Глава 269. Цитадель Тяньинь. Нам не следует расставаться

Совсем запутавшись в своих чувствах, обезумевший Тасянь-Цзюнь сорвал с него пояс. Полы одежды распахнулись, обнажив синевато-зеленые и фиолетовые отметины. Он замер, вероятно вспомнив что-то, отчего его горящие страстью темные глаза стали похожи на два тлеющих угля под слоем пепла.

Спустя несколько мгновений Тасянь-Цзюнь закрыл глаза и вздохнул:

— Ну и ладно… — он понимал, что если сам сотворит с Чу Ваньнином подобное снова, то, вероятно, сорвав остатки плоти с его костей, просто доломает его. — Пожалуй, сегодня… пощажу тебя…

Достигнув своего пика, возбуждение, нахлынувшее на него из-за воспоминаний о прошлой жизни, стихло, и, в конце концов, так и не перейдя эту черту, Тасянь-Цзюнь выпустил этого человека из своих объятий. Он не позволил себе почти ничего лишнего, однако, все же склонил голову и, тяжело сглотнув, поцеловал брови и глаза своего любовника, постепенно спускаясь все ниже и ниже… В итоге, остановившись на шее, своими белыми зубами он слегка прикусил нежную кожу, после чего выпрямился и еще ближе подтянул к себе прижатого к краю стола человека.

Томящаяся на огне каша весело булькала и пузырилась в закрытом крышкой котле.

Тасянь-Цзюнь быстро, грубо и неуклюже привел в порядок одежду Чу Ваньнина, поправил заколку, потом прочистил горло и произнес хриплым и низким голосом, все еще хранящим остатки опалившего его жара:

— Каша готова, наполни тарелку.

Хотя Чу Ваньнин был немного сбит с толку его странным поведением, однако он уже давно привык к таким резким переменам настроения императора. Кроме того, он все еще думал, что это всего лишь сон, поэтому не посчитал нужным в это все вникать. В конце концов, вкусно поесть вместе было куда более приятным и достойным занятием, чем безрассудный поиск порочных удовольствий, поэтому, без лишних разговоров, он подошел к плите и снял деревянную крышку с котла.

— Побольше положи, полную.

— А ты не объешься?

Тасянь-Цзюнь натянуто улыбнулся:

— Поживем — увидим, — с этими словами он сел за стол.

Хотя ему не терпелось подойти и посмотреть, как выглядит приготовленная Чу Ваньнином каша, однако он помнил, что в любой ситуации следовало сохранять императорское достоинство, поэтому натянув на свою собачью морду[269.1] нарочито безразличное выражение, Тасянь-Цзюнь с важным видом уселся во главе стола.

Однако как только кашу подали на стол, от его безразличия не осталось и следа…

Эта каша была переварена, недосолена, и воды в ней было слишком много, но, даже не опустив в нее ложку, он уже точно знал, что у нее будет тот же знакомый вкус, который он больше никогда не пробовал.

— Ешь.

— …

Тасянь-Цзюнь долго завороженно смотрел на стоящую перед ним маленькую пиалу. Медленно помешивал кашу ложкой, но не спешил подносить ее к своему рту.

Чу Ваньнин бросил на него беглый взгляд:

— Если не съешь, то все остынет.

— М-м.

Кашу зачерпнули и даже поднесли к губам, но после некоторой заминки, ложка опять оказалась опущена.

Чу Ваньнин, наконец, заметил его странное поведение и спросил:

— В чем дело?

— Пустяки, — Тасянь-Цзюнь улыбнулся, а потом со знакомым презрительным ехидством добавил, — приготовлено явно плохо, есть невозможно.

— …

— Здесь слишком душно. Этот достопочтенный выйдет подышать свежим воздухом, — с этими словами он отодвинул тарелку с нетронутой кашей и, поднявшись, направился к выходу. Когда Тасянь-Цзюнь уже дошел до двери, за его спиной раздался голос Чу Ваньнина.

— Если не будешь есть, — выдержка Чу Ваньнина прошла закалку годами унижений и оскорблений, поэтому сейчас его голос звучал очень ровно и спокойно, — тогда я сейчас же вылью весь котел.

Ведь в любом случае все, что он делал для Мо Жаня, в большинстве случаев оказывалось никчемной дрянью и просто выбрасывалось.

Начиная с тех вылепленных им пельменей, что когда-то были безжалостно брошены на пол, так было всегда.

Тасянь-Цзюнь вдруг резко обернулся:

— Не тронь! Оставь!.. Я хотел сказать… — скрыв за кашлем свою неловкость из-за потери самоконтроля, он повторил более спокойно, — пока оставь.

— Зачем оставлять?

— …Не твое дело.

Отодвинув теплый занавес на входе, он вышел, но, уже стоя под навесом снаружи, прикрыл глаза и тяжело вздохнул.

Фактически он ведь был трупом и хотя выглядел, как живой человек, отличался от живого хотя бы тем, что уже давно не мог есть.

Некогда он покончил с собой во Дворце Ушань и был превращен великим мастером Ханьлинем в подконтрольного его воле живого мертвеца. После этого сам мастер Ханьлинь через пространственно-временной разрыв проник в этот мир, а его оставил в полуразрушенном старом мире, чтобы он служил ему там, исполняя все его поручения. Вот так прошло почти десять лет.

За минувшее десятилетие ходячий труп, которым он стал, ничего не ел, но Мо Жань никогда и не был обжорой, поэтому особо не сожалел по этому поводу.

