19. Когда твои волосы были еще длинными, детка

Мейсон

Три года спустя

Я прислоняюсь к стене туалета, а проститутка, которую я привел для допроса, стоит передо мной на коленях. Она очень хорошо сосет, Эмилия. Потому что я довольно быстро кончаю в ее горло, удерживая ее голову прижатой к моему животу. Мне нравится, когда они задыхаются, Эмилия. Это не изменилось, и никогда не изменится.

Я застегиваю джинсы, а проститутка пускает слюни почти на пол, исследуя взглядом мое тело. Смотрит на белую рубашку, которую я ношу под бронежилетом ФБР, и на мой пистолет, который я засовываю обратно в кобуру. Потому что мы не хотели, чтобы произошел несчастный случай во время минета.

— Пошли, — скучая, говорю я, надевая на нее наручники. Наконец-то я могу официально пользоваться своими наручниками, Эмилия. Везде, просто так. Не думаю, что мой отец действительно осознавал, что наделал, когда назначил меня на такую могущественную должность. Он заставил меня закончить Академию ФБР и начать работать прямо у него в отделе.

Мой папа теперь мой босс, Эмилия.

Это не так весело, как кажется.

Я здесь уже полгода, и до сих пор мне поручают только дерьмовые дела. Он все еще называет меня «сраная жаба», даже перед коллегами. Они нашли это настолько забавным, что придумали игру на выпивание, из-за которой иногда являются пьяными в офис, Эмилия. Здесь все далеко не так серьезно, как ты себе представляешь. Если, конечно, это не какая-то специальная операция или большое дело, в котором все должны участвовать и концентрироваться. Я ненавижу концентрацию, Эмилия, мне гораздо проще пустить все на самотек. Но я выучил, что не должен слишком много отвлекаться на работе, потому что здесь речь идет о человеческих жизнях, а с ними не следует играть.

Сейчас у меня есть ответственность.

Я ненавижу ответственность.

Просто не люблю.

Вздохнув, тащу шлюху за собой и оставляю ее возле Майка, чтобы он мог начать допрос.

Потом направляюсь в маленькую коморку, которую папа называет моим кабинетом. Мне кажется, раньше здесь хранили чистящие средства. Отец считает, что я не должен пользоваться привилегиями, потому что он здесь босс, а должен работать, Эмилия, чтобы когда-нибудь мог занять его место и знал, что действительно заработал его. Мне почти двадцать восемь, я не хочу работать. Кто хочет работать добровольно, Эмилия? Серьезно.

Я каждый день спрашиваю себя, как ты поживаешь, детка. То, что я вижу, когда слежу за тобой через компьютер или определяю местонахождение твоего телефона, мне недостаточно. Мне нужно знать, как у тебя дела. Последние три года это первое, о чем я думаю после того, как проснусь. Теперь ты живешь в Нью-Йорке, Эмилия. Ну конечно. Но ты не живешь с Райли. Вы друзья, и видитесь два раза в неделю. Как можно дружить с бывшим, с которым регулярно занималась сексом, Эмилия?

Ты живешь в студенческом общежитии, и у тебя впереди еще два семестра, прежде чем закончишь обучение. Я горжусь тобой, детка, честно. Но я ненавижу, что ты живешь этой университетской жизнью, Эмилия. Ты публикуешь что-то в Инстаграме каждый день. Я это вижу, и ты это знаешь. Делаешь мне назло, Эмилия?

Каждые выходные вечеринки и пьянки. Так много алкоголя не пойдет тебе на пользу.

Какие-то фотографии со шлюхами, которые дерьмово выглядят возле тебя.

Ты постишь даже то, как сидишь в библиотеке и учишься, Эмилия.

И ночью в центральном парке с кофе из Старбакса.

Ты стала настоящей Нью-Йоркской цыпочкой, и твои волосы обрезаны до плеч. С какой стати? Ты красишься каждый день и одеваешься намного современнее и, к сожалению, откровеннее.

