- Я сейчас же распоряжусь, - сказал Рюриков, позвонил, и Анна Петровна появилась в двери с выражением полной готовности к исполнению дальнейших приказаний.

- Не торопитесь, - сказал Акимов.-Я здесь лечусь не первый год. Кому вы хотите показать жену?

- Да хотя бы Стебелеву.- Стебелев был заведующим терапевтическим отделением.

- Нет, - сказал Акимов.- Такой Стебелев есть у меня и дома. Мне надо, чтобы вы показали доктору Глушакову.

- Хорошо, - сказал Рюриков.- Но ведь доктор Глушаков - заключенный. Не думаете ли вы…

- Нет, я не думаю, - твердо сказал Акимов, и в глазах его не было улыбки. Он помолчал. - Дело в том, - сказал он, - что моей жене нужен врач, а не…- полковник не договорил.

Анна Петровна побежала заказывать пропуск и вызов на Глушакова, а полковник Акимов представил Рюрикову свою жену.

Вскоре из лагеря привезли Глушакова, седого морщинистого старика.

- Здравствуйте, профессор, - сказал Акимов, вставая и здороваясь с Глушаковым за руку, - вот, с просьбой к вам.

Глушаков предложил посмотреть его жену в санчасти лагеря ("там у меня все под рукой, а здесь я ничего не знаю"), и Рюриков позвонил своему заместителю по лагерю, чтоб выписали пропуск для полковника и его жены.

- Послушайте, Анна Петровна, - сказал Рюриков секретарше, когда гости ушли.- Правда ли, что Глушаков такой специалист?

- Да уж понадежнее наших, - хихикнула Анна Петровна.

Подполковник Рюриков вздохнул.

Каждый прожитый день жизни был для Рюрикова окрашен особой, неповторимой краской. Были дни потерь, дни неудач, дни счастья, дни доброты, дни сочувствия, дни недоверия, дни злобы… Все, что свершалось в этот день, носило определенный характер, и Рюриков иногда умел приспособить свои решения, свои поступки к этому "фону", как бы не зависящему от его воли. Сегодня был день сомнений, день разочарований.

Замечание полковника Акимова коснулось чего-то важного, основного в нынешней жизни Рюрикова. Открылось какое-то окно, о существовании которого до визита полковника Акимова Рюриков не решался думать. Оказывается, окно не только существовало, в него можно было видеть такое, чего Рюриков не видел, не замечал раньше.

Все в этот день было в сговоре с полковником Акимовым. Новый, временный заведующий хирургическим отделением врач Браудэ доложил, что ухо-горловые операции, намеченные на сегодняшний день, отложены из-за того, что гордость больницы - тонкий диагност, хирург-артист Аделаида Ивановна Симбирцева - пожилая специалистка, ученица знаменитого Воячека, недавно приехавшая в больницу на работу, "нахваталась наркотика", как выразился Браудэ, и сейчас бушует в процедурной комнате хирургического отделения. Бьет все стеклянное, что попадает под руки. Что делать? Можно ли ее связать, вызвать конвой и отвести на квартиру?

Полковник Рюриков распорядился не связывать Аделаиду Ивановну, а замотать ей рот шалью и отвести домой и там запереть. Или влить ей чего-нибудь снотворного в глотку - хлоралгидрата двойную, обязательно двойную дозу - и сонную унести. Только пусть водят и носят вольнонаемные, а не заключенные.

В нервно-психиатрическом отделении больной убил своего соседа железной заостренной пикой. Доктор Петр Иванович, заведующий, сообщил, что убийство вызвано какой-то кровавой враждой среди уголовников, оба больные - и убийца и убитый - были ворами.

В терапевтическом отделении у Стебелева завхоз-заключенный украл и продал сорок простыней. Львов, уполномоченный, уже разыскал эти простыни где-то под лодкой, на берегу реки.

Заведующая женским отделением требовала себе офицерского пайка, а вопрос ее решался где-то в столице.

Но самое неприятное было сообщенное Анисимовым, заместителем по лагерю. Анисимов долго сидел на кожаном глубоком диване в кабинете Рюрикова, дожидаясь, пока иссякнет поток посетителей. И когда они остались одни, сказал:

- А что делать, Василий Иванович, с Люсей Поповкиной?

- С какой Люсей Поповкиной?

- Да разве вы не знаете?

Оказалось, что это была балерина из заключенных, с которой путался Семен Абрамович Смолокуров, прежний начальник. Она нигде не работала и служила только для увеселений Смолокурова. Теперь ("чуть не месяц" - подумал Рюриков) она все еще без работы - распоряжений нет.

Рюрикову захотелось вымыть руки.

- Каких еще распоряжений? Отправьте ее к черту немедленно.

- На штрафной?

- Почему же обязательно на штрафной? Разве она виновата? Да и тебе выговор дам - целый месяц ведь не работает.

- Мы берегли ее, - сказал Анисимов.

- Для кого? - И Рюриков встал и заходил по комнате.- Немедленно, завтра же отправьте.

Когда Петр Иванович поднимался по узкой деревянной лестнице на второй этаж к Антони-не Сергеевне, он подумал, что за два года, как они работают вместе в этой больнице, он еще не бывал дома у главного врача. Он усмехнулся, понимая, зачем его пригласили. Что ж, этим приглашением его, бывшего заключенного, вводят в местный "высший круг". Петр Иванович не понимал таких людей, как Рюриков, и не понимая - презирал. Ему казалось, что это какой-то особый путь карьеры, путь "честняги" в больших кавычках, "честняги", который хочет стать ни более ни менее, как начальником санитарного управления. И вот ломается, выкручивается, изображая из себя святую невинность.

Петр Иванович угадал верно. В накуренной комнате было тесно. Тут сидел и врач-рентге-нолог, и Мостовой, и главный бухгалтер. Сама Антонина Сергеевна разливала из алюминиевого больничного чайника теплый и слабый чай.

- Входите, Петр Иванович, - сказала она, когда невропатолог снял свой брезентовый плащ.

- Начнем, - сказала Антонина Сергеевна, и Петр Иванович подумал: "Недурна еще" - и стал смотреть в другую сторону.

Начальник лагеря сказал:

- "Я пригласил вас, господа (Мостовой поднял брови), с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие".- Все засмеялись, и Мостовой засмеялся, тоже подумал, что это что-то литературное. Мостовой успокоился, а то слово "господа" внушало ему тревогу, даже если бы это была острота или обмолвка.

- Что будем делать? - сказала Антонина Сергеевна.- Мы будем нищие через год. А ОН приехал на три года. Всем нам запретили держать прислугу из заключенных. За что должны страдать эти несчастные девушки на общих работах? Из-за кого? Из-за него. О дровах я и гово-рить не буду. Прошлую зиму я не положила на книжку ни рубля. В конце концов, у меня дети.