— У меня тоже.

Ещё одно сходство между нами.

Тишина снова возрастает, и воздух в кабине находится под напряжением с почти ощутимой энергией.

— Твоя мама, она… — его губы сжимаются, и мышцы его предплечий перекатываются.

— Она умерла, когда мне было шестнадцать. Боковой амиотрофический склероз.

Он кивает, но не произносит обычную сочуствующую речь, что он сожалеет и знает, что моя мама сейчас в лучшем месте, и за это я благодарна.

— Что насчёт твоей?

— Как?.. — у него перехватывает дыхание.

— Я услышала твой разговор в закусочной.

Его веки дрожат, затем внезапно сжимаются в гримасу.

— Я не должна была спрашивать.

Он смотрит на дорогу, его челюсть напрягается, и он трясёт головой, как бы избавляясь от воспоминаний.

— Игра в одни ворота. Ясно, — я разоткровенничалась, но он закрывается, когда мои вопросы становятся личными.

— Мэм?

— Шай. Энн. Шайен. Не так уж и сложно.

— Я знаю…

Я полностью поворачиваюсь к нему.

— Тогда почему ты продолжаешь называть меня «мэм»?

«И почему ты не говоришь со мной?»

Гнев нарастает в моей груди, как и разочарование из-за его упорства держать меня на расстоянии вытянутой руки. Он игнорирует меня на работе, уходит с дороги, чтобы избежать меня. Требуется целая куча самообладания, чтобы холодно относиться к кому-нибудь, и я ни за что в жизни не могу понять, почему он так поступает со мной.

— Если я сделала что-то, что тебя расстроило…

— Ты не делала, у меня… плохо с… — он размахивает рукой между нами — … этим.

— Этим?

— Пустой болтовнёй. Или с любой болтовней. Я не лажу с людьми.

Это самое большее, что он выдает до сих пор. Может быть, вся эта затея узнать друг друга лишняя.

— Сыграем в «Would you rather»?

— Что это?

— Я называю две вещи, и всё, что тебе нужно — выбрать, что бы ты скорее сделал. Не сложно?

— Думаю, да.

— О’кей, итак, Лукас, ты бы предпочёл гулять голым по снегу или голым по пустыне?

Он поворачивается ко мне, его брови низко опущены, но в его выражении есть шутливость.

— Почему я голый?

— Без причины, просто выбери одно.

Его лицо очаровательно кривится от отвращения.

— Боже, хм… наверное, лучше голым в пустыне.

— Я тоже. Хорошо, твоя очередь.

— Ох, эм … — его нога подпрыгивает в нервном ритме. — Ты бы предпочла, э-э… быть атакованной акулой или… — он снова пожёвывает свою нижнюю губу, и я пытаюсь не пялиться.

— Акулой или?..

— Или… медведем?

— Ооооо, это хороший вопрос. Хммм… — я постукиваю по подбородку, думая. — Акула будет означать воду и вдобавок боязнь утонуть, что, если подумать, может быть неплохо.

Он смотрит на меня.

— Быстрая смерть.

— А, — он кивает.

— Во время боя с медведем ты, скорей всего, будешь в сознании. В смысле, если только он сразу не укусит тебя за шею. В этом случае я бы выбрала медведя, но что, если он этого не сделает, и ты был бы вынужден смотреть, как он ест твои внутренности. — Я вздрагиваю. — Да, я выбираю акулу. Что насчёт тебя?

— Я собирался сказать, что медведя, но… ты меня отговорила.

Впервые с момента нашей встречи он действительно улыбается. Большая, широкая и такая яркая, что почти ослепляет, улыбка. Это детское счастье, редко встречающееся у взрослых, которые так измучены жизнью, что у них нет больше возможности испытывать чистую радость. Это потрясающе. Я сижу неподвижно, совершенно очарованная, и делаю мысленный снимок.

Лукас

Ей следует прекратить смотреть на меня. Как будто и так недостаточно сложно избегать её взгляда, притягивающего и любопытного одновременно. А ещё её запах. Дразнящий на свежем воздухе, но в кабине грузовика он будто бы проникает в меня. Аромат напоминает мне о чистых простынях и свежих цветах. Без примесей, но при этом многогранный. Умиротворяющий и опьяняющий. Я сопротивляюсь стремлению расслабиться в её присутствии, полный решимости пережить этот день без потери сознания, которая затемняет мой разум.

Мы уже почти у склада, чтобы забрать плитку, но не можем добраться туда к сроку. Её игры в стиле «узнай меня» и лёгкий смех заставляют меня чувствовать себя спокойнее, нежели в безопасности.

Может быть, дело в её откровенном стиле общения. В способности идти напролом и говорить всё, что она думает, не переживая о последствиях. Такая, какая есть, остаётся собой и не извиняется за это. Она смелая, несмотря на её пол, и я не могу не восхищаться этим. Когда её любопытство направлено на меня, когда она смотрит на меня, будто я головоломка, которую нужно решить, мои страхи усиливаются, а тьма обволакивает.

Мы совсем близко к большому кирпичному зданию.

— Если можешь, притормози там, — Шайен указывает на погрузочную платформу на складе. — Я пойду и позвоню в дверной звонок.

Без труда паркуюсь, и она выпрыгивает, но вместо того, чтобы сидеть в грузовике, я следую за ней к двери. Она поднимает руку, чтобы нажать на звонок, и слегка подпрыгивает, когда замечает меня позади, но улыбается.

Моя грудь сильно пульсирует из-за её проявления симпатии. Боже, я жалкий.

