Я спокойно говорю: — Собственно, так он и умрет. Героиня трахает его член, и он истекает кровью до смерти. Конец.

Она громко вздыхает, но я вижу, что она не злится и даже не особо разочарована мной. Иначе она бы кричала. — Возможно — я говорю только возможно — я могу разослать его и посмотреть, клюнет ли кто-нибудь.

— Да! — кричу я, вскакивая со стула и тряся кулаком в воздухе, — Эстель, ты лучшая!

— Я не закончила.

Ровный тон ее голоса сдувает меня, как воздушный шарик. — Почему это звучит плохо?

— Потому что я сделаю это только при условии, что ты используешь псевдоним для этой книги.

Я шмыгаю носом. — Зачем мне псевдоним? Даже если это эротика, то это литературная эротика. Многие уважаемые писатели писали эротику. Коллетт, Джон Апдайк, Филип Рот...

— Не надо давать мне список, — резко перебивает Эстель, — Я хорошо знаю историю жанра. Я хочу сказать, что твоя читательская аудитория состоит преимущественно из образованных, замужних женщин с интеллектом выше среднего, которые ожидают от тебя определенного типа романа... такого, который не включает шестьдесят семь случаев использования слова киска в первой половине.

Я говорю: — Боже, интересно, кто же те сто пятьдесят миллионов людей, которые поглотили Пятьдесят оттенков серого и его продолжение?

Через мгновение Эстель отвечает: — Не знаю, куколка, но если нам повезет, мы узнаем.

Моя улыбка растягивает мое лицо так широко, что становится больно. — Эстель, ты лучшая.

Она бормочет: — Либо так, либо я сошла с ума. — Потом, нормальным тоном:

— Придумай себе псевдоним, который хочешь использовать, и я отправлю его на обход. У тебя уже есть название?

До этого момента не было, но оно пришло мне в голову мгновенно. — До сентября.

Она издает звук одобрения. — Отлично. Я свяжусь с тобой, как только получу какой-то фидбэк. И Оливия?

— Да?

Ее тон теплый. — Ты права. Рукопись невероятная.

Не говоря больше ни слова, она бросает трубку.

Я решаю, что это надо отпраздновать. Только я еще не забыла о своем недавнем похмелье и не настроена создавать новое, поэтому не могу просто сидеть дома и пить бурбон всю ночь.

Надо куда-то выйти. В мир.

Туда, где есть люди.

Когда эта мысль пугает меня, я решаю позвонить Джеймсу, чтобы узнать, свободен ли он.

Его линия звенит и звенит, но он не берет трубку. У него также нет голосовой почты, что я пытаюсь не считать странным, но в глубине души считаю. У кого нет голосовой почты?

Мой разум мгновенно выдает мне список:

⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀ ⠀⠀⠀⠀

— Заключенные

— Амиши

— Собаки (хотя у кошек, вероятно, есть)

— Комнатные растения

— Анархисты

— Шесть коренных племен каменного века Андаманских и Никобарских островов

— Хватит! — громко говорю я пустой кухне. — Пойди и купи себе ужин.

Я же в Париже, в конце концов. В Париже не каждый день есть возможность ужинать.

Разве что если ты здесь живешь, но ты знаешь, что я имею в виду.

Я принимаю душ, одеваюсь и отправляюсь бродить по улицам, чтобы остановиться в одном из очаровательных тротуарных кафе, которые населяют каждый уголок города. В квартале от многоквартирного дома я нашла жемчужину с голубыми навесами и парой белых миниатюрных пуделей, дремлющих в плетеной корзинке перед входной дверью.

Чувствуя себя авантюристкой, я заказываю шампанское к эскарго и ненавижу и то, и другое. Я заказываю жареные бараньи голени с розмарином и картофелем daphinois, сопровождаемые олд-федом и гарниром с чувством вины за маленького ягненка. Десерт — это что-то настолько сладкое, что я почти впадаю в кому. Затем, сытая и довольная, я возвращаюсь в квартиру с мыслью прочитать еще несколько страниц перед сном.

Этот план рушится, когда я открываю входную дверь и вижу, что Джеймс и мой бывший муж стоят в гостиной, глядя друг на друга в грозном молчании, как будто они вот-вот вытащат оружие.