Кроме того, ты взяла из приюта овчарку, Эмилия. Ее зовут Винус (Venus), как греческую богиню, и она белая. Главное не то, что есть у меня, правда, Эмилия? Главное — противоположность.

Сижу в своей коморке и листаю твой Инстаграм, как и каждый день.

Ты, должно быть, чувствуешь себя такой свободной без меня.

На каждой фотографии ты улыбаешься, и твои глаза сияют. Ни боли, ни страха — ничего.

Ты забыла меня, Эмилия, в то время как я до сих пор сижу здесь и думаю о тебе.

И тут мне отображается, что ты загрузила новую фотографию, и я замираю.

«Лето в Нью-Йорке» — подписала ты, поставив рядом сердечко. Я ненавижу эти красные сердечки. И ты не одна на фотографии, а с парнем, Эмилия. У него голубые глаза, черные волосы, и он на две головы выше тебя. Ты смотришь на него, в то время как он обнимает тебя сзади, положив подбородок тебе на голову — и ты смеешься. Почему ты смеешься, черт возьми? Почему ты никогда не смеялась со мной так сильно, так тепло, так искренне…

Есть ссылка на него. Его зовут Сет.

Захожу на его страничку. О Боже, он фотограф, весь в татуировках, с твоего курса, наверное. Он выглядит дерьмово, Эмилия. Но тебе такое нравится, и у него тоже есть несколько загруженных фотографий с тобой, Эмилия. На всех ты выглядишь такой счастливой.

Ты притворяешься для меня, Эмилия?

Или действительно счастлива без меня?

Я не из тех мужчин, которые хотят видеть тебя счастливой. Без меня. Ненавижу, когда ты счастлива без меня. Меня убивает, что ты нашла кого-то, кто достоин того, чтобы ты его опубликовала в сетях.

Как это часто бывает, мой палец парит над твоим именем в телефоной книге, прямо над этой знаменитой зеленой кнопкой. Вообще-то, он ежедневно над ней парит, но я никогда ее по-настоящему не касался, Эмилия. Последний раз, когда я разговаривал с тобой, это было в том чертовом пляжном доме в Вирджиния-Бич.

Я ненавижу Вирджинию-Бич.

— Что ты там делаешь? — рявкают позади меня, и я испуганно разворачиваюсь на стуле.

— Черт, папа! Тебе всегда нужно так подкрадываться? Стучись! — приоткрытая дверь хлопает о мой стол, Эмилия, потому что здесь немного тесно. Особенно когда входит мой отец. Это нехорошо. Еще хуже, когда он выглядит таким злым, как сейчас.

— Мейсон, сколько еще можно повторять? Проституток, которых ты задерживаешь, нельзя трахать!

— Но она сама хотела, пап. Я ее не заставлял, — говорю я и вспоминаю, как махал ей своим значком ФБР перед лицом, чтобы она мне отсосала.

— Это злоупотребление полномочиями, за такое можно загреметь в тюрьму!

— Только если она напишет заявление, но этого никто не сделает, пап. Никогда. Последняя предлагала мне деньги, чтобы мы повторили.

Он раздраженно стонет и трет слегка поседевшие виски.

— Шевели задницей, Мейсон, у нас совещание. Ты подготовил отчеты? — монотонно спрашивает он.

— Эмм, нет?

— Мейсон, у тебя было четыре дня.

— У меня были важные дела, пап, — отвечаю я и поднимаю руки в защитном жесте.

Он сжимает переносицу и орет:

— Родригес, ваш отчет, быстро!

Потом выходит из комнаты, и я закрываю телефонную книгу.

А вот и ты, детка.

На моей заставке. Смотришь на меня с маленькой улыбкой. Лежишь на боку на моей кровати, обнаженная, натянув одеяло до груди. Моя татуированная рука лежит на твоих волосах.

Это было, когда твои волосы были еще длинными, и ты меня любила.

И, проклятье, мне хотелось бы вернуться туда.