Глава 31

Я внимательно слушаю, как Эдмонд начинает описывать многомерное состояние, называемое психозом. Несколько минут он рассказывает о различных расстройствах личности, которые могут привести к этому диагнозу, включая шизофрению, бредовые расстройства и т.д., а также о различных вещах, которые могут усугубить его, например, злоупотребление нелегальными наркотиками. Далее он приводит клиническое описание того, что происходит с человеком, который переживает психоз: галлюцинации, нарушения мышления, бред, а иногда и кататония, когда человек полностью погружается в мир своих фантазий и не реагирует на внешние раздражители.

С чем я, конечно, уже знакома.

— Но у меня не было ни одного из тех расстройств личности, о которых вы упомянули, — перебиваю я, взволнованная. — Я никогда не злоупотребляла наркотиками. У меня никогда не диагностировали никаких медицинских проблем, психических или иных. Как такой человек, как я, мог стать психотическим? Что могло стать толчком?

В следующей тишине я могу сказать, что он тщательно подбирает слова.

— Возможно, у тебя не было официального диагноза депрессии, но ты, несомненно, была в депрессии. — Когда я молчу, он продолжает. — Ваши отношения с мужем были напряженными. Ты узнала, что у него был роман... с кем-то намного моложе тебя. До этого вы отдалялись друг от друга, и ты чувствовала себя очень одинокой. Ты сказала мне, что тебе было трудно смириться с мыслью о том, что через несколько лет тебе исполнится сорок, и что ты мечтала о еще одном ребенке, но не хотела иметь его с мужем, потому что считала его плохим отцом. Невнимательный и холодный — это были твои точные слова.

Две общие черты с его альтер-эго в моей галлюцинации.

— Продолжайте.

— Потом... произошел несчастный случай. — Он на мгновение замолкает во всей своей ужасности. — Вскоре после аварии у тебя диагностировали неизлечимую болезнь. — Его голос смягчается. — И когда болезнь в конце концов приковала тебя к инвалидной коляске, ты пережила то, что мы называем психическим срывом. Проще говоря, твой разум больше не мог справляться со стрессом и болью реальности, поэтому он перешел в режим самозащиты и отправил тебя в прекрасный отпуск.

Измученная, я закрываю глаза. За моими веками появляется образ Джеймса. Он невероятно красив. Его прекрасные голубые глаза горят так же ярко, как и всегда.

Я прошептала: — Мне казалось, что все то было более реальным, чем этот разговор сейчас. — Мне приходит в голову кое-что, и я открываю глаза. — Откуда я знаю, что это реально? Как я могу быть уверена, что вы мне не мерещитесь?

Эдмонд пожимает плечами. — Это законный вопрос. У меня никогда не было галлюцинаций, но все пациенты, с которыми я работал, рассказывают то же самое: не было заметной разницы между их галлюцинациями и реальной жизнью.

Надежда снова вспыхивает во мне. Мое сердце колотится, я с нетерпением говорю: — Так может, это все сон? Может, однажды я проснусь и вернусь во Францию с Джеймсом?

Эдмонд откидывается на спинку стула. Он тяжело выдыхает, потом проводит рукой по глазам. Когда он снова заговаривает, его голос звучит устало. — Я знаю, что верить соблазнительно. Но если я чему-то и научился за время своего пребывания на Земле, так это тому, что если это кажется слишком красивым, чтобы быть правдой, то так оно и есть.

Да, я это уже слышала. — Это ничего не доказывает.

— Никто не может предложить тебе доказательство реальности, даже сам Эйнштейн. Но только потому, что это не может быть доказано, не значит, что солнце не взойдет завтра. Оно взойдет.

Когда я только смотрю на него с вызовом, недовольная его ответами, он выбирает другой подход.

— Давай поговорим о человеке, которого ты называешь Джеймсом.

То, как он произносит имя Джеймс, заставляет меня чувствовать желание защищаться. — Что с ним?

— Он хорош. По твоему собственному описанию, Адонис. Он душевный. Артистичный. Внимательный. Совершенный. Умный. — Эдмонд делает паузу. — Он также суровый, сильный, невероятно мужественный и сексуально опытный, но при этом очень удачно одинок... и годами соблюдает целибат. Но в тот момент, когда он увидел тебя, он влюбился. Прости, что я так говорю, но такое бывает только в любовных романах. Это не реальная жизнь.

Жалкая, я говорю: — Я никогда не говорила, что он влюбился, как только увидел меня.

Теперь Эдмонд игнорирует меня. — Этот красивый мужчина постоянно преследует тебя. У тебя с ним интенсивная сексуальная и эмоциональная связь, несмотря на то, что ты знаешь его очень короткое время. Он заставляет тебя чувствовать себя желанной, нужной и счастливой впервые за много лет.

Я застонала. — Ладно, вы добились своего! Я создала идеального мужчину!

— Настолько совершенного, что он становится темным рыцарем, который убивает дракона твоей вины. То, с чем не может смириться твое сознание: ты была причиной смерти своего ребенка. Зато смерть Эмми наступила от пули убийцы — пули, которая предназначалась твоему мужу. Таким образом, это оправдывает тебя и перекладывает вину на него.

