Глава 255. Гора Лунсюэ. Признание вины

Сложно сказать, сколько длился поцелуй, прежде чем Тасянь-Цзюнь, наконец, отпустил его. Чу Ваньнин думал, что на этом все и закончится, но неожиданно губы императора снова коснулись его губ.

Поцелуй следовал за поцелуем до тех пор, пока Тасянь-Цзюнь не смог в полной мере удовлетворить свой чувственный голод. Облизнув губы, он пристально уставился черными глазами в лицо Чу Ваньнину.

— Ничего не изменилось, это и правда ты.

Было так много вещей, о которых нужно спросить, и слишком много трудностей, которые необходимо было преодолеть. После небольшой передышки Чу Ваньнин, наконец, хрипло спросил:

— Ты все еще помнишь прошлое?

— Разумеется.

— А помнишь, как ты умер?

Лицо Тасянь-Цзюня немного помрачнело:

— Десять великих духовных школ вступили в сговор, чтобы напасть скопом, и этому достопочтенному все это вконец надоело.

— Тогда скажи, ты еще помнишь, как умер я?

Рассеявшийся было мрак между бровей Тасянь-Цзюня, казалось, вновь сгустился, покрывшись сверху еще одним слоем пепла:

— Во время взятия Дворца Тасюэ ты встал на пути великого замысла этого достопочтенного и очень его разозлил.

— Тогда, может, ты помнишь, как воскрес из мертвых? — опять спросил Чу Ваньнин.

— Хуа Биньань помог.

— Как именно?

— Это само… — договорить он так и не смог. Лицо Тасянь-Цзюня застыло, превратившись в скорбную маску, однако оцепенение долго не продлилось. Он закрыл глаза, а когда снова открыл, в них вновь появился свет разума.

Нахмурив брови, Тасянь-Цзюнь переспросил:

— Что ты только что сказал?

Чу Ваньнин ничего не ответил.

В общем-то он уже почти понял, что именно Ши Мэй сделал с этим телом для того, чтобы превратить его в свое оружие. Так повелось испокон веков, что именно чувства человека труднее всего подчинить. После смерти Мо Жаня Ши Мэй так и не смог взять под полный контроль остаточные эмоции мертвого тела. Боясь, что остатки души окончательно развеются, он не посмел предпринять новые попытки изменить и без того хаотичные воспоминания Тасянь-Цзюня. В этой ситуации ему оставалось только выбрать ограниченное число фрагментов его памяти, которые в дальнейшем могли оказать значительное влияние на послушание Мо Жаня, и стереть их.

Так что Тасянь-Цзюнь перед ним — просто превращенный в совершенное оружие ходячий труп и не более того.

Чу Ваньнин закрыл глаза. Спустя время, когда ему почти удалось собраться с силами, чтобы еще что-то спросить, он почувствовал в горле мерзкий привкус крови и сильно закашлялся.

— Мо Жань… — его губы окрасились кровью, но он все равно нашел в себе силы поднять на него затуманенные глаза, — перестань служить тому человеку. Теперь ты лишь бренная оболочка, покойся с миром. Ты… кхэ-кхэ-кхэ!

Перед глазами все опять потемнело. Разрозненные осколки воспоминаний вновь начали подниматься на поверхность памяти.

«Ты должен вернуться в прошлое воплощение и спокойно спать вечным сном под толщей земли. Эта реальность не принадлежит тебе».

Однако у Чу Ваньнина не осталось сил, чтобы произнести эти слова. Он мог лишь шевелить губами, чувствуя, как его сознание снова начинает угасать…

Последнее, что он увидел, было немного обеспокоенное красивое лицо Тасянь-Цзюня, который, нахмурив брови, что-то говорил ему.

— Чу Ваньнин, — он смутно слышал, как он зовет его так же, как в прошлой жизни, — Ваньнин…

Он закрыл глаза. Души снова сплелись, вновь затопив его сознание мучительной болью. Что случилось дальше, он уже не осознавал.

Тем временем, за множеством гор и рек от того места, уныло шелестел листьями лес.

Последние несколько дней в Сычуани моросил дождь, так что даже деревянные решетки коновязи на переправах покрылись тонким слоем плесени. Из маленького окошка почтовой станции было видно, как, оседая на бамбуковых листьях, эта морось собирается в капли, которые падают в уже до краев заполненную выбоину, рождая легкую рябь на стоячей воде.

Внезапно пара ботинок ступила в эту лужу, вдребезги разбив отражающиеся в ней дневной свет и тени облаков.

Образцовый наставник Мо появился перед извилистой горной тропой, ведущей на Пик Сышэн.

Так как после пережитого он все еще не восстановил свою духовную силу, Мо Жань не мог управлять мечом. Охваченный страхом и беспокойством о судьбе Пика Сышэн, он без передышки мчался сюда от самой горы Лунсюэ, в итоге потратив на дорогу всего четыре дня.

По пути у него было время, чтобы как следует подумать о многих вещах и подоплеке разных событий. Например, о том, почему он смог переродиться, о предыдущей жизни, о том, почему Чу Ваньнин из прошлой жизни оставил в пещере горы Лунсюэ этот хранящий сокровенную тайну артефакт и, конечно, о Ши Мэе.

После долгих раздумий ему так и не удалось найти четких ответов.

