Он просто смотрит на меня. Смотрит и смотрит, пока моя жизнь не растворится в воздухе и не уплывет прочь. А потом он говорит простым голосом, от которого у меня замирает сердце:

— Это нечто большее, и ты это знаешь, Джемма.

Большее?!

— Но… я тебе даже не нравлюсь, — протестую я.

— Неправда.

— Ну, ты мне даже не нравишься.

— Джемма, — его рот дёргается от удовольствия. — Помнишь, я говорил, что ты ужасная лгунья?

Дерьмо.

— Но… — теперь я действительно хватаюсь за соломинку. — Ты не ходишь на свидания, — напоминаю я ему, отчаянно пытаясь поверить собственным словам. — Ты больше ни во что большее не ввязываешь.

— Это правда.

Несмотря на себя, я чувствую, как моё сердце сдувается, как воздушный шарик недельной давности.

— Может быть, это потому, что я не делал этого с тобой.

Мой рот открывается, когда равное количество надежды и страха устремляется обратно в мою грудь, наполняя этот чёртов шар, пока он не угрожает лопнуть. Пульс тарабанит в моих венах, я встречаюсь с ним взглядом, в то время как панические мысли проносятся в моей голове: о нас, о прессе, о его кузене-слизняке…

— Но…— я с трудом нахожу нужные слова. — Мы не можем…

— Джемма, — его голос твёрд, и, когда я смотрю на него, его глаза тоже. — Дыши.

Я киваю, пытаясь дышать, но меня немного пугает тот факт, что Чейз только что сказал, что хочет большего, что бы это ни значило, потому что это, вероятно, худшая идея, учитывая, что ни у кого из нас никогда не было нормальных отношений, насколько я знаю.

Чейз чувствует, что мне нужно время, чтобы всё обдумать, и не давит на меня. Вместо этого он плавно меняет тему, позволяя мне снова дышать.

— Пора поговорить о Бретте.

Наверное, это плохой знак, что я предпочла бы обсуждать социопата, а не статус наших отношений, верно?

Ну, что ж.

Отодвигая мысли о большем на задний план, я делаю глубокий вдох и пытаюсь успокоиться.

— Ладно. Выкладывай.

— Я рассказывал тебе о Титане, — он контролирует свой голос, хотя я всё ещё чувствую скрытые потоки сильного гнева.

Гнев и боль, хотя он никогда бы не признался, что чувствует их.

И снова мне приходится бороться с желанием обратиться к нему.

— Это был первый раз, когда Бретт взял что-то у меня. Во всяком случае, что-то важное, — рука у моей головы сгибается от напряжения. — До Титана между нами всегда была конкуренция, но в основном это были мелочи, ничего необычного — борьба за моё место в команде по гребле, борьба против меня за пост президента класса, распространение слухов обо мне, чтобы саботировать мои дружеские отношения. Ничего экстремального, просто стандартное семейное соперничество.

— Угу, — говорю я, думая, что ничего из этого не звучит для меня стандартно. Вообще.

— Но после того лета внутри него словно что-то высвободилось — он перестал пытаться скрыть свои манипуляции, свои попытки причинить мне боль и стал почти... откровенным, — вздыхает он. — Мы оба учились в одной и той же школе-интернате для мальчиков в Род-Айленде. Однажды ночью я протащил девушку в свою комнату против правил. Все в Академии делали это — мы все смотрели в другую сторону, прикрывали друг друга спинами, когда дело доходило до прикрытия мониторов в зале, — его голос дрожит от гнева. — Кроме Бретта. Он сообщил об этом, вместе со всеми другими моими неосторожностями, директору. И когда этого оказалось недостаточно, чтобы очернить мою успеваемость, он проявил изобретательность. Возбудил обвинения в мошенничестве с моими учителями, обвинил меня в краже его эссе, в том, что я заставлял его делать мою домашнюю работу угрозами и принуждением. Полная чушь, конечно, я получал лучшие оценки, чем он когда-либо, так что, если бы я собирался жульничать, это не было бы с него — но это посеяло семена сомнения в умах школьного совета настолько, что они поверили ему, когда однажды он появился в медицинском крыле с подбитым глазом и ушибленными рёбрами, извергающий ложь о том, что я выбил из него всё дерьмо. Я этого не делал, независимо от того, как часто я думал об этом, но это не имело значения. Меня исключили за хулиганство в середине нашего выпускного года. Дедушка чуть не отрёкся от меня, — Чейз качает головой. — Есть ещё кое-что, но в это не стоит вдаваться... я думаю, ты поняла идею.

Я киваю в подтверждение и на этот раз не могу остановиться, я протягиваю руку и кладу её ему на колено. Он напрягается от прикосновения, но через несколько секунд я чувствую, как его мышцы расслабляются под моими пальцами.

"Он не привык, чтобы его утешали", — думаю я про себя. Непривычный к мысли, что кто-то может протянуть руку, чтобы дать, а не взять, ничего не требуя взамен.

Это ужасно печальное осознание.

— Прости, — шепчу я, моё сердце немного разбито из-за него.

— За что? — спрашивает Чейз, не сводя с меня глаз. — Это не твоя вина, Джемма.

