КРУЖЕВО

Сказать правду, я люблю рассказывать про свои случаи. Когда рассказываешь, сам понимаешь: происшедшее каждый раз хоть на чуть-чуть, а глубже, шире. Оттого нарываешься на недоверие: мол, раньше не так говорил - сочинитель ты, не очевидец. Или некоторые считают - вычитал в книжках и пересказываю фантастику. Один даже насмехался, вроде у меня по звездной части сплошной пропуск, тогда как эта фантастика самая модная. Отстаю, значит, от запросов. А не понимает: пересказывать прочитанное все равно что показывать кино на пальцах.

Прочитанное служит для переживания, размышления и установления жизненной позиции. Читал я и звездную фантастику. Подойдет время, поделюсь мыслями, чувствами. Например, о путешествиях на расстояния в световые столетия со сменой многих поколений в звездолете, и что с ними, по моему мнению, происходило, и как можно умозрительно вывести хотя бы о нас, землянах, кто мы такие, о наших предках и об их кораблях с указанием направления поиска следов и свидетельств.

Случай же сразу и не поймешь и не охватишь; его требуется много раз про себя представить, пережить по ступеням. Оттого и тянет рассказать само событие подробным образом, с уточнениями или даже с изменениями.

Но как быть, когда тебе рассказали и ты веришь тому, кто тебе рассказывал, - можно уточнять, углублять, если уже упустил того человека и не получишь от пего никакого подтверждения, если слушал тот единственный раз, не вникая, без четкости деталей, если, однако, по прошествии времени выплыл рассказанный случай и стал перед глазами так, словно произошел он с тобой, и если получается, что связан он как раз со следами разума иных миров? Как тогда быть? С одной стороны, этот случай совсем недостоверен, оброс деталями в моем воображении, а с другой - чем больше о нем узнает людей, тем вероятнее возможность, что кто-то найдет или даже знает, где хранится сообщение с таким вот началом: _авария на шестой авария планете ждем авария на шестой_...

По-моему, имею полное право и обязан осветить, как я теперь его представляю, случай, происшедший с одним изыскателем, который рассказал о нем мне. Заехал на кордон переночевать, а сам проговорил почти всю ночь, я, похоже, уснул под его разговор. Много чего сообщил из своей жизни, и не помню, по поводу чего именно привел случай. Косвенно. Может быть, он и не спал совсем. Я проснулся, его уже не было - ни его, ни машины с буровой установкой.

Вероятнее всего, привел он свой случай по поводу отношения к родителям и чистоты, - почему-то у него так совмещалось, связывалось в один узел. С чистотой в самом простом смысле - чистыми половиками, полом, лавками, выбеленной печкой... Кажется, странно. Когда же исходишь из образа жизни изыскателей, их характеров, то получается складно. Ведь когда отвлечешься от ненужных или, скажем, приниженных подробностей и подойдешь с возвышенным пониманием, по этой высокой сути есть в судьбе изыскателя частица от блудного сына. О человеке, уехавшем, например, на далекую стройку, не скажешь такого. Приехал и работает на одном месте до итога видного, осязаемого, почетного. Изыскатель же лишен и оседлости, и какого-никакого сразу заметного итога. Вечный скиталец. У кого нет в крови подходящего микроба, тот не станет изыскателем. Но все же и у самого закаленного романтика дорог, перемен иногда промелькнет в памяти родное и потянет его в покой и чистоту отчего дома. Повторяю, в самом высшем смысле, вроде окутает туман сожаления, глубокого укора себе, что многого недодал родителям.

Вот и у него, моего знакомца-незнакомца, возможно, возник похожий момент, когда, переступив порог, он оказался, по его словам, в нежном бело-розовом мире. После осенней непролазной дороги, изнурительных измерений под мелким дождем вперемешку со снегом, добравшись к ночи в хуторок - два-три строения, толкается в ближнюю дверь, и нате! бело-розовый мир. Да еще в придачу нежный. Изыскатель настаивал на таком определении. Все, что деревянное, выскреблено-перевыскреблено, все, что кирпичное, белено-перебелено, половики стираны-перестираны, отдают в розовость. На подоконнике, неожиданные для деревенского жилья, цикламены, тоже белые, розовые и еще нежные розовые пармские фиалки. Будто задержалось там весеннее утреннее озарение. Зоревая нежность исходила и от хозяйки, бело-чистой, очень старой женщины. Замечу от себя, такой совершенной чистоты не добьешься никакими затратами труда и времени. Только у редких женщин она удается, причем легко, просто и незаметно, само собой, я предполагаю: от врожденной незамутненности души.

Ему вспоминалось, или я теперь так представляю, что она с первых почти слов завела о своей маме. Очень старая женщина, белые-белые седые волосы и легкий, совсем еле-еле румянец, как на пармских фиалках (он ни разу не назвал ее старухой), говорила о маме с девичьей простотой, с дочерней признательностью, как о живой. Все мамины вещи, порядки, привычки, будто не прошло с расставания и года, не то что пятидесяти.

Бывают, конечно, старухи, всем они встречались, будто живут в позавчерашнем, желчные ханжи, ничему не рады. Он их приводил как совершенно противоположное, чем она, черное. Она радостная, легкая, и было ему даже завидно, что у него вот нет такого постоянного негаснущего чувства. Так и потянуло чем-то помочь этой старой женщине, стать причастным к ее чистоте.

И совпало. Находились в бревенчатом доме (он ни разу не сказал изба, хата) начатые кружева на валике с коклюшками - так осталось от мамы. Они помещались на виду, и подчеркивалось, что специально, как самое главное, с чем связывались любовь, память, дочерняя обязанность перед мамой. Не в том, что дочь не доплела кружева. Даже неизвестно осталось изыскателю, умела ли очень старая женщина плести кружева. Обязанность дочери была в другом - сохранить, а когда придет время, отдать ученому человеку неоконченные кружева вместе с коклюшками и к ним _кружевную ось по узлам_. Такому ученому человеку, который сам разберется, к чему кружева, зачем ось по узлам.

Совпало. Очень старая женщина приняла изыскателя за долгожданного ученого. Тот, конечно, хотя и возникло у него желание помочь, содействовать, не стал обманывать, признался в своем полном незнакомстве с кружевами и кружевным делом. Но она улыбнулась, показала на геодезическую рейку, которую вслед за ящиками с теодолитом и нивелиром втащил в дом рабочий изыскательского отряда, выдвинула ящик комода, извлекла скрученную в рулончик полоску канвы и развернула, развязав тесемку. На длинной полоске канвы пестрели вытянутые в двойную линию черные и красные узелки. Расстеленная на столе полоска словно перекликалась с лежавшей на полу геодезической рейкой с нанесенными на нее черными и красными прямоугольничками делений. Неопровержимое, удивительное сходство.