Что теперь?

Первый Акт сгорел в огне. Я забыла реплики, и моя цель — плохой актер. Мне нужно начать шоу с начала, но с другим актерским составом. О, и определенно с другим сценарием, потому что не думаю, что разговор про туалет сработает.

Пытаясь вести себя естественно, я отворачиваюсь от стойки и упираюсь локтями в её поверхность позади меня. Незаметно я оглядываю комнату, оценивая всех других мужчин, которых я могла предпочесть этому мудаку. Мои пальцы рассеянно касаются четырехлистного клевера, висящего у меня на шее.

Всё в порядке. Мне всё ещё везет, мне просто нужна перезагрузка. Я годами не разводила в Бухте Дьявола. Возможно, здесь другие негласные правила, и на самом деле люди, сидящие в тени, являются лучшими целями. Посмотрев направо, я встречаюсь взглядом с пожилым, менее спортивным мужчиной в углу.

Он тянется, чтобы почесать нос, и его обручальное кольцо засверкало на пальце.

Вот это уже лучше.

Я улыбаюсь ему и выгибаю спину, чтобы достать из-за спины стакан с виски. Когда я подношу свой напиток к губам, печатание по клавиатуре рядом со мной прекращается.

— Это виски стоит сто баксов.

Мои глаза перемещаются к моей брошенной цели. Он всё ещё смотрит на свой телефон, и если бы не то, как его глубокое протяжное произношение пробежало у меня по спине, я бы поклялась, что представила, как он говорил.

— Сто баксов?

— Без учета НДС.

— Я... подожди, за бутылку?

Его взгляд, наконец, останавливается на мне, раздражение и веселье борются за пространство в его тени.

— Стакан.

Я недоверчиво смотрю на янтарную жидкость. В ответ она называет меня бедной на четырех разных языках. Возможно, с моей стороны было немного... опрометчиво предположить, что моя первая цель сыграет со мной и заплатит за мою выпивку. Обычно это срабатывает. Но опять же, я больше не в Атлантик-Сити.

Хуже всего то, что я страстно ненавижу виски. Я бросаю взгляд на Дэна, который занят вытиранием другой стороны бара, но по напряженной линии его плеч очевидно, что он слушает. Интересно, он зальёт это обратно в бутылку и даст мне что-нибудь ещё, что я смогу позволить со своим бюджетом?

Как вода.

Из-под крана.

Я чувствую, как жесткие зеленые глаза насмехаются надо мной, и тихое наслаждение, которое кипит за ними, задевает мою гордость. Я импульсивна до предела, упряма, как болезнь, и прежде чем я успеваю ухватиться за какой-либо здравый смысл, я натягиваю милую улыбку и чокаюсь своим бокалом с его.

— Выпьем за незаинтересованность.

Его ухмылка — последнее, что я вижу, прежде чем откидываю голову назад и залпом выпиваю виски.

Блять. Мои ноздри горят, глаза слезятся, и, когда пустой стакан со стуком возвращается на стойку бара, я внезапно вспоминаю, почему я так сильно ненавижу виски.

Это было последнее, что пили мои родители. Не потому что они наконец протрезвели, а потому, что им снесли головы из револьвера, прежде чем они смогли налить ещё стакан.

Стодолларовая кислота шипит в моем горле и вцепляется в мою коробку воспоминаний, пытаясь взломать замок и вернуть меня в тот день. Когда я зажмуриваю глаза, чтобы они не слезились, я слышу сдавленные мольбы моего отца и чувствую теплую, влажную кровь моей матери на тыльной стороне моих бедер, где я поскользнулась в луже.

Ты знаешь, как тебе повезло, малышка? Ты одна на миллион.

— Не подавись.

Хватая ртом воздух, который не имеет вкуса отбеливателя, я поднимаю веки и пристально смотрю на мужчину. Выражение его лица такое же бесстрастное, как и его тон, и ясно, что ему было бы всё равно, даже если бы я посинела и упала рядом с ним. Если бы я это сделала, по крайней мере, мне не пришлось бы беспокоиться о том, как я собираюсь оплатить яд, который убил меня.

Я вытираю рот тыльной стороной ладони.

— Почему тебя это волнует? Думала, ты не заинтересован.

Он лениво проверяет время на своих дорогих наручных часах.

— Я не заинтересован. Просто так принято говорить тому, кто задыхается.

Он подносит свой стакан к губам и выпивает оставшуюся жидкость за раз, даже не дрогнув. Я ненавижу, как мои глаза фокусируются на его толстой шее, когда он проглатывает. Резким движением запястья он ставит пустой стакан на стойку, и несколько мгновений спустя Дэн подходит с ещё одним виски и стаканом воды. Он ставит передо мной воду, и я с благодарностью делаю глоток.

Господи, пусть она будет бесплатной.

Несколько минут мы сидим в напряженной тишине, но, без сомнения, я единственная, кто чувствует её накал. Благодаря моим случайным взглядам на его отражение в зеркальной стене, я вижу, что он уже забыл, что я здесь. Он отвечает на сообщения и электронные письма на мобильном, останавливаясь только для того, чтобы глотнуть виски и потереть челюсть ладонью своей большой руки, словно это помогает ему думать.