— Я знаю, это просто… — мой взгляд падает на мою руку, выглядящую хрупкой и тонкой на его колене. — Я знаю, каково это — быть разочарованным семьёй — людьми, которые должны любить тебя безоговорочно. Это предательство всего, что делает нас людьми. Откровенно говоря… это гребаный отстой. Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это, вот и всё.

Мои глаза находят его, и я вижу, что они любопытны, полны мыслей, о моём прошлом или о его собственном, я не знаю. Его рот сжат в строгую линию, а мышцы под моими пальцами снова стали твёрдыми, как камень. Спустя долгое время молчание между нами становится тяжёлым, и я начинаю беспокоиться, что он сердится на меня за вторжение в его воспоминания. Я опускаю взгляд, пока жду, что он скажет мне, чтобы я отвалила, пошла домой, заблудилась.

Он не делает этого

Спустя непродолжительную вечность я чувствую, как шевелятся пальцы в волосах у моего виска. Это не так уж много, всего лишь один, простой взмах прядей, но я знаю, что это его способ сказать спасибо, даже если он не готов произнести слова вслух.

Он откашливается.

— Даже исключения, организованного Бреттом, было недостаточно, чтобы повредить моим шансам в Гарварде, что ещё больше разозлило его. Он не рассчитывал на известность имени Крофт. По правде говоря, я мог бы быть преступником, иметь ужасный средний балл, назвать своего интервьюера в колледже придурком — это не имело бы значения. Одного моего семейного наследия было достаточно, чтобы убедить даже самых суровых сотрудников приёмной комиссии.

— Должно быть, это было мило, — задумчиво бормочу я.

Его глаза застывают, покрываясь льдом, пока я смотрю.

— Это не так.

— Прости, я не хотела тебя обидеть. Это просто… — я замолкаю, подыскивая нужные слова. — Я не сразу поступила в колледж. Моя мама не могла заплатить за учёбу, и я даже не была уверена, что хочу учиться. И вот тогда я переехала в город, надрывалась в дерьмовых кофейнях, которые едва платили за аренду, и откладывала каждый пенни, который могла наскрести, пока мне не хватило на несколько семестров художественной школы.

— Но у тебя был выбор, — его голос стал удивительно мягким, и я вижу, что его глаза немного оттаяли. — Единственный выбор для меня, для любого члена моей семьи — это карьера бакалавра в школе Лиги Плюща, за которой следует один из трёх путей — степень MBA, степень юриста или медицинская степень, также полученная в школе Лиги Плюща. Это может показаться очаровательным существованием, но, поверь мне, когда мне исполнилось восемнадцать, и я понял, что вся моя жизнь уже была расписана по сценарию, что всё, что я когда-либо хотел сделать, было недоступно, потому что это не соответствовало тому, что моя семья считала приемлемым… Ну, скажем так, имя Крофт перестало быть подарком и стало обузой.

— Так вот почему ты уехал пять лет назад? — тихо спрашиваю я.

Его глаза встречаются с моими, а губы дёргаются.

— Изучала меня, да?

— Нет! — я краснею. — Мои друзья, Крисси и Марк... они вроде как...

Я замолкаю, пытаясь придумать лучший способ описать моих дурацких друзей.

Брови Чейза удивлённо поднимаются, и его пальцы начинают рассеянно играть с прядью моих волос, как будто это самая естественная вещь в мире. Выражение его лица мне нелегко описать, его черты разрываются между удивлением, недоверием и, возможно, даже нежностью, когда он смотрит на свои пальцы, скользящие по тёмным шелковистым локонам.

Борясь с желанием съёжиться, я пытаюсь притвориться, что он только что не заставил моё сердце работать с перегрузкой и не превратил мой мозг в кашу, пока я ищу правильные слова. Или вообще хоть какие-то слова, потому что, если я ещё долго буду молчать, он подумает, что у меня инсульт.

Я отчаянно откашливаюсь, когда он наклоняется ближе, поглощая часть пространства между нашими подушками, его глаза опускаются на мой рот.

Опасность!

— Эм… Крисси и Марк… Они любопытные. И защищают. И, может быть, немного повелительные, — заканчиваю я, выдавив из себя слова, поморщившись. — Но это в основном из-за любви, клянусь.

— Они заботятся о тебе, — просто говорит он, но в его словах есть оттенок грусти.
Его глаза мельком поднимаются к моим глазам, пристально вглядываясь, и он добавляет:
— Они любят тебя.

Я киваю, чувствуя, как моё сердце замирает в груди. Он открывает рот, и я думаю, что он собирается сказать что-то ещё об этом, но затем я вижу, как его глаза вспыхивают, когда он меняет своё мнение.

— Чтобы ответить на твой вопрос, — говорит он вместо этого. – Нет, я ушёл не из-за бремени быть Крофтом.

— О, — мой голос мягок, и я не настаиваю, когда он не предлагает больше.

— Но именно поэтому я вернулся, — тихо добавляет он.

Я открываю рот, чтобы спросить, что он имеет в виду, но он прерывает меня личным вопросом, который сбивает меня с толку.

— Ты училась в художественной школе здесь, в Бостоне?

— Ммм, — подтверждаю я. — Но только несколько семестров.

— Почему не закончила?

Я пожимаю плечами, смущённая ответом.

У меня закончились деньги.