Потом карнавал внезапно прервался. Арабские террористы захватили в Олимпийской деревне израильских спортсменов. В Германии снова запахло еврейской кровью, и прошлое, которое так хотели забыть, вернулось в своем жутком оскале.
Мы подробно, по сохранившимся документальным кадрам, воспроизведем всю трагедию, разыгравшуюся в Мюнхене, и расскажем, как вели себя в те дни Гюнтер и Сю. 18. Интерьер. Квартира Гюнтера. Вечер.
Гюнтер и Сю смотрят по телевизору пресс-конференцию Марка Спица. Уже нет его знаменитой улыбки. Каменное, тяжелое лицо. Сиявшие прежде глаза словно подернулись пеплом, угасли.
Корреспондент. Что вы думаете об израильских атлетах, взятых заложниками в Олимпийской деревне?
Марк Спиц. Никаких комментариев. Это очень трагично...
А сам чуть не плачет.
Корреспондент. Вы остаетесь здесь до конца Олимпиады?
Марк Спиц. Нет.
Корреспондент. Когда вы уезжаете?
Марк Спиц. Немедленно.
Корреспондент. Куда? В Нью-Йорк? Лос-Анджелес?
К камере прорывается тренер, встает между своим питомцем и объективом.
Тренер. Не отвечай! По причинам безопасности...
Марка Спица берут в кольцо телохранители во вздутых от оружия пиджаках.
Гюнтер в гневе выключает телевизор.
Сю. Ты обратил внимание, как изменилось его лицо? Куда девался стопроцентный янки с белоснежной, как на рекламе, улыбкой?
Гюнтер. Слетела американская косметика. И в глазах появилась еврейская печаль.
Сю. Мировая скорбь, как у моего отца... и матери... И их уцелевшей родни.
Гюнтер. Но почему скорбь, когда нужны действия? И немедленно! Судьба этих людей на волоске!
Сю. А что может сделать пловец, даже олимпийский чемпион, против вооруженных до зубов безнравственных убийц?
Гюнтер. А зачем уезжать? Оставлять обреченных? Уносить ноги, спасая себя, хотя лично ему никто не угрожал. Нельзя так! Надо что-то делать! Что-то делать!
Сю. Что?
Гюнтер. Не знаю. А если бы знал, то сделал бы... не задумываясь.
Сюзанна обхватывает руками его шею, пригибает к себе его голову и нежно льнет к нему губами. 19. Экстерьер. Олимпийская деревня. Вечер.
Здание в Олимпийской деревне на Коноллиштрас-се, 31, где заперты заложники - израильские атлеты, ярко освещено направленными на него прожекторами.
Террорист в черной маске с прорезью для глаз появляется на балконе, держа в поднятой руке автомат.
Кордон немецкой полиции, оцепивший на дистанции это здание, невольно пятится из света в тень.
Прилипли к телекамерам операторы.
Журналисты на вытянутых руках устремили в сторону балкона магнитофоны, чтобы успеть записать звуки выстрелов, если таковые произойдут.
А чуть подальше, за спинами полицейского кордона, идет обычная для этого мюнхенского предместья вечерняя жизнь. Светят огнями и вывесками пивные, шуршат шинами, поблескивают лаком дорогие автомобили, соверша ют привычные для этого часа моционы по аккуратно подметенным тротуарам аккуратно одетые немцы и немки.
Пара перезрелых дам в зеленых суконных накидках (зеленый цвет - любимый для истинных баварцев) и зелены" шляпках с пером на седых локонах прогуливают на поводках двух пуделей - черного и белого. Аккуратные собачкг сошли с тротуара к кусту и с двух сторон задрали задние лапки, чтоб справить малую нужду. Владельцы собачек, улыбаясь фарфоровыми зубами, любуются своими питомцами.
Гюнтер вынырнул из темноты и напоролся на этих дам, на их идиллическое спокойствие.
Гюнтер. Простите, как вы себя чувствуете?
Дамы (хором). Спасибо. Хорошо. А вы?
Гюнтер. Ая сгораю от стыда.
Дамы. За кого?
Гюнтер. За вас. И вообще за немцев.
Дамы. А вы кто? Иностранец?
Гюнтер. Я тоже немец.
Дамы. Чем же мы вас не устраиваем?
Гюнтер. Ну, хотя бы тем, что вы прогуливаете невинных пуделей. Вам больше к лицу охранные овчарки. Чем вы занимались при Гитлере? Женскими волосами набивали матрасы? Аккуратно упаковывали ботинки убитых газом детей?
Дамы. Мы позовем полицию!
Гюнтер. Зачем полицию? Вызовите СС... с того света. Пусть меня вздернут крюком за челюсть! И это порадует ваши бесстыжие глаза.
Пока вся Германия в оцепенении ждала, что будет с захваченными еврейскими спортсменами, Гюнтер решил действовать. Один, движимый комплексом вины и жаждой душевной чистоты, он ринулся на помощь заложникам, пытаясь пробиться к ним, и был застрелен. Он умирал в госпитале на руках у Сю, а с экранов телевизоров к ним рвалась агония погибающих одиннадцати евреев. Умер Гюнтер. Увезли в Израиль тела убитых спортсменов. Снова загудел олимпийский карнавал в Мюнхене. Потрясенная и повзрослевшая, Сю покидает этот город, эту Вальпургиеву ночь, этот шабаш монстров, в спортивном "Мерседесе" Гюнтера, с коробками непроданной пленки в багажнике
По прекрасной автостраде, среди чудесных альпийских ландшафтов, в мире, полном покоя и радости, едет девушка. Хорошенькая. Современная. В глазах ее скорбь. Та же скорбь, что и у родителей. Вечная еврейская печаль. От которой бежала, но уйти не смогла.
***
Задача создателей фильма - выпустить его к Олимпийским играм 1996 года в Атланте. Как напоминание, как предупреждение. Почти половина метража фильма - хроника тех времен и второй мировой войны. Место съемок - США, Греция, Бавария (ФРГ).
МУЖ КАК ВСЕ МУЖЬЯ
1. Экстерьер. Улица в Тель-Авиве. День.
Кафе на одной из улиц Тель-Авива. Легкие столики расставлены на тротуаре в тени огромных платанов. Посетители кафе от скуки разглядывают прохожих, а те разглядывают их.
За крайним столиком; который прохожие вынуждены огибать, чтоб не зацепить его, сидят, развалившись на хрупких стульях, трое здоровенных, не совсем уже молодых и располневших мужчин - в Израиле много полных людей среднего возраста. В шортах и сандалиях на босу ногу, в расстегнутых до пупа рубашках. И четвертый - в контраст им - тщедушный, маленький. Дов Эйлат с друзьями коротает время в кафе, потягивая через соломинку апельсиновый сок и провожая глазами каждую сколько-нибудь достойную мужского внимания женщину. Они бесцеремонно ощупывают ее взглядом, мысленно сладострастно раздевая догола, и выразительно переглядываются, молча обмениваясь мнениями.