Глава 293. Пик Сышэн. Глубокая обида[293.1] Императора

Но и к полуночи Чу Ваньнин все еще не появился.

Поначалу Тасянь-Цзюнь был расстроен и зол, потом мрачен и хмур, а затем встревожился не на шутку.

Шлейф его черного одеяния волочился следом за ним по золотым плиткам пола, пока он медленно расхаживал взад-вперед, не в силах не думать о том, что случилось с Чу Ваньнином.

Пространственно-временные Врата Жизни и Смерти были взломаны. Не так уж и важно, хотел Чу Ваньнин узнать правду или попытаться остановить его, он в любом случае должен был прийти во Дворец Ушань, чтобы найти его. Учитывая темперамент уважаемого Бессмертного Бэйдоу, даже если бы у него не было руки или ноги, он бы все равно пришел искать проблемы на свою голову.

Так почему не идет?

Болен? Нет, даже тяжелая болезнь не остановит этого человека.

Не знает? Раньше, может, и не знал, но теперь, когда небо и земля двух миров сплелись в единое целое, как он может не знать?

А может…

Он резко остановился. В тусклом свете его черная тень словно сгустилась и вдруг стала выглядеть ужасно истощенной.

Неужели и правда умер?

Прежде, чем эта мысль успела укорениться, ногти глубоко впились в ладони. Тасянь-Цзюнь стиснул зубы, все его напряженное тело прошила волна мелкой дрожи.

Те восемь лет совместной жизни и те два года, что он провел рядом с его трупом, они зависели друг от друга. Большую часть своей жизни он провел с Чу Ваньнином. Отчасти именно поэтому, когда после смерти он вернулся в мир живых и увидел, что от Чу Ваньнина даже праха не осталось, он окончательно обезумел.

Когда Ши Мэй умер, Тасянь-Цзюнь все-таки смог смириться с его кончиной, хотя изо всех сил старался вернуть его к жизни. Но ему так и не удалось смириться со смертью Чу Ваньнина.

Ночь становилась все темнее и единственная свеча почти догорела. Словно лепестки цветов, капли нагара исчезали в похожей на омут тени, а его мотылек все не прилетал.

Страх становился все сильнее и глубже проникал в его сердце, подобно капле чернил медленно и неумолимо растекающейся на сюаньчэньской рисовой бумаге. Точно стервятник, он нарезал круги по комнате, расхаживал туда-сюда.

Наконец, словно окончательно обессилев, он рухнул на кушетку.

И именно в этот момент его ушей достиг еле уловимый шорох, доносящийся с крыши.

Тасянь-Цзюнь тут же вскочил на ноги. В тот же миг, казалось, свет и тепло вернулись в его тело, а в глазах вспыхнула тревога и в то же время неуемная злоба.

Если бы в этот момент он мог увидеть свое отражение в зеркале, то понял бы, что сейчас выражение его лица точь-в-точь как у девицы, исполняющей «Обиду Чанмэнь[293.1]»… Именно так выглядит глубоко обиженная женщина, которая фонтанирует ненавистью, но покорно ждет, когда же за ней придет оставивший ее супруг.

Он скрипнул зубами, не дожидаясь, пока противник что-то предпримет, пинком распахнул двери и под проливным дождем вскочил на крышу.

— Чу Ваньнин! — охваченный гневом, казалось, этот безумец вмиг утратил остатки разума. — Теперь, когда он мертв, ты совсем пал духом? Раз он умер, неужели ты не желаешь заступиться за мир людей, за который ты всегда так болел душой?

Прежде чем он успел рассмотреть человека за стеной дождя, перед глазами мелькнул клинок и сталь с холодным звоном несколько раз ударилась о сталь.

— Не ты ли говорил, что сначала все живые существа, а последний ты сам?! Ты настолько раздавлен, что только сейчас пришел помериться силами с этим достопочтенным! Ярчайшая звезда ночного неба Юйхэн, уважаемый Бессмертный Бэйдоу, это все, на что ты способен?!

Из-за завесы дождя раздался приглушенный ливнем голос:

— Что за чушь…

Тасянь-Цзюнь прищурился.

Он сразу понял, что этот голос не принадлежит Чу Ваньнину. Вспышка гнева вернула ясность его помутившемуся рассудку, и, когда его противник снова нанес удар, его взгляд похолодел, и во вспышке зеленого света в его руке появился Бугуй.

Под безжалостной встречной атакой Бугуя так и не засиявшее духовным светом оружие его противника с жалобным звоном раскололось, и вместе с нападавшим на него молодым человеком две его части упали на черепицу крыши.

— Ты… из какой семьи, бесстыжий ублюдок? – поняв, что обознался, Тасянь-Цзюнь стал еще более раздражительным. — Даже приличного оружия не имеешь, а смеешь покушаться на жизнь этого достопочтенного.

Он резко поднял руку и, указав на макушку этого человека, с мрачной холодностью приказал:

— Покажи лицо.

Человек медленно поднял голову.

Ударил гром и вспышка молнии выхватила из тьмы бледное лицо.

Тасянь-Цзюнь сморщил нос и с крайне угрожающим видом процедил:

— Опять ты?

Когда Сюэ Мэн поднялся, его руки слегка дрожали. Проследив за его взглядом, Тасянь-Цзюнь заметил на влажной от дождя черепице два обломка, что остались от Лунчэна, и в сердце своем тут же все понял.

Прищурившись, из-под занавеса ресниц он посмотрел на промокшего насквозь молодого мужчину.

— Хотя, кажется, мне не следовало говорить «опять ты», — еще более мрачно продолжил Тасянь-Цзюнь, — Вместо этого следует сказать… это ты, дорогой младший брат этого достопочтенного!