До сегодняшнего дня, когда, сидя перед этой маленькой тарелкой неправильно приготовленной каши с постным мясом и яичным желтком, вдруг почувствовал тоску и разочарование…

Почему он больше не живой человек?

Он ждал так много лет и вот, наконец, дождался этих нескольких дней, когда Чу Ваньнин целиком и полностью принадлежал только ему одному.

Однако, когда этот человек своими руками приготовил для него тарелку каши, он не смог ее даже попробовать.

Какой был вкус у каши, которую приготовил Чу Ваньнин?

Он очень долго стоял под карнизом черепичной крыши и, закрыв глаза, пытался вспомнить, потом вдруг поднял руку и прикрыл ей смеженные веки под опахалами длинных ресниц. На виду остались лишь плотно сомкнутые бледные губы и четкая линия подбородка, так что в этот момент никто не мог бы сказать, каким было выражение его лица.

Когда он опустил руку и снова открыл глаза, их уголки немного покраснели.

У него была плохая память, к тому же он не мог похвастаться острым умом. Если бы кончик его языка мог почувствовать немного кислого, горького, сладкого или соленого, то, возможно, он мог бы восстановить эти воспоминания. Вот только его плоть и кости уже давно остыли, а язык не мог почувствовать вкус и запах еды. Поэтому, пусть эта тарелка каши и стояла прямо перед ним, он не смог бы вспомнить, какой у нее вкус.

И он больше никогда не сможет это узнать.

Глубокой ночью он пошел на поиски Ши Мэя.

На берегу холодного омута перед храмом для жертвоприношений Дворца Тяньгун он нашел этого несравненного красавца, который сидел, погрузив в источник пронизанные лунным светом босые ступни. Каждое движение пальцев его прекрасных ног рождало в прозрачной воде горного родника сияющие, словно звезды, блики.

Заметив приближение Тасянь-Цзюня, Ши Мэй чуть приподнял брови и, словно уже зная о цели этого позднего визита, смерил его насмешливым взглядом:

— Погода прекрасна и живописен пейзаж, но кто бы мог подумать, что божественный император оставит общество образцового наставника Чу и, покинув тайную комнату, улучит минутку, чтобы на досуге повидать меня.

Не желая ходить вокруг да около, Тасянь-Цзюнь прямо спросил:

— Ты можешь сделать так, чтобы этот достопочтенный на какое-то время стал таким же, каким был до своей смерти?

— … — Ши Мэй внимательно оглядел его с ног до головы. — Хотя ты оживший труп, на интимной сфере это отразиться не могло.

— Я не об этом тебе говорю.

— Да? И о чем же тогда речь?

— О еде… — холодно и твердо сказал Тасянь-Цзюнь, — этот достопочтенный думает о том, чтобы съесть что-нибудь.

Взгляд Ши Мэя потемнел, когда он задумчиво переспросил:

— Уж не желает ли государь отведать тарелку пельменей в остром соусе?

— За исключением моего старшего соученика в этом мире никто не сможет приготовить пельмени достаточно хорошо.

Ши Мэй вдруг улыбнулся:

— Удивительное дело, в кои-то веки сегодня и о нем вдруг вспомнили.

Касающиеся Ши Мэя воспоминания Тасянь-Цзюня были очень фрагментарными и спутаными. Иногда этот человек всплывал в его памяти, а иногда он не мог даже вспомнить, кто это такой. В любом случае большую часть времени Мо Вэйюй просто не вспоминал о нем. Поэтому, когда сегодня он вдруг упомянул «старшего соученика», Ши Мэй невольно испытал некоторые новые эмоции и даже почувствовал себя немного обновленным.

— Ох, днями напролет путаясь с Чу Ваньнином на горе Цзяо, почему бы в самом деле не подумать о своем брате-наставнике Минцзине? — спросил Ши Мэй.

— …

Вероятно, именно это имеют в виду, когда говорят: «встретившись лицом к лицу, не узнали друг друга».

Спустя какое-то время Тасянь-Цзюнь сказал:

— Ты говорил, что тело этого достопочтенного имеет слишком тяжелую негативную энергию инь, поэтому, пока не улажено дело с новым духовным ядром и возрождением к жизни, не следует встречаться с братом-наставником, ведь его духовная сущность имеет водную природу, и этот достопочтенный может навредить ему.

Ши Мэй уже давно привык врать не краснея:

— Все так и есть.

— Так с чего ты решил поговорить о пельмешках в остром соусе? — Тасянь-Цзюнь холодно взглянул на него. — Не стоит трогать сейчас эту тему[269.2].

Ши Мэй поспешил загладить оплошность улыбкой:

— Мне просто стало любопытно, кроме пельмешков в остром соусе, что за блюдо никак не может забыть божественный император, который при жизни перепробовал все самые изысканные яства в мире.

— …

— Ну так что, не желаете удовлетворить мое любопытство?

— …

— Тогда позвольте мне угадать: наставник Чу что-то приготовил для вас?

Увидев, как Тасянь-Цзюнь немного переменился в лице, а его губы слегка поджались, Ши Мэй тут же с милой улыбкой продолжил:

— Я слышал, что на Пике Сышэн наставник Чу не имел себе равных в приготовлении изысканных яств, особенно же хорошо ему давались подгоревшие угли. Вы тоже весьма интересный тип, если даже теперь способны проглотить подобную закуску.

Тасянь-Цзюнь мрачнел на глазах: