И многоцветные хвостатые рыбы слышали ее стон и следили, как отражается ее нагота в зыбких стенах аквариума, и не было больше суровой хозяйки подводных гротов, не было больше холодной королевы морского царства. Груди ее играли, и бедра ее играли под шершавыми мозолями, и паутину шрамов моих она изучала влажным языком своим, не открывая глаз, а когда распахивала ресницы, вечность глядела на меня, и вечная тайна баюкала нас и несла на плечах своих, улыбаясь, и ускользая, и оставляя горький мед на губах, словно ключ ко всем прозрениям… Не было больше холодной королевы, а была девочка, расплескавшая кувшин любви своей, до краев полный, напоившая меня, омывшая великую пустыню внутри меня, хрипящую от жажды пустыню, готовую впитывать влагу чувств ее бесконечно… А вечность смеялась и ускользала, туда, за край, где нет других мостов, кроме того, что плели мы вместе, что рождали сплетенные наши пальцы, и чем дольше я прижимал к себе ее горячее, бьющееся сердце, тем легче становилось заглянуть за край… И струи фонтанов затаили дыхание, и морские ежи собирались неведомыми иероглифами вокруг хрустального куба, где два слабых человека сливались в одно могучее, всесильное существо, не подвластное уже никому, ведь нет власти у мрака, пока полон кувшин самой главной и великой тайны… А тайна лишь в том, что чем больше ты наклоняешь кувшин свой родным тебе существом, тем полнее он становится, и если бы мир поверил в это, не нужны бы стали никакие декорации, и рассыпались бы скорлупой потуги наши на счастье, и не нужны никакие…

— …Никакие положительные доминанты, — сказал я.

Она спросила: «Что ты там бурчишь?» и потянулась, устраиваясь на мне в извечной женской позе, дыша под горло, бедром поперек живота, лишь пальчики сами по себе теребили завитки звериной гривы на затылке.

— Ты моя единственная положительная доминанта, — сказал я и почувствовал ее улыбку на ключице. Я протянул руку и снял с нее хард. Прижал голову ее, упреждая недовольство.

— Зачем ты? — спросила она затихающим голосом, из последних сил. — Нельзя снимать, могут вызвать.

— Нет, девочка, я тебе утром расскажу, спи, спи, русалка моя, не надо тебе никаких вызовов.

Я уснуть не мог. Лежал, оберегая аромат ее дыхания, уставившись в подсвеченный коридор воды над головой, и думал о шестерке бессонных железяк, патрулирующих коридоры аквапарка. Не так уж далеко, столь же бессонные, плавали мозги Мудрых в плазменном сиропе, плавали, озабоченные грандиозной задачей — подарить железякам разум.

Зачем? Нет ответа вразумительного. Чтобы обременить гомо сапиенса, и так издерганного донельзя, еще одной головной болью, чтобы затем столетиями упираться лбом в неразрешимую задачу — плоть от плоти мы создали, потеснили Творца, а как быть с кровью, не подрассчитали.

Я проснулся от ее взгляда. Зверь внутри Снейка необычайно чувствительно реагировал на любые изменения обстановки. Она совсем не улыбалась и в полумраке спальни выглядела почти торжественно. Упершись подбородком мне в ребро, светящимся ногтем рисовала в воздухе человечков.

— Какой ты плотный…

— Стреляют…

Я положил ее поверх себя, наслаждаясь ее жаркой, трепещущей тяжестью.

— Что с нами будет, Змей? — Она целовала мою ладонь, прикасалась к следам былых сражений; зрачки ее росли и уменьшались, как у дикой кошки.

— Ты споешь мне песню?

— Какую песню тебе спеть, мальчик?

— Которую я забыл. Я найду тебя, когда захочу ее услышать, йэп?

Она потянулась, отодвинулась назад, взмахнув растрепанными волосами; плавающий вокруг постели шарик ночника осветил гримаску притворного недовольства, я без усилия вернул ее назад, посадил верхом на грудь.

— Ты уже забыл мои песни, Змей? Недолго же ты обо мне вспоминал, гадкий звереныш.

— Я помнил лишь о тебе, девочка. Я почти забыл остальное…

— Ты ведь не останешься со мной…

— А как же Снейк?

— Плевать я хотела на Снейка!

— Нет, нет! Не отворачивайся, прошу, выслушай меня. Я сделаю все, чтобы быть с тобой как можно дольше…

— Этот тупоголовый натурал для тебя важнее, чем я!

— Он мой потомок, Жанна… Но дело не в этом. Будь он трижды чужим, кто я такой, чтобы лишать его жизни?

— Что с тобой случилось, Змей? Ты ударился в религию? Этот пенсионер отпрыгал свое, он никому не нужен, даже своей тройке!

Она плакала, спрятав лицо в ладонях. Я обнял смуглую вздрагивающую спину. Жанна не отстранилась, но и не ответила на ласку.

— Девочка моя, я должен сказать тебе нечто важное. То есть для современности это уже потеряло всякую важность, но я хочу, чтобы ты знала… Я обманул тебя, я никогда не работал в отделе по борьбе с наркотиками.

— Какая мне разница?! — Она выпуталась из моих объятий, закуталась в одеяло, потом соскочила с постели и устроилась с ногами в кресле. — Что ты пытаешься доказать? Что ты хуже, чем есть на самом деле? Может, ты предоставишь мне самой выбирать мужчину?!

Она мучительно пыталась разбудить в себе прежнюю Скаландис, дневную снежную королеву, но это не вполне ей удавалось. Огонек ее сигареты скакал в темноте, точно взбесившийся светлячок.

— Контора, в которой я служу, номинально относится к химическим войскам, но защита населения нас волнует меньше всего. Мы разрабатываем методики воздействия на психику… Довольно непросто перевести. Существует несколько подразделений, условно, между собой, мы называем друг друга «фармацевты», «технари», «лингвисты» и «наркологи». Лично я семь последних лет состою в группе, которая изучает экстремальные модели поведения, вызванные синтетическими наркотиками. В основном нас интересуют ситуации, при которых возникают устойчивые психопатические отклонения и… и возможность управлять этими отклонениями.

— И что? Психо-пансионы заняты тем же самым, чистят мозги крейзерам, наглушившимся тяжелого пойзона…

— Мы не чистим мозги, мы решаем прямо противоположную задачу. Я расскажу тебе о последнем проекте, в котором участвовала наша группа. О других ничего сказать не могу, я занимаю слишком маленький пост. Например, «Алтай». Есть вещество с периодом полувывода почти в полгода. Само по себе оно нейтрально по отношению к человеку, но был апробирован генератор, позволяющий в течение указанного времени в небольшом радиусе стимулировать массовый суицидальный синдром. Человек, лишенный главного инстинкта — самосохранения, сам по себе является оружием…