Затем он отстраняется, больше не касаясь моей груди своей, поднимает мою ногу и закидывает ее на свое плечо. О, боже. Мои руки тянутся к его рукам на моих бедрах, и я обхватываю ладонями его запястья, как будто готовлюсь к поездке и мне нужно крепко за что-то схватиться. Линкольн смотрит на меня, его кадык медленно двигается, когда он сглатывает. Это едва заметное движение его горла кажется мне невероятно эротичным. Такого выражения лица я никогда раньше ни у кого не видела, особенно у мужчины. Его взгляд жадный, властный и голодный. Линкольн входит в меня глубже, быстрее.

Он торопливо освобождается от моей хватки на своих запястьях, перемещает левую руку с моего бедра на клитор и потирает его большим пальцем.

О, да, прямо здесь. Я впиваюсь ногтями в его предплечья, не желая отпускать.

С его губ срывается рычание, и я стону в ответ, чувствуя, как он снова и снова идеально задевает то самое заветное место внутри меня, и это чересчур. Его большой палец кружит по моему клитору, я поднимаюсь выше и выше, а потом дрожу под ним, сжимаясь вокруг его члена. Никогда не испытывала оргазма во время секса, до него.

Линкольн пристально наблюдает за мной, наслаждаясь каждым моим стоном, каждым вздохом. Хмурит брови, его мускулы напрягаются, и через несколько секунд он дергается внутри меня, все еще двигая бедрами. Его накрывает волной оргазма, и он стремительно кончает, низко рыча, и это куда удивительней, чем я могла себе представить.

Через мгновение он падает на меня, повернув голову набок, и прижимается ухом к моему бешено колотящемуся сердцу. В моей груди. Я… я совсем этого не ожидала. Что, черт возьми, он делает? Я напрягаюсь, потому что он может почувствовать стянутую фиолетовую кожу в том месте, где из моей груди вынули сердце и дали мне чужую жизнь. Оно бьется неудержимо, бесконтрольно, без боли.

Я судорожно вздыхаю, и почему-то мне хочется плакать. Мне хочется разрыдаться, не знаю, виной тому нахлынувшие на меня эмоции, или то, что этот мужчина прижался ухом к моей груди, слушая чужое сердце.

Линкольн резко вдыхает и скатывается с меня. Он садится на краю кровати и упирается локтями в колени, тяжело дыша. Он дергает себя за волосы, бормоча:

— Бл*дь.

Это значит, что секс был хорошим или плохим? Мне не понятно.

Я не знаю, что сказать, да и стоит ли вообще что-то говорить, поэтому продолжаю быть упрямой, наивной и прижимаюсь к нему, отказываясь упустить интимный момент между нами. Скольжу пальцами по его волосам, спускаюсь к плечу и останавливаюсь на татуировке на его правом бицепсе. Это зазубренный крюк, проткнувший что-то, с чего капает кровь. При слабом освещении я не могу разглядеть, что именно пронизывает крючок.

Робко смотрю на Линкольна, задавая безмолвный вопрос о его татуировки.

Он трет руками лицо из-за того, что, как я полагаю, разочарован? Точно не знаю. Прикусив губу, сдерживаю эмоции, не зная, что делать дальше. Его взгляд скользит по спальне, к гирлянде за моей спиной, но только не на меня.

— Она ничего не значит, — говорит Линкольн, его голос наполнен сожалением, и я не знаю, как на это реагировать. Он смотрит на меня с таким холодным выражением лица, что я не узнаю того мужчину, с которым только что занималась сексом. — Так что не спрашивай.

Разглядываю его татуировку, понимая, что он лжет. Она что-то значит. У меня перехватывает дыхание, но это никак не связано с его словами или татуировкой. Виной тому тоска в его налитых кровью глазах. У него непростая жизнь. Жизнь, о которой я ничего не знаю.

Вздохнув, Линкольн лезет в карман своих джинсов на полу и достает сигареты. Прикуривает одну, торопливо затягивается и протягивает пачку мне.

— Будешь?

Качаю головой и беру простынь, чтобы прикрыться.

— Я не курю. — Мне не нравится, что он курит в моей спальне, не спросив, но молчу.

Линкольн кивает и тянется своими длинными пальцами к губам, чтобы вынуть сигарету. Он не смотрит на меня, когда произносит грубым голосом:

— Мне пора.

Я снова ложусь на кровать и сглатываю внезапно вставший в горле ком, сердце бешено колотится. Не хочу, чтобы он уходил. От этой мысли мое сердце разрывается от сожаления.

— Ты можешь остаться. Тебе не нужно уходить.

— Я не могу, — произносит Линкольн медленно и уверенно. Он склоняет голову, и я перевожу взгляд на окно. Дождь не стихает, как и мои нервы. У двери он оглядывается через плечо, сигарета свисает с его губ. Из носа и рта клубится дым, когда он тихо вздыхает. Выражение его лица может меняться, но тревога в глазах остается. Он все тот же загадочный и недовольный мужчина, каким был, когда вышел из тумана.

Мои щеки покрывает румянец. Я хочу поблагодарить его и умолять остаться, но ничего не делаю, потому что не знаю, как он отреагирует. Линкольн молча выходит из дома, раздается тихий щелчок двери, и на мои глаза наворачиваются слезы. Меня терзали мысли о нашем сексе, а теперь еще добавилось чувство пустоты. Интересно, он ушел по моей вине?

Касаюсь пальцем сморщенной кожи на груди, — выпуклой и шероховатой, — память о том дне все еще ранит меня. Прошлое забывается, но мой шрам — постоянное напоминание, и я не могу перевернуть эту страницу, или, по крайней мере, не знаю, как.