоп-слово, Пенелопа. У меня такое чувство, что оно тебе понадобится.

Мой ремень опускается на ее задницу, пресекая ее протест. Это был самый легкий, самый сдержанный шлепок, на который я только был способен, но все же звук удара моего ремня о её кожу доставляет удовольствие, а ее стон подобен электричеству. Он впитывается в мою кожу и заряжает все атомы под ней.

— Не слышу тебя, — выдавливаю я из себя. — Попробуй еще раз.

— Я не останусь...

Я шлепаю ее снова, на этот раз чуть сильнее. Розовый румянец расцветает на ее бледных ягодицах, и я провожу большим пальцем по их мягкому теплу в нездоровом восхищении.

— Может быть, скажешь это громче?

— Может, купишь гребаный слуховой аппарат? — задыхаясь, шипит она в подушку.

Когда она снова подтягивается, я стираю ухмылку тыльной стороной ладони. Либо у этой девушки заболевание, из-за которого она физически не может держать рот на замке, либо ей действительно нравится порка моим ремнем.

Мой взгляд скользит по изгибу ее спины и впивает ее.

Я бы рассмеялся в недоумении, если бы эта маленькая проказница не разрушила мою жизнь. Потому что сейчас, когда суровое зимнее солнце льется сквозь иллюминаторы, танцуя на ее коже и подчеркивая рыжий цвет ее волос, очевидно, что она станет моей погибелью. Просто, блять, посмотрите на нее. В моей толстовке. Она обтягивает фигуру, и я бы сорвал ее, чтобы получше разглядеть, что под ней, если бы не испытывал такого мазохистского удовольствия от того, что она в ней.

Теперь я невольно понимаю: почему мужчинам нравится видеть женщин в их вещах. На ней моя одежда, мои часы, она как будто моя. По крайней мере, до тех пор, пока я не закончу ее ломать.

Подстегнутый ее дерзостью и странным комом в горле, я кладу другую руку ей на поясницу и снова бью ее по заднице. Удар достаточно сильный, чтобы ее тело подалось на полфута вперед. С ее губ срываются все возможные ругательства, сопровождаемые хриплым стоном. Этот похотливый звук, словно зов сирены, настойчиво взывает к моему члену, посылая тупую, беспокойную боль в яйца.

Блять. Она наслаждается этим. Массируя ладонью ее покрасневшую ягодицу, я просовываю другую руку между бедер и провожу кончиками пальцев по половым губкам для подтверждения. Она такая мокрая, такая горячая, что у меня на мгновение затуманивается зрение. Все, что я слышу сквозь рев в ушах — это придушенные вздохи Пенелопы.

Итак, Пенелопа любит грубость… как будто мне нужны были еще какие-то доказательства того, что Судьба скроила мою карту гибели в точности по моему вкусу. Но поскольку эта девушка обладает талантом превращать меня в безумца, внезапная порочная мысль согревает мне грудь. Откуда она знает, что ей нравится грубость? Кто еще прошелся своим ремнем по ее заднице и привел к такому выводу?

Ослепленный вспышкой гнева, я хватаюсь за ремень и погружаю в нее два пальца. Она сжимается вокруг меня так крепко, что, клянусь, я вижу звезды на обратной стороне своих век.

— Чья это киска, Пенелопа?

Это нелепый вопрос, который никогда не слетал с моих губ за всю мою гребаную жизнь. Мне было бы все равно, с кем трахается девушка после того, как я опустошу в нее свои яйца. Черт побери, до тех пор, пока мне не достаются второсортные пассии моих двоюродных братьев, эти девушки вольны делать всё, что хотят. Но мысль о том, что другой мужчина будет претендовать на эту девушку, мою Королеву Червей, даже спустя долгое время после того, как я с ней покончу, превратила меня в бешеного пса, который лает всякую чушь, которую я не имею в виду.

— Ответь на гребаный вопрос, — рявкаю я, впиваясь в нее пальцами.

Она застывает, засовывает руки под подушку и зарывается в нее лицом. Это едва слышный шепот, но я слышу его как через мегафон.

— Моя.

Рычание вырывается из моего горла, и я улавливаю ее нечеткое: — Но я могу поделиться! — когда мой ремень со свистом рассекает воздух и бьет по ее заднице.

В неверии я отпускаю ремень. Если бы вид того, как она извивается на подлокотнике в поисках трения, не разжигал опьяняющий огонь по всей длине моего члена, я был бы впечатлен ее упрямством.

— Поделиться? Ты думаешь, мне нужна твоя киска только по средам и субботам, или что-то в этом роде?

— Ты получишь то, что тебе дадут, — бормочет она. Но я знаю, что она жалеет о своем выборе слов, потому что визжит, извиняясь, когда моя рука обхватывает подол ее толстовки, чтобы удержать на месте и приложить всю силу в следующем ударе. Это подпитывается горячей ревностью и одержимостью, и в тот момент, когда шлепок пронзает воздух, я чувствую сожаление. Это было слишком сильно.

Блять. Я поднимаю взгляд, чтобы оценить ее реакцию, но она не выдает мне ничего, кроме сжатых кулаков и тяжелого дыхания.