Был поставлен спектакль "Малиновое варенье" Афиногенова, репетировалась еще какая-то пьеса, когда лагерное начальство поразило неожиданное предложение выездного бюро профсоюзов Москвы.

Березники должна была посетить ни больше ни меньше как опера, московская опера.

Импресарио передового коллектива, сидевшего в кабинете начальства, не смутила возможность провести свои гастроли за колючей проволокой.

Заместитель начальника Балашов при моей консультации - я был членом художественного совета лагерей после того, как выиграл шахматный турнир, - провел переговоры с импресарио.

- Даем "Травиату", "Риголетто", "Русалку", "Фауста" и концерт - пять вечеров.

- А сколько всего человек?

- Восемь всего. Девятый - пианист.

- Вам как удобнее, - спросил я, - все оперы попарно или все подряд -для вольных и все подряд для заключенных? Сколько ваши гастроли стоят?

Импресарио сказал.

- Эту сумму мы вручим вам наличными.

- Но и к вам, товарищ Балашов, - источая любезность сказал импресарио, - есть другая просьба.

- Я слушаю вас.

- Насчет ужина.

- Не беспокойтесь, ужин будет, только без спиртного, конечно…

- Без спиртного и ужин не в ужин. Даже наши дамы, поверьте…

- Я верю, - сказал Балашов.- Но не имеем, войдите в наше положение.

- Охотно вхожу, охотно, - сказал импресарио.

- За счет ужина обговорим насчет подарков.

- Какие подарки?

- Ну, то, что лагерю под силу. Что-нибудь из продуктов. По банке мясной устроим. И картошки насыплем…

- Отлично, отлично, - сказал импресарио.- Но все же хотелось бы что-нибудь, как бы поточнее выразиться, ну не портсигары там, не бриллианты, не кулоны, но все же какие-нибудь вещественные воплощения наших невещественных отношений.

- Вещественного ничего не можем.

- Ну, все же…

- Лагерные ботинки, что ли? Иль бушлаты соловецкого пошива?

- Ботинки было бы очень хорошо, - тихо сказал импресарио.

- Хорошо, восемь пар я вам дам. Но ведь там женских нет.

- А разве в лагере у вас женщин нет?

- Есть. Но они ходят в мужской обуви.

- Тогда и нам мужскую.

- Хорошо, - сказал Балашов.

- Я все подскажу вам, - зашептал импресарио, - дайте нам по паре белья.

- Да ведь у нас казенное, бязевое. С печатями.

- Мы вырежем печати.

Балашов сдался.

- Итак, мы обговорили девять пар белья, девять пар сапог…

- У нас нет в лагере никаких сапог.

Опера была не так плоха, как я ожидал после этой беседы.

Правда, у русалки не хватало одного глаза, а вставной был другого цвета, но говорят, что и у Александра Македонского были разные глаза.

Русалка была женой импресарио.

Вот тогда-то я и послушал каждую оперу. Рядом со мной сидел Павел Кузнецов, наш техник, мой земляк, театрал, завсегдатай Большого театра, и валился от смеха.

Но публика в зале, арестантская публика, захвачена была этим парадом оперного искусства, хотя все оперы пелись на одном и том же крохотном пятачке сцены.

Все трудились, ворочали декорации, прибивали задники, быстро соображали, что использовать из наших запасов для себя, - женщины и мужчины трудились под команду импресарио.

Опера была действительно московской. Московская областная опера -гастрольный коллектив без всякой подделки.

Сделав вылазку на стройки гиганта первой пятилетки, труппа заработала немало "галочек" в отчетах о луче света в царстве новостроек.

У меня никаких претензий к этой халтуре нет. Все это превосходило, без сомнения, "цыганочки", чечеточки блатарями организованных развлечений.

Это было летом 1930 года, а летом 1932 года в здании Дома союзов, где помещалась наша редакция, я столкнулся лицом к лицу с импресарио, выходившим из дверей гастрольного бюро Московской областной оперы.

Мы с минуту глядели друг другу в глаза.

- Нет, не может быть! - сказал импресарио.

Отделы труда за те четыре месяца, что я сидел в изоляторе под следствием, реорганизовали и превратили в УРЧи - учетно-распределительные части, собиравшиеся в УРО - учетно-распределительный отдел при управлении лагеря.

Новым начальником УРО был Васьков - тот самый Васьков, именем которого названа магаданская тюрьма - "дом Васькова". В Магадане в середине 1930-х годов Васьков был первым начальником лагеря, замещал Филиппова, который болел тогда, и выстроил первую тюрьму, обессмертив свое имя. Не болей Филиппов - заместитель Берзина по лагерям, - называться бы тюрьме "дом Филиппова". Это было тем более справедливо, что Иван Гаврилович Филиппов умер там от инфаркта в одной из камер в декабре 1937 года. Но тюрьма называлась "домом Васькова".

Васьков был красный, плотный, подвижной человек, с высоким звенящим тенором - признаком великого оратора вроде Жореса или Зиновьева. Оратор был Васьков никакой. К заключенным он относился неплохо, большого начальника из себя не строил. Мучился он катаром желудка, кабинет был весь наполнен бутылками какой-то минеральной воды. Минеральная вода стояла в столе, на окнах, на полу его кабинета. Однажды во время выездной ревизии Москвы, которую проводил член коллегии ГПУ Призьба, Васьков опоздал убрать эти бутылки.

- Это ваш кабинет? - густым басом спрашивал крошечный Призьба с тремя ромбами в петлицах.

- Мой, - высоким тенором отвечал Васьков.

- Откройте стол.

Васьков открыл ящик письменного стола.

- Шкаф откройте.

Васьков открыл шкаф. Шкаф был набит пустыми бутылками.

- А это что такое?

- Минеральная, - пропел Васьков, - не водка же.

Призьба уже выходил из кабинета.

Васьков не читал ни книг, ни газет и все свои выходные дни проводил одинаково: набрав в сумку патронов oт мелкокалиберки, садился в саду около вольного клуба и стрелял в листья целый день. Семьи у него на Вишере с собой не было, а выпивка, как я догадался по обилию бутылок из-под минеральной воды, была Васькову запрещена. Раздутый живот, который Васьков с трудом затягивал поясом, прибавлял мало военного его в общем-то бравой фигуре.

Человек он был суждений самостоятельных, не глядел в рот ни Берзину, ни Филиппову, вот и был назначен новым и первым начальником УРО.

- Ну что, Шаламов, что ты хочешь теперь? Где будешь работать? Я мог бы тебя отправить назад, но там ведь все уже новые.