ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Скользкая дорожка была преуменьшением века. Поцелуй Ноэми был похож на приближение к черной дыре — я был беспомощен перед ее гравитационным притяжением. Один ее вкус, и на земле не было силы, достаточной, чтобы удалить ее из моего организма.

И ее голос. Господи Иисусе, ее голос.

Хриплый, но женственный, звук моего имени на ее губах едва не подкосил мои колени. И знать, что я был первым, кто услышал ее голос? Мне было все равно, что слова были вырваны у нее насильно. Мне нравилось знать, что я был единственным, кто достиг этой части ее души. Кто увидел ее барьеры и вытащил ее оттуда, где она пряталась. Я мог бы слушать ее болтовню весь день, но вместо этого она убегала от меня, что привело меня в совершенно другое состояние.

Эта женщина сводила меня с ума. Я хотел бушевать против ее власти надо мной, но большая часть меня была слишком озабочена потребностью в ее покорности. Я не хотел вытягивать из нее правду, как из врага. Я хотел, чтобы она положила ее к моим ногам. Свободно. Безоговорочно.

Это случится, в конце концов.

А пока я давал ей пространство, в котором она нуждалась. Что бы не послужило причиной ее молчания, оно все еще связывало ее. Меня злило, что она не давала мне объяснений. Когда-нибудь я получу свои ответы, и тогда она тоже будет у меня.

Когда я чувствовал, как безумие вонзает свои когти глубоко внутрь меня, я пытался убедить себя, что преследование ее только ухудшит мою жизнь. Тогда самые темные части меня говорили в ответ, утверждая, что когтистая настойчивость утихнет, когда она будет у меня. Что после того, как я добьюсь ее капитуляции, неутолимая жажда наконец-то исчезнет.

Это была откровенная ложь, и я знал это. То, чем я кормил себя, чтобы оправдать свою растущую зависимость.

Как будто тьма во мне нуждалась в обосновании.

Когда дело касалось Ноэми, я не мог рассуждать здраво. Влюбленность овладела мной, как токсин в крови.

— Если эта хмурость станет еще глубже, она навсегда омрачит твое милое личико. — Шай подмигнула мне, усаживаясь на мой стол.

После разговора с Ноэми я занял себя делами, чтобы не думать. Когда у меня закончились дела, я пришел в офис пораньше, но обнаружил, что безнадежно отвлекся.

— Это лучше, чем то, что я сделаю с твоим лицом, если ты еще раз тронешь мою жену, — ворчал я.

Глаза Шай расширились. — Вы двое обменялись клятвами, о которых я не знаю?

— Семантика. Ты знала, что тебе лучше и пальцем к ней не прикасаться. — У меня и так было мрачное настроение, и присутствие Шай не помогало. Я видел ее в действии с женщинами и знал, что она может соблазнить лучше, чем большинство мужчин. Я был вне себя от ярости, когда увидел их вместе. Черт, я даже не поцеловал Ноэми в тот момент. Если честно, я даже почти не знал ее, но все это не имело значения. Ничто, казалось, не могло разбавить дикое чувство собственничества, которое овладевало мной, когда речь заходила о ней.

Шай положила правую руку на сердце и подняла другую. — Клянусь, с этого момента я не трону Ноэми. — Ее губы скривились в коварной ухмылке. — Если только она сама меня об этом не попросит.

— Клянусь Богом, Шай. Ты ходишь по тонкой чертовой грани.

— Расслабься, Рид. Я не вторгаюсь на твою территорию, но подумай об этом. Она не знает никого в семье. Мы, дамы, должны держаться вместе, и я могу только представить, как бы я чувствовала себя изолированной на ее месте, особенно не имея возможности поговорить. — Она оттолкнулась от стола и пошла к двери. — Я просто думаю, что наличие друга пошло бы ей на пользу. — Остановившись, она бросила на меня покровительственный взгляд, который заставил бы меня выхватить пистолет, если бы это был кто-то другой.

Чертова Шай.

— Только попробуй, женщина, и я назначу тебя дежурной в туалете. На всю жизнь, — сказал я ей вслед, откинувшись назад в своем офисном кресле под тяжестью своего разочарования.

— Дежурить в туалете? Черт! Что она сделала, чтобы заслужить это? — Бишоп заполнил мой дверной проем, его слишком большие карие глаза сияли весельем.