Он и раньше-то не отличался особым умом, а теперь, когда его терзали душевные муки и снедало беспокойство, стало еще труднее успокоиться и как следует все обдумать... В конечном счете, Ши Мэй слишком хорошо его знал. Чу Ваньнин и правда был его слабым местом. Достаточно было позволить Чу Ваньнину восстановить воспоминания о прошлом, чтобы подписать Мо Жаню смертный приговор, и теперь его душа пребывала в полном смятении.

Дождь лил все сильнее. Мо Жань стоял против ветра перед ступенями лестницы, ведущей на Пик Сышэн. Задрав голову, он смотрел вверх и падающие с небес бесчисленные холодные серебряные нити стекали по его лицу. Перед ним была выложенная камнем извилистая лестница, ведущая к прячущейся среди клубящихся туч горной вершине.

По этой горной дороге он проходил в жизни и в смерти, в горе и в радости. За две жизни он поднимался и спускался по ней бесчисленное множество раз, начиная с тех пор, как он был юн и неопытен, как незрелый плод, до сегодняшнего дня, когда с осевшей пылью памяти вернулась вина за былые грехи.

Стало еще холоднее и пошел снег. Смешавшись с каплями дождя, снежные семена прилипли к его насквозь промокшему походному одеянию и легли сединой на его виски.

Юности весен не должны касаться беды и горести, но уже подул северный ветер и снегом посеребрил его голову…

Мо Жань закрыл глаза и шагнул на первую ступеньку, начиная свое восхождение на гору.

Наконец, перед попавшим в собственные сети грешником со скрипом распахнулись покрытые красным лаком двери в Зала Даньсинь. Ворота медленно открылись, чтобы, по воле судьбы, безумие и слава, кошмары и мрак двух его жизни, наконец, сошлись в этом месте.

Он вдруг вспомнил, как в прошлой жизни, когда ему было двадцать два года, он поменял Даньсинь на Ушань[255.1]. Тогда, разбив табличку со старым названием на мелкие куски, он смотрел, как медленно рассеиваются поднятые клубы пыли. Когда-то, стоя перед разбитой доской, он принес клятву, пообещав растоптать всех бессмертных и стать самым почитаемым человеком в мире. Здесь та его жизнь пришла в упадок, и эта жизнь должна закончиться тоже здесь.

Зал Даньсинь был переполнен: сегодня здесь собралось даже больше почтенных и уважаемых людей, чем когда-то отправилось в поход на гору Цзяо, чтобы покарать Сюй Шуанлиня.

Услышав звук открывающихся дверей, все они оглянулись и увидели стоящего на пороге высокого человека в черном, с бледным лицом и прилипшими ко лбу прядями мокрых темных волос. Он стоял напротив света, а за его спиной был свинцово-серый небесный свод с вкраплениями дождя и снега.

Никто и подумать не мог, что Мо Жань вот так вдруг сам заявится сюда.

Это тот герой, что был готов пожертвовать жизнью, чтобы спасти множество людей на горе Цзяо, или все-таки демон, что безжалостно и изощренно[255.2] убивал тех же людей в Гуюэе? В конце концов, что же он за человек?

Некоторое время люди молчали, но все глаза в зале были устремлены на этого так внезапно появившегося мужчину.

Те люди, которые несмотря ни на что верили ему, думали, что он вызывает жалость и похож на вернувшегося домой замершего и вымокшего под дождем пса. Те, что не доверяли ему, чувствовали, что он опасен и похож на выползшего из Преисподней пугающе угрюмого и мрачного демона.

Дождь непрерывно барабанил по выступающему краю сине-зеленой крыши, просачиваясь сквозь камни ступеней и мох на черепице.

Мо Жань поднял на них увлажнившиеся иссиня-черные глаза, до поры скрытые за похожими на перья влажными ресницами, и тихо сказал:

— Дядя, я вернулся.

— Жань-эр! Как ты… как… почему ты один?

Хотя Сюэ Чжэнъюн как и прежде сидел на почетном месте главы, выглядел он на редкость плохо. Сразу бросалось в глаза его изнуренное лицо и неопрятный внешний вид, но, если присмотреться, то было видно, что даже слова «Остальные уродливы» на небрежно брошенном на стол железном веере слабо мерцали, словно давая собственную категоричную оценку всему происходящему в этому зале фарсу.

— А как же Юйхэн?

Мо Жань шагнул внутрь зала и, словно упавшая в раскаленное масло капля воды, разорвал повисшую тишину оглушительным треском, когда почти все присутствующие дружно отступили назад.

— Мо Жань!

— Демон, как у тебя совести хватило показаться на глаза!

— Смеешь заявиться как ни в чем не бывало, после того, как истребил столько народа в Гуюэе!

Мо Жань не обратил никакого внимания на эти гневные крики, ведь по пути сюда он уже услышал о резне в Гуюэе и вполне представлял, насколько кровожадным может быть вконец обезумевший Тасянь-Цзюнь. Что для него отнять пару десятков жизней? Несколько сотен, несколько тысяч, несколько десятков тысяч, даже все люди в этом мире — в его глазах все они лишь бренные останки будущих трупов, а уж тем более Наступающий на бессмертных Император не считал достойным своего внимания какой-то там орден Гуюэе.

— Безумец… ты и Хуа Биньань с самого начала были в одной шайке!

— Что ты задумал и зачем явился сюда? Сегодня здесь собралось множество мастеров из всех крупных духовных школ, а вскоре прибудет и хозяйка Цитадели Тяньинь. Несмотря на свою хитрость, коварство и изворотливость, ты окружен со всех сторон и уже не сможешь выбраться!