Думаю, поменяй я направление движения, продержался бы на пару минут дольше. Здешние копы настойчивостью заметно отличались от своих питерских предшественников; кроме того, как выяснилось позже, за мной постоянно летала следящая камера. Спасибо, хоть не стреляла.

Пальнули в меня внизу, едва приоткрылась дверь, и сразу с трех точек. Руки отказали, я с тоской наблюдал, как скафандр с оружием провалился в щель и исчез в глубине. Очнулся без гипса, но с таким ощущением, будто внутренности превратились в трясущийся кисель, ни один предмет четко не различался, сердце отбивало ритм по синусоиде. Господи, сердце Снейка, которому противопоказаны нагрузки! Я впервые в жизни почувствовал, каково это, когда прихватывает «мотор»: ни вдохнуть, пардон, ни… выдохнуть. Висел, как подстреленный на охоте олень, за ноги и за шею подцепленный на крюк. Долго висел, затем возле меня из тумана показались бронированные рукавицы, с крюков сняли и вернули в сидячее положение. Хард за ухом непрерывно верещал, ноги не слушались, бросало то в пот, то в холод. Но самое неприятное: я продолжал ничего не видеть, пока не подошел коп с наперстком инъектора.

Допрашивать меня никто не собирался. Они подсоединили тончайший проводок к валику у меня за ухом, довольно болезненно оторвали хард и подсунули экранчик для подписи. На хранение типа… Покатили вместе со стулом под уклон. Действительность обретала нормальные очертания; в длинной трубе рядом со мной, так же плотно притянутые к сиденьям, коротали время десятки арестованных. Пол слегка подрагивал — нашу компанию этапировали в грузовой барже, переоборудованной под арестантский вагон. Многие находились в полной отключке, кто-то горланил песню, кто-то истерически просился на волю. Вот так вот, на старости лет угодил в милицию, сказал я, пробуя ватные челюсти. Слегка управляемыми оставались пальцы на левой руке; под ними на подлокотнике я различил три сенсорных клавиши. Судя по обозначениям, можно было попроситься в туалет, вызвать врача или…

Черт подери, на третьей клавише светилось изображение глаза, она включала стационарный компьютер, но без личного доступа и, образно говоря, без клавиатуры. Из подлокотника, под углом в сто двадцать градусов, выдвинулись три стерженька, между которыми немедленно возник нежно-зеленый конус света. Остаток пути, в отличие от нелюбопытных собратьев по несчастью, я провел крайне познавательно… Полиция предоставляла арестантам сугубо воспитательные программы.

Я выяснил, что завтра начинаются сразу четыре кинофорума, на одном представляются только картины подростков, на другом творчество тех, кто постоянно под «сплином»… В Эрмитажном театре фестиваль полиглотов, участвуют все желающие, главный приз — виза на содержание собаки… Фестиваль самодельных кибер-кукол, съезд клубов поваров, Рождественский парад, полуфинал Флай-гонок с препятствиями, футбольный Кубок, фестиваль водяной скульптуры, открытие сезона Охоты, Парад всех Войн… Черт подери, тут кто-нибудь работает?

Карантинный терминал одинаково походил на детский сад и «желтый» дом. Детский сад, потому что живой обслуги и киберов тут суетилось больше, чем арестантов, а хороших психиатров явно не хватало. Наш этаж занимали местные правонарушители, с левого входа непрерывно доставляли новых, освобождали от пут, распихивали по камерам; справа таким же бурным потоком выводили. Фемида функционировала круглосуточно и бесперебойно, словно мукомольное производство. Этажом выше толпы эмигрантов штурмовали пограничные турникеты.

Мой сосед слева, разбитной малый, весь увешанный деревянными калабашками, похвастал, что попадает сюда в седьмой раз и никогда не засиживается. Я спросил за что. Любитель дерева горделиво поведал, что протащил на себе, передвигаясь пешком из зоны риска, страшно занятную ржавую конструкцию, но без разрешения санитарной службы. Он послюнявил палец и принялся рисовать на спинке стула археологическую находку. Ничего интересного, отмахнулся я, это же велосипед! «Как это — «ничего интересного!» — завопил он, но тут мой стул выскочил из ряда и покатился направо.

— Снейк Ксения Антонио, к вам посетитель.

Надо же, родню пускают…

— Кто здесь Антонио? Зараза, это же меня!

— Разрешено пять минут.

Вот здорово! Неужели Чак так быстро успел узнать? И вдвойне здорово, что полицейские, не проведя расследования, допускают посещения…

Это был не Чак. Меня, привязанного, вынесло в отдельный кабинетик. Напротив стоял чернявый низкорослый парень, стальные глазки слегка навыкате, кулаки в карманах штанов. Штаны в другое время заняли бы мое внимание — любопытные с исторической точки зрения, эдакие замшевые бюргерские шаровары на помочах.

— Меня зовут Марио Альдини. — Немигающий взгляд выдавал не самые мирные наклонности.

— Очень приятно.

— Нет ничего приятного! — мрачно парировал он. — Ты порченый?

— Пожалуй, да…

— Пожалуй или да?

— Да!

— Меня просил встретиться с тобой человек, которого ты искал.

— Зачем?

— Болван, у нас пять минут. Это я тебя спрашиваю — зачем ты искал встречи?

— Бог мой, это не так просто объяснить…

— Постарайся, иначе я уйду, а тебя зафризят за убийство. База пансиона уничтожена, тебе придется долго доказывать, что ты не Антонио. Финита.

Так, этот угрюмый мафиози знал достаточно много и намекал на возможность помочь. Я постарался собрать мысли в кучу.

— Мне кажется, я знаю, отчего возникли пробои. Но здесь я человек новый, а про… — он предостерегающе поднял руку, — про того, о ком ты говоришь, я прочел в новостях. Мне было бы проще общаться с порченым.

Он почесал небритый подбородок и затараторил, отвернувшись к стене:

— Сделаешь, как я скажу, иначе тебе светит пожизненное, си? Начинай вырываться прямо сейчас, копы должны поверить, что ты в пробое. Но не переборщи, усыпят. Мы подтянем твое трио, ты их не узнавай. Переведут этажом ниже и отправят для проверки в другой пансион. Если успеешь попасть на допрос, сознаешься в убийстве.

— Но это неправда, я никого…

— Ты идиот! Или сделаешь, как я сказал, или я ухожу. Баста!