— Не твое дело, — проворчал я. — Я удивлен тем, что вижу тебя здесь. Я уже начал думать, что ты уволился и переехал в спортзал. — Бишоп мог быть занозой в заднице, но я знал его всю свою жизнь. Он естественно стал моей правой рукой и знал почти все, что я знал о бизнесе. Я доверял ему свою жизнь. Мне все еще не хотелось делиться с ним своей дилеммой с Ноэми.

— Когда ребята позвонили и сказали, что внизу меня ждет гость, я решил, что смогу совместить работу и удовольствие. — Он поднял белое полотенце, которое, как я не заметил, было у него в руках; на махровой ткани остались пятна крови.

Я замолчал. — Ты от меня скрыл? — Пленник был именно тем, что мне было нужно, чтобы изгнать некоторых из этих демонов.

Ответная ухмылка Бишопа была почти маниакальной. — Албанец был пойман сегодня утром, когда вынюхивал информацию в клубе на 58-й улице. Мы подготовили его внизу.

— Черт, почему ты мне не сказал? — Я поднялся на ноги и стащил с себя пиджак.

— Просто размял его для тебя.

Я вышел из офиса, даже не закончив закатывать рукава. Хорошо, что некоторые люди так и не учатся, потому что сегодня мне это было необходимо.

Наша кладовая двойного назначения в подвале была пуста, если не считать привязанного к стулу мужчины средних лет под единственной подвесной лампочкой. И еще небольшой металлический столик, уставленный различными инструментами, используемыми для убеждения.

Бишоп был прав. Парень был весь в синяках и брызгах крови, но никаких серьезных повреждений не было. Скоро он будет готов петь.

Все клубящиеся мысли, возникшие ранее, улеглись, и меня охватило умиротворяющее спокойствие. Уверенность в цели и радость мести.

— Я так понимаю, наш друг еще не настроен говорить? — спросил я Бишопа, подходя ближе к столу.

— Неа, думает, что он большая шишка.

Отлично.

Я взял в руки аккумуляторную дрель, наслаждаясь ощущением ее веса. Когда я повернулся к нашему пленнику, в его глазах на мгновение мелькнул ужас, а затем его жалкая маска вернулась на место. Это была моя любимая часть. Наблюдать за тем, как быстро они ломаются.

— Мы не обязаны этого делать, мой друг. Просто скажи мне, что планирует твой босс, и все это быстро закончится. Пожалуйста, пожалуйста, не надо.

Он посмотрел на меня стеклянными черными глазами, а потом плюнул в меня.

Люблю, когда они ведут себя жестко.

Я включил дрель и вогнал наконечник в его колено, вдавливая сверло в кость и хрящ.

Истерические вопли наполнили комнату.

Сверло было очень эффективным, поэтому мне не пришлось слишком глубоко входить, прежде чем они заговорили. Как только я услышал его крики, я отступил назад и выжидающе посмотрел на него. Лицо мужчины было опущено, скрывая его от глаз.

— У меня нет целого дня, придурок, — резко ответил я.

Когда мужчина поднял свое лицо к моему, то, что я принял за рыдания, на самом деле оказалось маниакальным смехом.

— Я слышал, тебя можно поздравить, — сказал он, его слова были с легким акцентом и раскатистыми от боли. — Девушка Манчини — настоящий приз. Было бы жаль… потерять такую… сладкую маленькую шлюшку. — Он с трудом держался на ногах, но все же сумел торжествующе улыбнуться, потому что знал, что задел нерв мстительным гневом, омрачившим мое лицо.

Ярость, подобной которой я никогда не знал, охватила меня, лишив всех рациональных мыслей и заставив действовать.

Я вытащил пистолет из-за пояса брюк и выстрелил ему в брюхо. Я ничего не мог с собой поделать. Я должен был наказать его за то, что он выплеснул такую грязь и имел наглость говорить со мной о моей невесте.

— Ну, черт. Тебе действительно не следовало этого делать, — сказал Бишоп над криками албанца.

И да, и нет. Я хотел покончить с его жизнью тогда и там, но я не отказал бы себе в удовольствии узнать, что он страдает. — Ты хоть представляешь, сколько времени нужно, чтобы умереть от простреленного кишечника? У нас еще много времени. И может быть, если он очень-очень хорошо попросит, я всажу ему пулю в голову, прежде чем все закончится.

Бишоп усмехнулся. — Думаю, мне лучше устроиться.

Я хмыкнул, чувствуя себя немного лучше. Албанец не только умрет, но и, вероятно, расскажет нам все, что мы хотели знать, когда испустит последний вздох, и я смогу отправить его домой с кишащей личинками раной и болью, вытравленной в каждой щели его уродливого лица.

В жизни нужно искать положительные стороны.