Новый раскат грома был таким сильным, что, казалось, барабанные перепонки не выдержат.

Сюэ Мэн закрыл глаза.

— Сегодня ты впервые померился силой с этим достопочтенным, — продолжил Тасянь-Цзюнь. — И правда, ты ведь опять в том самом прекрасном невинном возрасте. Словами не передать, насколько сейчас ты милее по сравнению с собой в более зрелые годы.

— Ты… верни мне… — стоило Сюэ Мэну открыть рот, как у него перехватило дыхание, но он все-таки продолжил, — верни мне жизни моих родителей.

— В прошлой жизни ты уже однажды говорил эти слова этому достопочтенному.

Резко распахнув глаза, в которых смешались ярость и боль, Сюэ Мэн крикнул:

— Верни жизнь моего старшего брата!

На сей раз Тасянь-Цзюнь ответил не сразу. Лишь после длинной паузы, он с холодной усмешкой сказал:

— Быть образцовым наставником Мо и правда неплохо, столько людей беспокоятся о нем.

— …

— Но говорил ли этот человек тебе когда-нибудь, что сам он лишь моя реинкарнация и прекрасно помнит всю ненависть и вражду, все преступления и грехи прошлой жизни? — чем сильнее была ярость императора, тем ярче разгорался холодный огонь в его глазах. — Он просто лжец!

Похожие на тени гаргулий[293.2], Сюэ Мэн и Тасянь-Цзюнь застыли напротив друг друга на коньке крыши.

С каждым словом раздражение и злость Тасянь-Цзюня росли, что не могло не отразиться на его лице:

— Этот бесстыжий негодяй в новом воплощении прикинулся благонравным тихоней, почтительным младшим собратом и добрым старшим братом[293.3]. Он постоянно притворялся перед родными и друзьями, чтобы создать себе хорошую репутацию образцового наставника Мо… да этот лицемер давно заслужил смерть. Чем он отличается от этого достопочтенного?

Стиснув зубы, Сюэ Мэн процедил:

— Вы совсем не похожи.

— Ха! Смешно!

Дождь стекал по черепице, превращаясь в бурлящие ручьи под их ногами.

— Не похожи? А чем мы отличаемся? Ты считаешь, что он намного чище? Даже если сто лет он будет мокнуть под дождем, ему не отмыться от его грязи!

Длинные ресницы Сюэ Мэна стали совсем мокрыми от дождя:

— Он и ты — два совершенно разных человека!

— Еб твою мать! Два разных человека?! — со злостью бросил Тасянь-Цзюнь. — Да ты просто притворяешься слепым!

После недавней смерти госпожи Ван эта фраза ударила наотмашь. Злобно выругавшись, Сюэ Мэн зажег магический огонь в своей ладони и обрушил его на императора.

За десять лет даже Сюэ Мэн этого мира так и не смог стать достойным соперником Тасянь-Цзюню, что уж говорить об этом сопляке, что стоял сейчас перед ним.

С каменным лицом Тасянь-Цзюнь легко увернулся от его удара, так что духовное пламя не задело даже волоска на его голове. Более того, он тут же вытянул руку и крепко схватил не успевшего увернуться Сюэ Мэна за предплечье. Прищурив черные с легким фиолетовым отливом глаза, с высоты своего роста он холодно взглянул на него и приказал:

— Эй, двое под карнизом, немедленно покажитесь на глаза этому достопочтенному. Если не поторопитесь, берегитесь, этот достопочтенный ненароком может и раздавить когтистую лапку этого птенчика.

Братья Мэй тут же выскочили из-под карниза. Один держал в руках цитру, у второго был меч.

Увидев их, Тасянь-Цзюнь нисколько не удивился. Окинув их насмешливым взглядом, он с кривой усмешкой сказал:

— Ваш жизненный путь действительно весьма интересен. Неважно, какой это мир, вы всегда безоговорочно поддерживаете Сюэ Мэна.

Естественно, старший брат промолчал, зато младший Мэй Ханьсюэ с улыбкой ответил:

— Ну и что с того? Неужто его императорское величество думает, что все так же как и он хладнокровны, бесчувственны и за добро платят злом?

Эта фраза ударила Тасянь-Цзюня по больному: одно за другим лица Чу Ваньнина, Сюэ Чжэнъюна и Ван Чуцин яркими вспышками промелькнули перед его глазами.

За добро отплатил злом…. хладнокровный и бесчувственный…

Стоя под проливным дождем, он какое-то время молчал, прежде чем все же смог выдавить тень холодной насмешки:

— Вы двое и впрямь не боитесь смерти, — вены вздулись на его руке, когда он, схватив Сюэ Мэна за собранные в пучок волосы, продолжил. — Так или иначе, Сюэ Мэн — младший брат достопочтенного и охраняемый всеми силами дорогой ученик уважаемого Бессмертного Бэйдоу. Вы же двое никак не связаны с этим достопочтенным, не боитесь быть изрубленными в фарш?

Стоило ему упомянуть Чу Ваньнина, и огонь ярости в груди Сюэ Мэна разгорелся с новой силой:

— Тебе хватает наглости упоминать учителя? Мерзкое отродье! Скотина!

— А почему этот достопочтенный не может его упоминать?

С этими словами Тасянь-Цзюнь одной рукой подтянул Сюэ Мэна еще выше и уставился прямо в его мокрое от дождя лицо.

В его памяти вдруг всплыли те разрозненные осколки воспоминаний образцового наставника Мо: остров Фэйхуа в серебристом лунном свете, дождливая ночь в Учане, туман над водой в купальне Мяоинь… и неожиданно ревность, словно сорняк, проросла и буйно разрослась в его сердце.