Дверь распахивается, показывая Джима, менеджера склада, которого я пару раз встречал ранее.

— Добрый день, сэр. Мы здесь за травертином, заказанным мистером Дженнингсом.

— О, само собой, Лукас, — он жестом приглашает нас внутрь. — Входите. Я заберу его на погрузчике.

Она нацеливает на меня раздражённый взгляд через плечо, и так же, когда мы играли в «Would you rather», это странное ощущение покалывания на лице заставляет меня улыбаться так широко, что мои зубы становятся холодными.

Далее происходит нечто удивительное. Я смотрю, как её взгляд скользит к моим губам, и раздражение в её выражении смягчается и превращается в белоснежную улыбку. Крошечный румянец появляется на её щеках, светлый оттиск розового на её оливковой коже. Бесчисленное множество эмоций, которые так открыто играют на её лице, — самая пленительная вещь, которую я когда-либо видел. Оставаться беспристрастным рядом с этой женщиной оказывается труднее, чем я думаю.

— Если вы хотите проверить… — голос мужчины отрывает моё внимание от Шайен, и он движется к сложенным друг на друга поддонам, доверху заполненным бежевой и тёмно-коричневой травертиновой плиткой под мрамор. — Убедитесь, что всё соответствует заказу.

Шайен направляется туда со своим договором поставки, быстро выполняет расчёт и сверяется с листом.

— Всё на месте.

— Хорошо, давайте её погрузим, — Джим хлопает по лежащей плитке.

Через тридцать минут мы отрываемся от нескольких сотен килограммов плитки, крепко привязанных к грузовику.

— Я не понимаю, — бормочет Шайен.

— Что?

— Почему папа настоял на том, чтобы я приехала. Ты и так тут прекрасно справляешься.

Я пожимаю плечами, но не выражаю никакого мнения на этот счёт. Я также потрясён решением мистера Дженнингса отправить её со мной. Он ничего не знает обо мне, моём прошлом, и о том, что я сделал. Если бы знал, то никогда не доверил бы мне свою дочь. Скорее всего, он собрал бы горожан с вилами и выгнал бы меня. Поэтому мне нужно держать язык за зубами и не высовываться, дабы сберечь то немногое, чего мне удается достичь.

— Я бы убила за тако с жареным зелёным чили, — она поворачивает эти пронзительные голубые глаза ко мне так быстро, что прядь её блестящих чёрных волос падает на лицо. — Ты голоден?

Мой живот скручивает от сочетания голода и страха, но я киваю.

— Тебе нравится еда коренных американцев?

— Никогда не ел её.

— Хочешь попробовать? — её лицо озаряется воодушевлением.

Я стараюсь держаться подальше от пищи, приготовленной для меня, и придерживаюсь того, что пресно и безопасно, но боюсь, что мой отказ сотрёт с её лица этот взгляд, а мне он вроде как нравится.

Я киваю.

— Есть отличное место, где мы можем остановиться по пути из города. Раньше я ходила туда при любой возможности, которая предоставлялась, только когда мы с Тревором скрывались в Долине (прим. пер. — Phoenix Valley). Они готовят лучшее…

— Кто такой Тревор? — этот вопрос слетает с моих губ, прежде чем я успеваю спохватиться.

— Э… на самом деле никто. Коллега. Бывший коллега, — поджимает губы она.

Моя кожа внезапно кажется слишком тугой, как только я думаю о том, что она проводит время с этим Тревором. Это безосновательно и совершенно нелепо; красивая женщина, как она, вероятно, проводит время с большим количеством парней. Это не моё дело.

Она даёт мне указания, которые ведут нас к крошечной хижине недалеко от шоссе. На вывеске с облупленной ярко-голубой краской читается надпись «THE FRY HOUSE», но F — всего лишь очертание буквы, которой больше здесь нет. А парковка — не что иное, как плоское пятно грязи по соседству с несколькими старыми деревянными скамейками для пикника, разбросанными вокруг этого простенького здания.

Ароматные специи наполняют воздух вместе с нотками масла для жарки и сладкого теста. У меня текут слюнки и это не всегда хорошо.

— Не пугайся. Выглядит подозрительно, но тут безопасно. Я обещаю, — Шайен поднимает бровь, когда мы направляемся к единственному окну этого здания. — Ты мне доверяешь?

Я никому не доверяю.

— Не особо.

Она хохочет, и я ощущаю этот звук каждой косточкой.

— Я закажу обед. А ты найди нам место в тени.

Движением руки она прогоняет меня в сторону скамьи для пикника, которая оказывается под тенью большого дерева пало-верде.

Я вытираю ладони о джинсы и пытаюсь избавиться от влияния этой женщины, в то время как сижу на поверхности стола с ногами на скамейке. Весёлый звонкий голос Шайен доносится до меня по ветру и мало способствует успокоению моих нервов. Я бегло осматриваю местность для отступления.

Четверо мужчин, одетые в покрытую потом и грязью одежду, говорят по-испански и едят так, будто они долго работали на солнце. Похоже, что они едят большие, нестандартнве тако, они воздушные и завёрнуты в жёлтую бумагу. Один из мужчин ловит мой взгляд и изучает меня.       

Я опускаю глаза и натягиваю кепку, сердце глухо стучит в груди. Независимо от того, сколько проходит времени, я не могу отделаться от навязчивой мысли быть узнанным. Хотя и не похож на того истощённого мальчика, каким был десять лет назад, и это другой город, другое время, другой я.