Моё сердце вяло опускается в желудок, как воздушный шарик, из которого выходит гелий. Если бы я не была такой упрямой идиоткой, я бы давно ушла, но теперь слишком поздно. Я прикована к этому заведению вкладом в сто долларов без учета НДС, и попытать счастья с кем-нибудь из других посетителей было бы просто неловко. Они все только что были свидетелями того, как я подавилась двумя унциями жидкости, ради всего святого.

Позади нас лестницу заливает мягкий свет. Появляются блестящие туфли, и через несколько секунд появляется мужчина в костюме, которому они принадлежат. У него под мышкой стопка папок, и он направляется прямиком к высокомерному мудаку, сидящему рядом со мной. Я смотрю в зеркало бара, как он что-то бормочет на ухо, кладет папки и ждет. Короткий кивок моей бывшей цели, похоже, означает его разрешение уйти.

Итак, он бизнесмен. Причем важный, судя по количеству бумаг, скопившихся перед ним в четверг вечером, и тому факту, что он потратил по меньшей мере двести долларов на выпивку. Он открывает первый файл, изучает документ и достает ручку из нагрудного кармана.

По какой-то причине то, как он проводит большим пальцем по кончику языка, прежде чем перевернуть страницу, делает мою кровь на полградуса горячее.

Господи. Мое сердце может быть холодным, как камень, но я всё ещё женщина. Я прочищаю горло в попытке восстановить внешнее спокойствие и замечаю, как напрягаются его плечи.

Он встречается со мной взглядом в зеркальной стене, как будто точно знает, где меня найти.

— Сколько?

— Я… что?

— Сколько? — он спокойно повторяет. От моего пустого взгляда у него сводит челюсти. — Чтобы ты ушла. Сколько я должен тебе заплатить?

Снова это раздражение, гложущее мою грудь. На этот раз я зла не только на его отвержение, но и на себя тоже. Аферы — это единственное, в чем я хороша.

У меня немного таланта и очень много удачи. Проклятье, раньше я говорила, что могу обмануть человека с завязанными глазами. Вероятно, даже в наручниках. И все же…

И все же, с того момента, как я переступила порог этого бара, я была не в своей тарелке. Может быть, я всё ещё потрясена тем, что произошло в Атлантик-Сити. Или, может быть, это потому, что моя цель симпатичный мужчина, и от него пахнет безразличием.

Но что с того? Я имела дело с худшими. Это моя последняя афера, и будь я проклята, если выйду, задыхаясь и хныкая.

С тихим вздохом мужчина вытаскивает зажим для денег, отрывает несколько купюр и бросает их между нами на барную стойку.

— Это покроет выпивку, которой ты подавилась.

Он возвращается к своему документу. Я смотрю, как его ручка с идеальной точностью выводит длинную сложную подпись.

— Учитывая НДС?

Он делает паузу, борясь с улыбкой, растягивающей уголки его рта. Может быть, это тени и недостаток сна играют со мной злую шутку, но, клянусь, я вижу пару ямочек на щеках. Не поднимая глаз, он вытаскивает еще одну сотню и бросает её в стопку.

Я смотрю на осуждающий взгляд Франклина и сглатываю.

— Плюс чаевые?

На этот раз челюсть мужчины сжимается, но он ничего не говорит. Вместо этого он достает ещё одну купюру и швыряет её на стойку бара. Глухой стук громче, чем я ожидала, и он отдается эхом в моей грудной клетке.

Тишина. Она приправлена знойным джазом и звуком ручки, царапающей бумагу.

— Ты всё ещё здесь, — в конце концов говорит он. — Почему?

Он отбрасывает одну папку в сторону и открывает другую. Снова это облизывание большого пальца, и я понятия не имею, почему это так подпитывает моё воображение.

Я сглатываю комок, застрявший в моем горле, соскальзываю со стула и сокращаю расстояние между нами, останавливаясь в крошечном промежутке между ним и баром. Холодная поверхность целует мою обнаженную спину, когда я прижимаюсь к ней, резко контрастируя с жаром, исходящим от его тела.

Он замирает. Раздувая ноздри, он неохотно встречает мой пристальный взгляд своим. Все следы юмора давно исчезли. Теперь это спокойное зеленое море, и я не могу избавиться от тревожного чувства, что под его поверхностью протекает сильное, опасное течение.

Интересно, скольких женщин он обманом заманил в ловушку.

— Мне не нужны твои деньги, — говорю я, пытаясь, и безуспешно, соответствовать его безразличию. Его прищуренный взгляд опускается на мою руку, следуя за тем, как я провожу ею по поверхности бара к его запястью. — Я хочу твои часы.

Кончик моего пальца касается кожаного ремешка, и искра возбуждения разгорается внизу моего живота.

Несмотря ни на что, мы достигли Второго Акта: Предложения.

— Ты хочешь мои часы, — язвительно повторяет он, как будто, если он повторит мне мои же слова, я пойму, как глупо они звучат. Но я не сдаюсь. Конечно, я могла бы взять несколько стодолларовых купюр на стойке, расплатиться по счету и убежать, но что в этом веселого? Я положила глаз на эти Breitling до того момента, как увидела, кому они принадлежат, и я не уйду без них.

Время удвоить ставки.

Когда я поворачиваюсь лицом к его левой руке, лежащей на стойке бара, ткань его пиджака задевает мое обнаженное плечо, заставляя мою кожу потрескивать, как статическое электричество. Я заставляю себя не обращать на это внимания, наблюдая за ним.