Эдмонд замолкает. — А когда Джеймс убил убийцу, круг был замкнут. Справедливость восторжествовала. Ты жила долго и счастливо в прекрасном месте, и даже зачала ребенка от мужчины, который все исправил. От человека, который, по иронии судьбы, приносил смерть лишь тем, кто ее заслуживал. От убийцы с кодексом чести.

После очередной паузы Эдмонд добавляет: — Единственные убийцы, у которых есть моральный кодекс, моя дорогая, — это вымышленные убийцы. — Его голос становится жалостливо нежным. — Или плоды нашего воображения.

Я не осознаю, что плачу, пока комната не начинает расплываться.

Эдмонд нажимает кнопку на интеркоме на своем столе. — Кэтрин, попроси Эрнеста зайти в мой кабинет, пожалуйста.

Вставая, Эдмонд хватает салфетки из коробки рядом с телефоном и обходит свой стол, чтобы вытереть ими мои щеки. — Прости, Оливия, — бормочет он, — Я знаю, что это трудно. То, что ты чувствуешь — это нормально. Ты пережила потерю и скорбишь. Позволь себе скорбеть по потере Джеймса и времени, которое вы провели вместе, а потом направь все свое внимание и энергию на исцеление. И я имел в виду то, что говорил о написании книги: она не только может быть полезной для других, но я верю, что для тебя это будет хорошей терапией, чтобы выговориться.

Эрнест приходит, встревоженный, увидев меня в слезах. Он бросает укоризненный взгляд на Эдмонда, потом хватает меня за ручки стула и ведет к двери.

— Подожди.

Эрнест наклонился ко мне и пытливо вскинул бровь.

— Мне нужно спросить его кое о чем, прежде чем мы уйдем.

С таким видом, будто он совсем не согласен с таким решением, Эрнест разворачивает мой стул так, чтобы я оказалась лицом к Эдмонду. Он снова за своим большим дубовым столом, сложив руки над манильской папкой, которая, как я предполагаю, содержит весь компромат на меня, который только можно найти.

Я говорю: — Вы не говорили мне о признаках психоза.

— А, да. Ну, обычно пациенты сообщают о таких вещах, как необычная чувствительность к свету и шуму, проблемы с памятью, уход от социальных отношений, повышенная подозрительность или агрессия, неуместный смех или плач...

Он продолжает. Я не припоминаю ни одного из симптомов, которые он перечисляет, случавшихся со мной.

Раздраженная, я перебиваю его. — А что, если не было ни одного из этих симптомов? Может быть что-то другое? Как... как главная причина? Единственное событие, которое стало бы последней каплей, переполнившей чашу терпения?

Эдмонд смотрит на меня с глубоким сочувствием в глазах. — Я знаю, что было бы успокаивающе иметь единственный спусковой крючок, на который мы могли бы указать, но реальность такова, что начало психоза — это, как правило, медленное сползание вниз, а не резкий скачок. Сегодня я пришлю тебе домой список симптомов, чтобы твой муж мог обратить внимание на любое необычное поведение. Продолжай принимать лекарства и немедленно сообщи своему психиатру, если почувствуешь что-то странное.

Он берет ручку и начинает писать на листе бумаги, и вот так просто меня выписывают.

Когда Эрнест вывозит меня из кабинета в комнату отдыха, он начинает тихо напевать себе под нос. У него красивый ровный басовый голос, который идеально сочетается с душевной мелодией песни.

Все еще отвлекаясь на встречу с Эдмондом, я спрашиваю: — Что это ты поешь? Так красиво.

— Старая евангельская песня. Узнаешь?

Она звучит невнятно знакомо, но я не могу ее узнать. — А должна?

Он хихикает. — Альбом, из которого она взята, играют в гостиной каждое воскресенье с тех пор, как ты приехала, дорогая.

Так вот почему она звучит так знакомо. — Кто исполнитель?

— Легендарный госпел-певец, который умер около двадцати лет назад. Его звали Джеймс Блэквуд.

Я закрываю глаза и позволяю боли пронзить меня насквозь, пока внутри не останется ничего, кроме пепла.

***

Когда Крис забирает меня в приспособленном для инвалидной коляски фургоне, одолженном в автомастерской, где он работает, уже смеркается. Он не принадлежит мастерской: клиент оставил его на ремонт.

Мы обмениваемся приглушенными приветствиями, не встречаясь взглядами.

Другие пациенты смотрят из окон гостиной на третьем этаже, как Эрнест грузит меня в фургон на парковке, а Крис стоит рядом и смотрит с таким видом, будто ему нужен мешок от удушья.

Когда я надежно пристегнута на заднем сиденье, а моя инвалидная коляска пристегнута ремнями, чтобы она не могла разворачиваться во время поездки, Эрнест наклоняется и целует меня в щеку. — Я буду скучать по вам, мисс Оливия. Береги себя, слышишь?

— Ты тоже, Эрнест, — говорю я, борясь со слезами. Мне ужасно хочется его обнять.

Потом задняя дверь закрывается. Я смотрю на окна третьего этажа, как санитар выводит бьющуюся и кричащую Джиджи прочь. В нескольких футах от меня Гаспар поднимает на прощание тонкую руку. Это первый раз, когда он меня узнал.